1860, 24 марта. Савойя, Пьемонт.
25 марта 2018 г. в 04:33
Примечания:
24 марта 1860 года был подписан Туринский договор, по которому Савойя и Ницца были фактически переданы Франции.
Патуа/Патуэ (фр. patois, арпитанск. patoué) – здесь: арпитанский/франко-провансальский диалект, который они используют в общении. Робель – арпитанский вариант имени Роберт(о).
Эммануил Филиберт – герцог Савойи, сумевший вернуть свои территории из-под власти Франции в XVI веке, перенёс столицу из Шамбери в Турин ради защиты от французов.
То, что Савойя сжигает, – http://www.savoie-archives.fr/archives73/expo_affiches_1860/pageshtmhd/03-ad73_12Fi_285.html
Солнце уже давно покинуло этот город. Наступила тьма... и, казалось, он здесь единственный, кто ощущал, как закатывается солнце для ещё одной территории.
Савойя мельком взглянул на часы, заслышав возню в прихожей. Скоро пробьёт полночь – в такое время мелкий обычно видит уже десятый сон о своей Италии, а не шляется по улицам её потенциальной столицы. Раймунд выглянул в окно, в которое всё равно не разглядеть ничего, кроме слабо заметного движения деревьев, тревожимых ветром – безлунная ночь, да и свечи по эту сторону стекла... Зато глаза поймали собственное неясное отражение, отчего он невольно потянулся кончиками пальцев к щеке. Это сколько же ему сейчас людских годов? Ответ знать не хотелось. Так или иначе, старение, тем более такое спешное, для воплощения всегда тревожный знак.
Хотя к чему тут эти знаки, когда всё понятно и без того?
Пьемонта как обычно вышел встречать один Сардиния. Может быть, и самому Савойе стоило по-человечески его поприветствовать, тем более в столь позднее время. Поговорить по душам, как делают в обычных семьях. В кои-то веки найти общий язык, помимо языка ругательств. Хотя нет, порой он вклинивался в их милое итальянское щебетание, выдёргивал Пьемонта обратно, к патуа – а лучше, патуэ, – в его собственную среду обитания, туда, где он – или они – и должны быть. Но сейчас эти двое даже не щебетали, чтобы ему нагло вмешаться. Иначе бы их было слышно на весь дом.
Пьемонт, до сих пор в плаще, пусть и в расстёгнутом, без лишних слов вошёл в гостиную, но так и остался стоять у двери, прислонив голову к косяку. Заслышав его приближение, Савойя обернулся и потребовал без всяких прелюдий:
– Рассказывай.
В ответ он получил лишь уставший взгляд, в котором блеснуло слабое удивление. Не нужно знать Пьемонта столько, сколько они знакомы с Савойей, чтобы прочитать его настроение. Произошло... нечто. Что ж, по крайней мере, в городе не слышно паники или волнений...
– Это терпит до завтра?
– Нет.
Савойя скрестил руки на груди, не отводя от него взор, тогда как Пьемонт с негромким вздохом отвернулся, а потом и вовсе закрыл глаза. Немного помолчав, тот заговорил:
– Послушай, я устал...
– …потому что допоздна шлялся невесть где, пытаясь убежать от разговора со мной, – тут же перебил Раймунд. – Меня это не волнует, и не думай, что я так легко отстану от тебя...
Он умолк, хотя уже начал заводиться, Пьемонт остановил его жестом. Тот явно нехотя отлип от дверного косяка и шагнул вперёд, дабы упасть в кресло, уронить голову на кулак и уставиться на догорающие угли в камине напротив. Не дождавшись ответа, Савойя подошёл к нему и сел на подлокотник почти спиной к лицу собственного подчинённого. Ладонь Раймунда легла на его же колено, Пьемонт сунул под неё несколько раз свёрнутую бумажку.
– Потому что я не знал, с чего начать разговор.
Раймунд довольно машинально взял её, развернул и скользнул глазами по крупным буквам в тексте – даже вчитываться не стоило, чтобы уловить смысл. Aux habitants de la Savoie... Napoléon III... cession de la Savoie a la France...
Во внезапном приступе гнева он со всей своей ненавистью к соседу с запада смял листовку, вскочил с места и швырнул её в камин. Слабый огонёк с жадностью перекинулся на бумагу, на несколько мгновений став немного ярче. От нахлынувшей ярости дыхание Савойи сбилось, как после поединка, он не поворачивался к Пьемонту лицом и какое-то время наблюдал, как догорает отвратительный ему листок. Его ладонь сжималась в кулак, Пьемонт пилил взглядом его спину.
– Не хочу видеть ничего на этом мерзком языке.
– Предлагаешь испоганить патуэ этим?
Постепенно пламя начало гаснуть, точнее, возвращаться в прежнее унылое состояние. Ещё немного, и оно исчезнет, если вдруг не возникнет человека, который захочет поддерживать его жизнь. Иссякнут силы, и любой даже слабый ветерок его потушит. И чёрт возьми... точно ли это про пламя?
– Раз уж ты не знаешь, о чём говорить, то лучше уж молчи.
Правительство отдаёт его земли Франции. Это всё, что ему нужно было знать. Слухи об этом ходили уже давно, какие-то идиоты даже собрались и лично обратились к Луи-Наполеону с просьбой об аннексии, но что-то официальное... ах, теперь тоже появилось. Отдать Бонфуа те земли, которые ускользали из его рук столько веков! И которые он всё равно тщетно пытался завоевать... сколько раз?
– Семь.
Немного успокоившись – по крайней мере, внешне, – Раймунд обернулся к Пьемонту. Даже предполагая такой исход, он не смог к нему морально подготовиться – точнее, смириться с ним. И ради этого они столько лет боролись за жизнь?
– Кажется, я понял, – он ядовито и безрадостно усмехнулся, глядя в синие глаза. – Старика Савойю могут убить только его собственные правители. Самое забавное в том, что они систематически пытаются это провернуть уже хрен его знает какой век подряд...
Поначалу смело встретив взор, Пьемонт вскоре отвернулся куда-то в сторону, а потом и вовсе опустил веки с тяжёлым вздохом. Его же подчинённый и его же династия его предали. Династия, с которой всё начиналось... и с которой всё закончится.
– Семь раз меня чуть не присоединили силой, так теперь ты отдаёшь меня добровольно.
Не дожидаясь ответа, Раймунд вышел из комнаты – по направлению к кухне. В коридоре он чуть не столкнулся с Сардинией – не подслушивал ли он? – тот был лишь грубо отправлен куда подальше ещё до того, как он успел что-либо сообразить. Итальянцы, эти чёртовы итальянцы... И как они вообще предполагают заставить жить в одной стране того же Сардинию с какой-нибудь Ломбардией? Даже его собственные подчинённые часто игнорировали авторитет Савойи, а представить эту свору единым организмом... Стоит ли попытка создать нежизнеспособную химеру его земель?
Он вернулся к бутылке, открытой ещё сегодня днём. Не садясь за стол, Раймунд сразу плеснул себе вина и поднёс бокал к губам. Часы в гостиной пробили полночь. Пора было спать. Но на осознание судьбы нужно время.
Пьемонт, пусть и с задержкой, всё-таки проследовал за ним. Войдя на кухню, он как-то неуверенно шагнул к наставнику и слабо коснулся его руки, как оказался рядом. Савойя её отдёрнул и прижал к себе.
– Ты ведь тоже пил, да? – после паузы Раймунд заговорил первым.
– С чего ты это взял?
– Я тебя насквозь вижу, – он кольнул Пьемонта непродолжительным взглядом. – И именно потому я не поверю, что ты всё это так легко допустил.
– Ты знаешь, когда тебе не церемонясь приносят договор с четырьмя подписями, третья из которых – Кавур – намекает тебе ещё на десять лет в тюрьме, ты можешь сделать немногое.
Кавур, ну конечно же. Этот хитрец. Как тонко он провернул дельце так, что половина Италии уже была собрана, так тонко он отделался и от надоедливого мелкого, к тому же склонного к бунтарству. Угроза заключением... да, после двадцатых годов – тех самых, когда ещё прежний король кинул воплощение своей же страны в тюрьму, – это было бы довольно иронично. Избавиться от воплощения твоей страны сначала на десяток лет, чтобы не объединять Италию, а потом ещё на десяток лет, чтобы её всё-таки объединить. Ну и странные же эти смертные... пусть даже нынче Раймунд практически один из них.
– Это было условием объединения Италии, – попытался продолжить Пьемонт, но не нашёл больше слов.
– Но я не итальянец! – Савойя вновь разозлился. – И, смею напомнить, ты тоже. Даже чёртов Сардиния больший итальянец, чем ты.
– Теперь ты даже в этом мне отказываешь?! – тут не выдержал и он. – И кто я тогда по-твоему?
– Ты – часть Савойи. А не Савойя – часть Пьемонта, Франции или Италии. И ты не часть их истории. Ты не можешь рассчитывать на право быть их лидером вечно. Как и не имеешь ты права разбрасываться территориями, которые тебе не принадлежат.
Они оба резко замолчали. Кажется, сам Пьемонт это всё прекрасно понимал. Паршиво, что не воплощения контролируют правителей, а наоборот. Как тогда, с Иоландой, предавшей Бургундию, Раймундова братца... есть в судьбах братьев что-то схожее, несмотря на столько различий. Пришёл черёд и его герцогству умирать без всякой надежды на помощь со стороны. Герцогству, которого уже не было.
– Как думаешь, найдётся ещё какой-нибудь Эммануил Филиберт, способный вернуть тебе земли? – Пьемонт вдруг разорвал договор на молчание.
– Посмотри на меня, – тяжело выдохнул тот, став к нему лицом. – Напомнить, сколько веков мне было двадцать? А сколько лет мне сорок? Да и кому я теперь нужен, если даже моей собственной династии давно на меня наплевать?
– Ребятам из Ниццы?
– Ниццы?!
Эммануил, чёрт возьми, Филиберт... Не просто же так он перетащил столицу в тот город, в котором они сейчас! Сколько бы Раймунду это ни было противно, но Альпы есть Альпы – территории Савойи и Ниццы защищали Турин, а там и полуостров, принимая удар на себя. Но одна лишь Савойя в этом смысле не сработает. Так вот что Бонфуа задумал... Сделал вид, что воюет за идею, причём чужую идею... от Габсбургов почти избавился, теперь открывает проход в Италию, не шибко изменился он за четыре-то века!
– Ты отдаёшь и её?! – Савойя поставил пустой бокал на стол и схватил одной рукой Пьемонта за грудки.
– Кавур отдаёт её, – поправил тот, попытавшись оттолкнуть Раймунда. Легко же вовремя поменять сторону, когда ты постоянно мечешься между Кавуром, предателем Ниццы, и Гарибальди, её уроженцем!
Ницца, самый преданный город. Её воплощение, милейший парень Рафаэль погиб ещё полтора века назад, когда город сравняли с землёй – кто бы мог подумать, французы. И он всё ещё остаётся преданным. Что ж, по крайней мере, в ад народ Савойи отправится не в одиночку.
– Идиот, ты ведь будешь следующим!
– За моей спиной Италия, – он говорил спокойно, но твёрдо. – Мы как-нибудь справимся.
Раймунд опустил руку, не находя ответа. Робер... Робель сделал небольшой шаг вперёд и молча ткнулся щекой в его плечо, положив на него и ладонь. Выждав несколько мгновений и не получив в ответ никакой реакции, он поднял голову, тщетно попытался поймать взгляд Савойи и в итоге покинул его без всякого прощания.
Зная его бычье туринское упрямство, нетрудно в это поверить. Но справляться Пьемонт будет уже без него.