***
Несмотря на такую замечательную погоду, людей в сквере было немного. Сёма и Ника шли молча, но напряжения в этой тишине не было. Сёма думал о том, как определить подходящий момент раскрытия правды. Чем больше проходило времени, тем глупее ему казалась идея сближения со своей сестрой. Она воспринимала его совсем не так, как ему бы хотелось, и если он сейчас скажет ей, что он на самом деле её брат, произойдёт, наверное, настоящая катастрофа. — Подождите секунду, — голос сестры вырвал его из мыслей. Он остановился, вопросительно взглянув на неё. Как в замедленной съёмке Сёма увидел, как Ника достаёт из кармана пачку сигарет, зажимает одну между зубов, то ли как какой-то дворовый пацан, то ли как героиня девчачьей мелодрамы, и снова тянется рукой в карман, — видимо, за зажигалкой. Её брат, в эти секунды напоминающий статую, наконец оживает и выхватывает сигарету из пальцев. — Не смей. — На удивление спокойно, но твёрдо. Она приподняла брови, усмехаясь. — Это не учительский туалет. Подсознание Ники хлопает в ладоши: ей наконец удалось по-настоящему удивить его. — Откуда ты..? — Это не важно. — Перебила она. — Верните, пожалуйста. Сёма отошёл на пару шагов назад, когда она попыталась отобрать сигарету из его пальцев. Он до сих пор не мог поверить в происходящее до конца. — И как твоя мать к этому относится? Ника нахмурилась и поджала губы. — Никак. — Не знает? — А какая разница? Расскажете ей что ли? Сёма хмыкнул: если бы он мог… — Ну, вот и я том же. Верните. — При мне ты точно курить не будешь. – Категорично заявил Сёма, сверля её хмурым взглядом. — Вот значит как… — Ника недовольно поджала губы. Сёма развернулся к ней спиной и пошёл искать мусорку. Ему до неприятной щекотки на кончиках пальцев захотелось кого-нибудь поколотить. Просто взять и отколошматить изо всех сил, чтобы этот неприятный ком в горле вышел наружу. Ника ужасно учится, курит и заигрывает с учителем, который старше её на восемь лет. Не важно, что этот учитель её родной брат, — она-то этого не знает. Ах, да… Ещё она совершенно не помнит своего брата. Даже как он выглядит. Потрясающе. — Эй, чего Вы там застыли? Сёма тряхнул головой и обнаружил, что стоит около мусорки, сжимая в пальцах Никину сигарету. И сколько времени он здесь простоял, изображая статую, сказать было невозможно. Бросив сигарету в урну, он развернулся на окрик и увидел, как Ника выдыхает изо рта клуб дыма. Глупо было надеяться, что она послушается его и не будет курить хотя бы при нём. Он медленно подошёл к ней и протянул руку. — Отдай. — Что? — Ты знаешь что. — Ах, вы про сигарету? Хотите и эту выбросить? Я вам с удовольствием её отдам, как только докурю. Сёма попробовал выхватить у неё сигарету, но она быстро среагировала и отвела руку. — Они вообще-то денег стоят,— сказала Ника, смотря на него так, как будто бы он не сигарету выкинул, а наступил ей на носки белых найковских кроссов последней модели. — И кто тебе их продаёт? Сёма злился. Он сам не знал, на кого и почему. И казалось, будто бы на всех сразу: на себя за то, что уехал и бросил свою сестру на попечение мамаши, появляющейся дома периодически и её воспитанием совсем не занимающейся, на эту самую мамашу, на Нику, которой было совершенно невозможно управлять и которая раздражала своим глупым флиртом и напускной независимостью, на пока ещё неизвестных ему людей, продающих несовершеннолетним сигареты, на знакомых Ники, которые её к этой вредной привычке приучили (о том, что она сама во всё это ввязалось, Сёма старался не думать). Его злили даже до абсурдности глупые детали: погода была слишком хорошая, редко встречающиеся люди – слишком счастливые, мусорка - слишком кривая, куртка – слишком тёплая. — Думаете, я вам всё так и выложу, чтобы вы по-быстрому эту лавочку прикрыли? — Тогда отдай хотя бы эту пачку. — Это было глупо. Сёма понимал, что даже если она отдаст ему эту злополучную пачку сигарет, то уже завтра у неё будет новая, но не мог с собой ничего поделать: ему жгло глотку от желания что-то сделать и потряхивало от непонятной необъяснимой злости. Ника смотрела на Семёна Александровича, изогнув губы в усмешке. Он весь был необычайно напряжён, а руки спрятал в карманы, положив портфель на рядом стоящую скамейку. Было как-то непривычно видеть его таким: он всегда был спокоен, собран и смотрел на неё почти всегда с непроницаемым выражением. Сегодня же, в первый их разговор вне школы, он вёл себя иначе. И она пока не могла точно сказать, каким он её больше нравится. — Нехорошо у своих учеников отбирать сигареты, пользуясь своим положением. Он не заметил, как быстро преодолел пару метров, которые их разделяли. Его руки сами проскользнули в карманы её кожанки. В голове билась только одна мысль: где грёбанная пачка. Он не обратил внимания, как близко стоит. Как Ника замерла, запрокинув голову к его лицу. Как бегает глазами по его ресницам, скулам, губам. Поднимается на носочки и … До губ она дотянуться не смогла и уткнулась ему в подбородок. Но и этого хватило, чтобы Сёму словно окатило ледяной волной. Пачка была забыта напрочь. Он замер, забыв как дышать, и был уже готов оттолкнуть её, когда она обняла его двумя руками, сковав его плечи, опустилась — видимо, устав стоять на носочках,— и прижалась лицом к его груди, почти как тогда давно, до разлуки: когда она была маленькой девчушкой, обожающей мороженое и своего старшего брата. Внутри Сёмы всколыхнулся огромный тёплый ком забытых ощущений; сначала он согрел, а потом неприятно обжёг воспоминаниями, навалившимися разом: плохое и хорошее, самые светлые милые моменты его прошлой жизни и самые тёмные, мрачные, которые прятались долгими годами в дальних закутках памяти. И весь этот кавардак вызвало всего лишь внезапное объятие с родной сестрой… Сёма забыл всё, что случилось до этого: осталась только маленькая девочка, прижимающаяся лбом к его груди. Он неуверенно приобнял её свободными частями рук, положив ладони на её лопатки. Опустил лицо к её макушке, собираясь поцеловать и уже придумывая нужные слова, чтобы наконец раскрыть правду, потому что сейчас, по его мнению, был самый подходящий момент… Ника подняла к нему лицо. На нём не отражалось ничего похожего на тёплые братские чувства, что всколыхнулись в Сёме. Более того, то, что говорило её лицо, перечеркивало их, отвергало и не могло с ними сосуществовать никаким образом. Сёма отпрянул, умудрившись выпутаться из её объятий за пару секунд и сделать ещё шаг назад. Она еле удержалась на ногах от неожиданности. Впервые ему было сложно понять её взгляд: то ли просто удивленный, то ли разочарованный, то ли… Он надеялся, что ему показалось, что он увидел боль в её глазах. Потому что если ему не показалось… Сёма не знал, что сказать. Как объяснить ей, что это было просто… Братское объятие. Тёплое чувство к младшей сестрёнке. Ничего больше. Ничего из того, что она подумала, на что надеялась. Но она его опередила: — Я так понимаю, в вас проснулся голос строгого сухого старикашки, который говорит, что с ученицей нельзя иметь никаких отношений, кроме чисто официальных? — И она снова достала сигарету. Кстати, куда делась предыдущая, Сёма понятия не имел. — Ника, я… — Нет. Не надо. — Она как-то странно посмотрела на него, перекинула волосы за спину, резким движением головы и заявила. — Я, пожалуй, пойду. Девушка сделала пару шагов в противоположную от него сторону, обернулась и произнесла: — Но вы мне всё ещё нравитесь, Семён Александрович. Имейте это в виду. У Сёмы будто отнялся язык. Он стоял и смотрел, как она уходит по аллее, оставляя за собой противный шлейф дыма, и не мог выговорить ни одного слова.***
Нике нравилась её комната. Просторная, в чёрно-белых тонах, никаких девчачьих побрякушек. Рабочий стол, шкаф на пол стены, кровать и тумбочка — всё из тёмного дерева. Большое окно от пола до потолка, почти всегда спрятано за плотной тканью штор, но иногда было интересно убрать штору и посидеть, прислонившись к нагретому солнцем стеклу спиной. Так она и сидела сегодня, задумчиво водя карандашом по белой странице тетради. Ей хотелось нарисовать Его, но она знала, что не получится так, как ей хочется. И это её злило, выводило из себя. Даже начинать казалось бессмысленно. Внезапно она услышала звук ключа в замочной скважине входной двери. Ну, неужто мать сегодня решила прийти пораньше? Часы показывали семь сорок. Ника лениво поднялась с пола, подошла к двери своей комнаты и заперла её на ключ изнутри – разговаривать с матерью не было никакого желания. Но через несколько минут ручку дёрнули, а затем по двери захлопали ладонью. — Вероника, открой немедленно! Странно, обычно такое происходило только после школьных родительских собраний. Ника лежала на кровати и смотрела в потолок. Открывать она, конечно, не собиралась. — Вероника! Твоя мать вернулась с работы, выходи! Ника усмехнулась. Интересно, а в предыдущие разы когда «мать возвращалась с работы», почему ей не нужно было выходить? От чего это зависит? От мамашиного настроения? — Твоя классная звонила! — Мать особенно сильно стукнула в дверь. Ах, вон оно что…Классуха пожаловалась. Ника села, недовольно сверля дверь глазами. Наверное, придётся поговорить. Она медленно подошла к двери, ещё немного послушала истеричные хлопки и возгласы и наконец открыла. Отступила, прислонившись виском к наличнику. Мать стремительно прошествовала внутрь, окатив Нику волной раздражения и неприязни. Пробежала глазами по комнате и обернулась к дочери. — Королевишна соизволила пропустить в свои покои, значит. Ника выпрямилась и отошла от двери, вздёрнув подбородок, словно подтверждая. — Какого чёрта, а? Мы же договаривались! — Жирно подведённые брови немного смазались, помады почти не было видно, а пучок на затылке растрепался — мать явно провела последние часы не на работе. — О чём ты? Ника избегала её взгляда — он раздражал. — О том, что я вернула тебя в эту школу при условии, что ты будешь хорошо учиться и следить за своим поведением! Хочешь, чтобы тебя и из этой выперли, как из предыдущих трёх лицеев? Ника усмехнулась. — В тех лицеях я специально нарушала всевозможные правила, чтоб поскорее оттуда свалить, и ты это прекрасно знаешь. А хотела я учиться здесь, где проучилась предыдущие шесть лет. Так зачем мне стараться, чтоб меня и отсюда выгнали? — Это я тебя спрашиваю! — Нижнее веко правого глаза у матери нервно подёргивалось. — Твоя классная звонила и сказала, что ты регулярно пропускаешь занятия, грубишь учителям и носишь что попало! — У меня всё под контролем. Мать с громким свистом вдохнула воздух и внезапно начала успокаиваться. Ника всегда поражалась этому её умению: несколько секунд назад плевала слюной во все стороны, а теперь спокойными уверенными движениями приглаживает волосы. Мать кашлянула и посмотрела на дочь. — Не знаю, под каким у тебя всё контролем, но если твоя классная позвонит ещё раз…— Она сделала паузу, заставив Нику посмотреть ей в глаза. — Я отправлю тебя в школу, из которой даже тебе не получится выбраться. Ника ухмыльнулась. — Думаешь, такая найдется? — Уже нашлась. Особенная школа для таких необычных детей, как ты. — Ника ненавидела эту холодную торжествующую улыбку, иногда появляющуюся на лице матери. У неё, когда она так улыбалась, появлялась маленькая складка с левой стороны, и больше ни одной морщинки: абсолютно каменное лицо. Хотелось разозлить её, чтоб эта противная улыбка сползла и снова задёргалось веко. Теперь мать явно с нетерпением ждёт звонка её классной, чтобы сплавить дочь в эту особенную школу. — Ну, я думаю, ты меня поняла. Ника ничего не ответила и даже не проводила мать взглядом, оставшись стоять и смотреть в ту же точку, где секунду назад было стояла и торжественно улыбалась женщина. И усмехаться, презрительно сощурившись. Тихий хлопок сообщил, что комната абсолютна пуста. Ника простояла ещё минуту неподвижно, а затем подошла к двери и закрыла её на ключ. Присела на кровать. Как же она раньше завидовала Яру. У него мать тоже целыми днями пропадает на работе, но это отсутствие оправдано: зарабатывает она гроши, а прокормить кроме себя надо ещё троих детей. Яр постоянно жаловался, что с мелкими нужно возиться: водить и забирать из школы, следить, чтоб ели, делали уроки; Егора, самого мелкого, ещё и на кружки водить. Но его мать, возвращаясь в двенадцать, целовала спящих детей в лоб и находила в себе силы делать что-то по дому, одновременно расспрашивая Яра, как прошёл его день, как школа и всё ли у него в порядке. Мать же Ники, Виктория Владимировна, руководила огромной фирмой, доставшейся ей в наследство от отца. У неё была куча денег, удобная большая квартира, обустроенная по последнему слову техники, по дому всё делали горничные, приходившие раз в день, и о жизни, какую вела она, «простые смертные» могли только мечтать. Единственное, что омрачало всю эту сказку – были её дети. Старший сын, подававший вначале такие большие надежды, будущий владелец фирмы – как думала мать, – укатил в США, учиться на педагогическом, о чём мечтал почти с пелёнок. А дочь, о которой Виктория вспомнила только тогда, когда сын уехал, её совершенно не слушалась и оказалась очень избалованным непослушным ребёнком, без конца зовущим Сёму. Виктория Владимировна, для которой отъезд сына стал настоящим ударом, больше не могла слышать его имя и запретила дочери когда-либо о нём вспоминать. Она с головой погрузилась в работу, все попытки перевоспитать дочь забросила, и вскоре смотреть на этого ребёнка ей стало также неприятно, как вспоминать о сыне. Ника вздохнула. Теперь она уже Яру не завидовала. Бывало, правда, иногда скучно, но она находила, чем себя занять, а когда накатывала депрессия, шла к Ярику. Теперь вот идти было не к кому, потому что единственный лучший друг с ней не разговаривает и всеми силами её избегает. Но почему-то Нике казалось, что ради Семёна Александровича она готова пожертвовать и дружбой. Во всяком случае, пока. А на крайний случай у неё есть телефон Макса…***
Ника смотрела на мир будто снизу, и от этого всё выглядело непривычно большим. Особенно большим был человек, идущий с ней рядом. Он держал её ладонь в своей большой тёплой руке и часто смеялся. Она не могла разглядеть его лица, потому что оно словно расплывалось, когда она смотрела прямо на него, но когда смотрела вперёд, скашивая глаза в его сторону, она видела неряшливую каштановую причёску и эскимо в его руке. Она с удовольствием облизывала точно такое же в своей. Солнце было тёплое и светило прямо в лицо, ослепляя. Ника щурилась. Ветер был по-весеннему прохладный и порывистый. Пара прядок прилипла к испачканному мороженым подбородку. Человек, идущий с ней рядом, внезапно перестал смеяться и сильно сжал её пальцы. Она ойкнула. Он же продолжал идти, но теперь неотрывно смотрел куда-то вперёд. Так как его глаз Ника не видела, она не могла понять, куда именно, но посмотрела в приблизительном направлении. Им навстречу шло трое шумных подростков. Они громко смеялись и один из них показывал пальцем на… Ника обернулась — за ней никого, а значит, палец обращен на неё. Она непроизвольно шагнула ближе к человеку, держащему её за руку — он почему-то внушал доверие. Подростки с каждым шагом становились больше, а она наоборот меньше. Мир вокруг словно сжался, и осталась только она, человек, держащий её за руку и эти трое подростков. — Привет, Ноздря. — Крикнули они, подойдя совсем близко. Обращались они не к ней, а к её знакомому, ещё сильнее сжавшему ладонь. Было больно, но она промолчала. — Чего, опять свою козявку выгуливаешь? Подростки образовали полукруг, преградив путь, тем самым вынудив их остановиться. — Отвалите. — Голос человека рядом был напряжённым, но уверенным. Нике он нравился. — А то что? Побьёшь нас? — По-видимому, это было смешно, и они расхохотались. Они, но не человек рядом и не Ника. — Может и побьёт! — Ника не знала, кто дёрнул её за язык, но почему-то ей показалось важным это сказать. — Что там эта малявка пропищала? — Теперь все взгляды были обращены на неё. — Я не малявка! Человек рядом потянул её за руку и прижал её голову к своему боку. Она не сопротивлялась. — Скажи своей малявке, чтоб помалкивала, понял? — Один из них подошёл совсем близко и почти наступил ей на носок туфли. Человек, прижавший Нику к себе, сделал маленький шаг вперёд и столкнулся нос к носу с этим наглецом. — Нет, — процедил он, и Ника внутренне возликовала: он её защищает! Этот большой и храбрый человек за неё! В это самое мгновение в голове у неё прояснилось, и она вдруг осознала, что этот человек – её брат. Ей вдруг стало страшно, будто бы она заранее знала, что произойдёт дальше. Её брата схватили за ткань кофты под самым горлом и потащили вперёд. Он схватил парня за руки и очень тихо прохрипел: — Отпусти. — Не-а. — Не при сестре же. — Совсем тихо, но Ника всё равно услышала. — Почему же? Пусть посмотрит, каков её братик! Брат неожиданно дёрнулся, продолжая сжимать чужие руки, и его пустили. Это было, по-видимому, неожиданно для него и он пошатнулся. Секунда промедления — и он скрыт от Ники в кольце, образованном этими противными людьми. Она не сдержалась и крикнула: — Братик! — Беги домой, Ника! — Раздался его голос из круга. — Ни за что! Ника не собиралась уходить, а только думала, где бы здесь найти людей, чтоб они помогли брату. Круг задвигался. Она увидела, как один из этих парней ударил братишку в скулу. Ника завизжала. Брата загородили, но через секунду она услышала его хриплый крик: — Вероника, марш домой! — Но как же… — Я сказал: домой! — его жёсткий холодный тон напугал её ещё больше, чем эти люди, и она пустилась бежать. Ника проснулась. Ей было жарко, и она тяжело дышала, будто только что пробежала несколько километров. Ей очень давно не снилось ничего настолько реалистичного. Через секунду она поняла, что это воспоминание и она понятия не имеет, что было дальше.