....................
На первом этаже играла музыка. Тёплый смех и голоса гостей клубились сгустками пара, проникая невнятным гулом на прочие этажи и вползая украдкой под двери. На первом этаже играла музыка. Но в этой комнате воцарилась тишина. Полноправная хозяйка, отделённая от суматохи праздника плотно закрытой дверью, упивающаяся остротой гудящего от напряжения молчания. — Я хочу, чтобы ты все понимала… Тихий и вкрадчивый голос не тревожил тишину. Только подчеркивал. И от того она врезалась в мозг острым и нестерпимым буром. Тишина была признаком одного: никто не придёт. Никто не спасёт и не поможет, даже собственный голос и тот изменил, скованный проклятием. — Я хочу, чтобы ты тоже получала удовольствие. В конце концов, это будет справедливо, не так ли? Память — паскудная вещь. Как бы ни были спрятаны воспоминания, она их выцарапает, выдернет, вывернет и гордо оглушит. Воспоминания о руках. Так по-хозяйски, небрежно касающиеся тела. Воспоминания о словах. Так звенящие превосходством, упоением властью и игрой с беспомощной жертвой. Воспоминания о глазах. Колючих, насмешливых, зелёных… Каждое движение, деловитое, рассчетливое, не злое, нет, но безжалостное и точное. Каждая паническая мысль, сливающаяся в раскаленном горниле ужаса и немой мольбы, адресованной невесть кому. «Забери меня. Забери меня, молю тебя, сейчас, сейчас!». Тело предательски извивается, подставляясь под руки. Губы получают не менее насмешливый и снисходительный поцелуй, чем тот, кто играет в эту поганую игру. Но сознание заходится в исступленном немом крике, бьётся внутри оцепеневшего и непослушного тела, как бьётся в клетке зепертый зверь. Крик, застывший даже не в глотке, на кончике разума, оглушает и затмевает собой весь мир. Кажется, вот оно — безумие, желанное сейчас, не менее желанное, чем смерть. «Я знаю, что ты есть, я знаю, что ты слышишь! Забери меня! Уж лучше так, уж лучше ты, но не дай ему победить, не дай, не дай, не дай!..». С губ срывается стон блаженства, сливается с внутренним воплем отчаяния, и в тот же миг ужас, раскалённой добела волной обрушивается на сознание, выжигая синим пламенем всё, абсолютно всё. Пока в тишину не вплелся мелодичный перезвон серебряных колокольчиков. Перед глазами, бесстрастно замершими и смотрящими даже не в потолок, а куда-то сквозь него, возникают два голубых огонька. В темноте мерещится улыбчивый оскал мёртвого лица. «Ты сама меня пригласила», — ласково произносит Серая Леди. И прежде, чем рассудок окончательно вспыхивает огнём безумия, вся сущность делает отчаянный рывок навстречу двум синим огонькам..........................
Она вскочила в постели, задыхаясь от немого крика. Был бы воздух в лёгких, вопль уже облетал бы все комнаты спящего поместья, но глотку сдавило ужасом так сильно, что вздохнуть было невозможно. Истерика билась в голове, в груди, во всём теле, сводя ненавистной судорогой руки. От тонких пальцев на плечах оставались синяки — разжать их было невозможно. Она сама виновата. Она расковыряла эту брешь, сама нашла щель, заглянула в запертые воспоминания, даже не ею запертые, не по её воле. Она надеялась найти в них ответ, но нашла только причину кошмаров. Судорожные всхлипы наполняли спальню. — Марс? Чего ты? Руки, чужие руки, не тонкие, не элегантные, но куда более мягкие, тёплые и родные обвивают талию. Марисса откинулась на грудь Ремуса, севшего следом за ней в постели, закрыла глаза и судорожно выдохнула. Слушая, как колотится её сердце, она слепым взглядом вперилась в пустой потолок, всё сильнее сжимая плечи и все сильнее впиваясь зубами в губы. Попросту чтобы не взвыть. — Кошмары? — понимающе спросил оборотень. — Блэк-Лэйк. Руки на талии сжались сильнее, прижимая крепче к себе. Марисса, наконец, закрыла глаза. Её перестала бить дрожь. — Ты вспомнила. — Пришлось. В Пустоте было не так много занятий. — Напрасно. Эд был прав, заставив его стереть твои воспоминания. — Лет девять назад я бы сердилась на него за это, — пустым голосом сказала Марисса. — Сейчас… Сейчас я даже ему благодарна. Мне нельзя было это помнить. — Моя бы воля — до сих пор не вспоминала, — проворчал Люпин. — Ты же с ума сходишь. — Можно подумать, мне впервой. — Марс… — Прости. Тишина снова взяла верх, но эта тишина была совсем другой, нежели в том сне. Она так же по-хозяйски растянулась в спальне, но теперь была похожа скорее на кошку, тёплую, мягкую и уютную, жмурящую светлые глаза и дарящую ощущение покоя. Губы коснулись чёрных взбившихся со сна волос на виске. Синие глаза чуть дрогнули, но в губах смялась мягкая улыбка. «На сей раз я не одна». — Как хочешь, но я теперь не засну. — Я тоже. — Три часа ночи. Чем предлагаешь заняться? Тихий и лукавый смешок чуть тревожит тишину. — Чаю? — Да. Почему бы и нет. За чаем проще разговаривать. — Ремус… — Рано или поздно придётся, Марс. Даже о том, о чем ты говорить не хочешь. И я тоже, коли на то пошло. — Рич?.. — Идём. Алекс подарил мне коробочку своего знаменитого волшебного чая. Заварю нам апрельское утро в чашке. Что скажешь? — Скажу, что Алекс — один из лучших мужчин, которых я встречала. Улыбчивое хмыканье, шорох одеял и, наконец, хлопок двери заперли тишину в спальне. Но та и не думала сидеть на месте. Тишина на мягких лапах давно уже кралась впереди ушедших.***РИЧАРД***
Под ногами скрипела, покачиваясь, пустая палуба. Невидимые ветра раздували белоснежные паруса небесного фрегата, всё ещё держащего курс на Никогда. Но в эту ночь я был единственным пассажиром корабля. Я мерил шагами палубу, метаясь от одного фальш-борта к другому. Она не появлялась. Вторую или третью ночь она не появлялась в моих снах. Как бы я её ни искал. Ощущение тоскливого одиночества и грызущей тревоги били молоточками в голове как часы: неотвратимо и ритмично. Что если что-то случилось наяву? Что если Роджерс не даёт ей спать теперь? Что если Саммерс исполнил давнюю угрозу и сделал так, что Люси больше никогда не сможет отправляться в Мир Снов? Что если я попросту больше не могу найти её после того, что сам же с собой сделал? Пальцы дрогнули и бездумно сомкнулись на рулевом колесе. Я вздрогнул, чувствуя, как трется об ноги живая и материальная тень, отбрасываемая светом ярких звёзд величиной с кулак. Я говорил Эйприл и маме, что не помню, как я избавился от Клариссы. Я не знаю, верили ли они мне, но обе попросту были счастливы от того, что я очнулся. А я тихо сидел и внутренне поскуливал от ужаса. Потому что теперь я знаю, что могу причинить человеку боль. Мучительную, какую не пожелал бы и врагу. Не знаю, почему я могу так, но факт в том, что могу. И теперь от этого знания мне не избавиться. Потому что соблазн теперь будет чудовищно велик. Я знал, что у меня проблемы с самоконтролем. Огромные. Я сражался за него, бегал по лесам заповедного сна охотников, я держал себя в руках правдами и неправдами, но я вполне реально представлял себе… Знай и умей я такое, скажем, осенью, я бы живого места не оставил на Малфое за то, что он выманил Люси в грозу в лес. Или, скажем, Роджерс… Я коротко и зло выдохнул. Звенящая пощёчина, отвешанная даже не мне, все еще звенела в голове и приводила в мучительную и бессильную ярость. «У тебя есть потенциал», — говорил мне Жнец. Не о том ли потенциале? О том, что я могу делать больно другим? Но я не хочу. Не хочу, не могу, заберите это, сдачу оставьте себе. При мысли о том, что я действительно могу кого-то мучить и даже… получать удовольствие… Мне было нехорошо. Страх самого себя оказался куда сильнее страха замкнутых пространств. Я вздохнул и бездумно уставился в переливающееся северное сияние, тянущее хвост кильватером за кормой. Я спрашивал Эйприл о том, почему она всё ещё учится сражаться на мечах. У меня вызывало недоумение, что сестра может на полном серьёзе тренировать себя для убийства — а для чего ещё нужны мечи? Эйприл растерялась. Смотрела на меня настороженно и недоуменно. «Я и не собираюсь никого убивать, — ответила она. — Только защищаться. Разве что ранить, чтобы припугнуть». «Тогда это уже не фехтование, а хирургия». Единственным, кому я мог бы довериться со своей проблемой, был Ремус. Но он и без того пережил один из худших дней своей жизни, когда Кларисса мной овладела. Он об этом не говорил, я видел сам всё по тому, как изменился его взгляд. Нет. Сам пока что справлюсь. Да и на это у меня может уйти вся жизнь. Главное для меня сейчас — найти Люси. Тем более, что только она и не даст мне потерять голову. Надеюсь. Я вспрыгнул на фальш-борт, покачался на мысках и, раскинув руки в стороны, рухнул камнем в далекий и холодный космос, кружащий между звёздами сновидений. — Кому не спится в ночь глухую? Я вздрогнул и приоткрыл глаза. Взгляд растерянно заметался по пространству, ища источник заданного громким бравым голосом вопроса. Минувшим вечером я заснул в библиотеке на диване, так и остался на нем. Ночная тьма подрагивала и жалась по углам, разгоняемая светом огня в камине. Возле камина, немного справа от меня стоял столик, на котором пускали в темноту дымок две чашечки с чаем и маленький чайник. Мама и Ремус, сидящие за столом, дружно обернулись к двери и зашипели. — Разбудишь Ричарда. — А что это у вас? Полуночное чаепитие? — Сириус мягко прокрался мимо меня и подошёл к ним. Я поспешно смежил веки. — Что-то вроде. Присоединяйся. — Страшные дела творятся в нашем королевстве, — протянул дядя, опускаясь на свободный стул. Ремус трансфигурировал одно из блюдец в чашку. — Признавайтесь, кого ещё мучают кошмары? — Молчаливое шуршание ткани мантий — немой и неопределённый жест. — Так и думал. Надеюсь, в отличие от нас троих дети спят хорошо. Да и чего бы им не спать? Это нас эта ваша сладкая парочка на иголки посадила. — Он это всегда умел, — глухо сказала мама. — Его любимая игра. Бросить бомбу, чтобы мы напряженно смотрели на нее и ждали, когда она взорвётся, а сам… — А сам лопатой по башке сзади. Да, помню тот день в Хогвартсе. К счастью, хоть это мне в кошмарах не снится. Взрослые немного помолчали, дружно и молчаливо отпив чай — знак того, что они не собираются даже пытаться тревожить эту тему. — Может… Может, стоит принять меры? — осторожно спросил Сириус. — Защитить детей как-то. Даже здесь они не в безопасности и если Кьялар и Кларисса… — За Клариссу я не беспокоюсь, — твёрдо сказала мама. — Дети под защитой, она не сумеет им навредить. — Марс, то, что случилось с Ричардом… — Они под защитой, — жёстко сказала она. — То, что случилось… В любом случае, я знаю, что Ричарду и Эйприл ничего не грозит. Ничего серьёзного. От Клариссы уж точно. Я не просто так выменяла ту защиту у Жнеца. — Ричард себя едва наизнанку не вывернул! Что это за защита?! — воскликнул Ремус. — Договор с Судьбой, — ответила мама и посмотрела на оборотня. Тот удивленно осел на стуле. — Если бы дети жили порознь до того, как их силы перешли в мирное русло, они не сумели бы пробить брешь в пространстве. Но раз случилось так, то вступил в силу договор. Что бы Кларисса ни пыталась делать, Судьба вмешается, она не допустит, чтобы они погибли. Совершенная защита, но и плата высокая — Судьба теперь проявляет пристальное внимание к детям. Такое никому и никогда не пойдёт на пользу. Я узнала об этом слишком поздно — выясни я, какова плата, я бы никогда не прочла то заклятье. — Откуда ты это знаешь теперь? — мрачно буркнул Сириус. — Тоже додумалась в Пустоте? — Судьба сама сказала. Сириус многозначительно промолчал, запустил пятерню в волосы и вздохнул. — Самое страшное, что я уже ничему не удивляюсь. А Хьюго? — Алекс наложил на него собственное заклятье, — подал голос Ремус. — Альгиз не даст Клариссе к нему подобраться. — А что Кьялар? Молчание. Тягостное и густое, как патока. Обрушилось на меня, обтекло, оставив мерзкое ощущение трёх пристальных взглядов. — Мы не допустим, чтобы что-то случилось. — В любом случае… Кошмарнее, чем было, уже вряд ли будет, — проговорил Сириус. — По крайней мере, теперь мы не порознь. Наверное, худшим… Самым худшим в Азкабане было то, что я остался в полном одиночестве. Некому было даже написать или навестить. — Некому сказать слова. Некого услышать. Кругом — ничто и только осколочек сознания цепляется сам за себя, надеясь выжить в безумии и не дать закрыть глаза, чтобы не исчезнуть окончательно. Молчание запустило ледяные когти в мой разум. Я осторожно приоткрыл глаза. Ремус и Сириус смотрели на маму. Мама опустила взгляд в кружку. — Ладно, ты победила, — хрипло сказал Сириус. — Значит… Так оно было? Мама кивнула и заговорила глубоким голосом, точно Судьба, зачитывающая пророчество: — Это трудно описать. Находиться там все равно что находиться нигде. И быть никем, при этом цепляясь за себя. Все, что есть в этой Пустоте — ты сам, страстно желающий впустить темноту и встретить, наконец, смерть. Непозволительная роскошь. Поэтому ты держишься за себя изо всех сил и постепенно растворяешься. Тело — в пространстве, а разум в полнейшем безумии. Главное безумие в том, что ты перестаешь существовать, но ты все еще есть. Осознавать, что я не вижу, не слышу, не ощущаю, не помню, не понимаю, но я — есть. И постепенно это «я» стирается, что осознавала в полной мере. Чтобы не исчезнуть окончательно, я вновь и вновь вспоминала свою жизнь. Каждую деталь, каждое сказанное слово, каждую мелочь, вплоть до цвета книги, которую я читала, когда поизошло что-то. Я вспоминала, словно листала старый дневник, вновь и вновь разматывая нить собственной жизни и всматриваясь в нее. То, что я забыла, я почти силой выгрызала, выкапывала из глубин сознания, пытаясь воссоздать каждую деталь забытого эпизода, пока мне это не удавалось. И за это я сейчас расплачиваюсь. Я затаил дыхание. Вот оно как. Вот какова Пустота — чистейшее и подлинное безумие. Я лежал, окостенев от этих слов, и понимал, что не сумел бы выжить так. Пожалуй, я осознавал, что выцарапывать из памяти все, просто чтобы выжить, я не сумел бы — слишком стыдно, страшно и совестно. Ремус осторожно сжал мамину ладонь. Она блекло улыбнулась. — Сириус прав. По крайней мере, мы снова вместе. Пусть и не все. Ужасные дни переживать проще. — Ужасные дни, — эхом сказал Сириус, глядя на огонь в камине и запустил руку в карман. — Не напоминай. Надеюсь, ужаснее не будет, чем дни в тюрьме. Будто один и тот же кошмар переживал снова и снова, сгрызаемый совестью о погибших друзьях и оставленном сыне. Не знаю, были ли хуже… Разве что день, когда Ремус прислал письмо… На стол опустилась почти выцветшая бумажка. Я знал, что это. Ремус рассказывал. «Она исчезла», значилось на ней. Мама опустила голову ниже и отвела глаза. — Хуже той ночи не было. Хорошо хоть теперь меня ждёт нормальная жизнь. Я бы хотел хоть на день оказаться в твоей шкуре, Лунатик. Понянчить племянника, повидать сына… — Не говори так, — серьёзно сказал Рем. — У меня ужасных дней было хоть и меньше, но хватало, чтобы начать седеть. Хотя бы день, когда Марс исчезла. — Зато после этого всё должно было быть спокойнее, разве нет? — Спросила мама. Ремус покачал головой. — Нет. Худший день был после… В октябре, наверное. Или в ноябре. — Что произошло? — Спросил дядя, отпив немного. — Ричард сбежал. Мама поперхнулась чаем и обернулась. Я поспешно закрыл глаза, стараясь не выдавать собственного смятения. Я помнил ту ночь… — Это было осенью, когда Молли уже забрала Эйприл. Ричард очень тосковал без неё, — начал Ремус. — Он всё время спрашивал о ней, когда я уходил, даже если в сарай, он спрашивал: «Ты приведешь сестренку?». Для меня было мучительно говорить ему "нет", но иного ответить я не мог. Ближе к сентябрю, как мне казалось, он свыкся. Хоть и тосковал без меры. Я надеялся, что Ричард перестанет спрашивать и смирится, что Эйприл уехала. Я пожалел, что не заснул лицом к дивану. Мне тяжело давалось не выдать гримасу сожаления. Я помнил ту ночь. Помнил, как мне было страшно. И только немного повзрослев понял, насколько страшно тогда было Рему. — Однажды, после полнолуния… Да, полнолуния все же… В те дни мне тяжело давалось превращение, будто ещё больнее. Я приполз домой, чувствуя себя освежеванным куском мяса, ни больше, ни меньше. Я тогда даже к Ричарду в комнату не смог заглянуть — упал прямо в библиотеке на этот самый диван, — Ремус махнул рукой в мою сторону. — Проснулся я только от пронзительного воя Честы. Даже не понял спросонок, что случилось. А когда понял, я едва с ума не сошёл. Я помнил ту ночь. Ту страшную, беспощадную ночь, которая напала на меня совсем уж внезапно. Я не знал, куда я шёл, только верил, что дорога приведёт меня к Эйприл. Помнил краем сознания городок близ поместья, хотел поспрашивать там. Как же глупо… И как же страшно. — Я в тот вечер, кажется, и начал седеть, — продолжал Ремус. — Когда я понял, что ребёнок там один… В лесу, ещё и ливень начинался… Ей-Мерлин, Марс, я готов был откусить собственную руку за то, что не углядел за Ричардом. Я бросился бежать, даже толком не переоделся, не собрался, не отдал Честе приказ найти Ричарда магией. Я просто встал и побежал. Я прочесывал лес, пугаясь того, что могло произойти с ребёнком за это время. Чёрные страшные деревья, сбрасывавшие с листьев ледяные капли на неприкрытую голову. Чёрная раскисшая земля с мертвыми гнилыми папоротниками. Чёрный, как казалось, живой и ледяной ветер. Я вздрагивал сейчас, вспоминая ту ночь. Как же мне было страшно. Одинокий ребёнок, обозленный на опекуна за то, что не даёт встретиться с сестрой. Шлепает по грязи, по смердящей земле сквозь тьму и шквальный ветер, прижимая к груди котомку с кексами. Тогда казалось, что больше не надо будет. А кексами можно и сестру угостить, она обрадуется. Даром, что чуть не выронил, споткнувшись о корень. В темноте потерял башмачок, но не смог его найти и двинулся дальше. — Ночь наступила слишком рано, я сам не ожидал, — говорил Ремус. — Я, взрослый человек, едва не умирал от страха перед ночным лесом. Что было с Ричардом, я боялся вообразить. Я просто бежал и звал его, звал, пока не охрип. Я готов был умереть на месте, я был в ужасе, в панике. Когда на пути нашёл его башмак, а после неподалёку ещё один, думал, вовсе помру. Ребёнок один, в ночном лесу, босиком, в бурю… Буря… Точно, была буря. Тот вой, которого я так пугался… Вой ветра всего лишь. Для малыша — вой призраков. Я помнил, как шлепал босиком по грязи, пока ветер не повалил меня с ног. Я помню, как в панике закричал. Больше от отчаяния — в темноте потерял ещё и кулёк с кексами. Я уже хотел вернуться обратно, но не нашёл дороги. Все кусты и деревья выглядели зловещими и одинаковыми. Как же я испугался. Я был в том ужасе, который испытывает только пятилетний ребёнок, заблудившийся в лесу. Я рыдал, помню, как рыдал, осознавая, что никогда больше не выйду из страшного леса, не увижу ни сестры, ни Ремуса, осознавая, как Ремус будет зол, что я сбежал. — Я молился всем богам, чтобы найти его. Рич петлял по лесу, сам не знал, куда бредет, откуда ж мне было знать, где он. Сам готов был драть волосы на голове от отчаяния, когда услышал его крик. Вот тогда у меня сердце на самом деле остановилось. Я сломя голову бежал через чащу, надеясь, что ребёнок в порядке, что на него не напали и он ничего не сломал, хотя каждый вопль говорил об обратном. Я нашёл его под корягой. Ричард забился туда, прятался от дождя. Точно. Под корягой. Запах сырости и гнили, будто в гробу. От этого паника только усилилась, но я не осмелился вылезти под дождь. — Я в жизни не испытывал подобного облегчения, когда нашёл Ричарда. Выгреб его из той норы. Грязного, продрогшего, рыдающего… Он был напуган не меньше меня, оно и понятно. Я аппарировал домой и ещё часа два его успокаивал. Ремус замолчал. Я чувствовал, как по щеке тянется слеза. Мерлин, как же мне стыдно… Тогда было стыдно, стыдно и теперь. Что пережил Ремус, словами не описать… — Дальше было хуже, — в тишине снова раздался звук голоса Рема. — После ночной прогулки Ричард заболел. Шутка ли, в октябрьский ливень босиком по лесу бегать… Температура, кашель, лихорадка… Я почти не спал, все время сидел у кровати, держа на вооружении любое лекарство, какое мог достать. Ричард просыпался по ночам и всё звал тебя. Изредка и меня. Однажды он позвал отца. Наверное, в ту ночь я и понял, что как бы ни старался, не смог бы заменить… Я хотел бы вскочить и крикнуть, что это неправда. Ремус был мне практически отцом всю жизнь, другого и не надо, мало ли, что говорит мальчишка в лихорадке. — Не говори ерунды, — раздался мягкий мамин голос. — Ты и в самом деле стал ему отцом. Это видно по тому, как он на тебя смотрит. — И чем всё кончилось? — чуть хрипло спросил дядя. — Ричард поправился. Попросил прощения, сказал, что просто хотел найти сестру. Я заверил его, что они встретятся, когда придёт время. Больше Ричард не сбегал, а следующий год боялся бурь и ливней. Благо, это со временем прошло. Повисла тишина. Как бы мне хотелось встать и обнять его, снова попросить прощения. Не как напуганный мальчик, а как сознательный человек. Мне было чудовищно стыдно. Но я побоялся. Все же взрослые считали, что они наедине. Разрушать эту атмосферу я бы не посмел. — А потом все повторилось, на сей раз с Люси, верно? — спросил Сириус. — В тот вечер, когда мы с тобой… — Да. Когда ты сказал, что Питер жив. Знаешь, я ведь тогда ещё не был даже уверен в твоей невиновности… Извини, Бродяга, но это так. Ты меня тогда здорово напугал. — А уж ты-то как меня напугал! — хохотнул Блэк. — Видела бы ты его, Марс, не будь у него на руках девочки, он бы меня попросту порвал. — Охотно верю, — отстраненно ответила мама. — Мальчики, а… Люси. Мы совсем о ней позабыли. Ричард просил забрать её от Роджерса. — Завтра съездим в Свонбрук и конфискуем ребёнка. Пусть живёт с настоящим отцом, а не с больным на голову. — Это если она захочет, — мрачно изрёк Рем. — А с чего бы ей не хотеть? Тут её друзья, отец, все добры, милы и веселы, не считая чертовщины, которая творится иногда. А там… Хью тоже говорил про синяки, Ремус, ты тоже их видел. Что может её держать? — Сам Роджерс. — В любом случае, — мама решительно опустила на стол ладони. — Завтра… То есть, сегодня утром разберемся. Возьмём детей и нанесем визит вежливости. А там по обстоятельствам. В конце концов, один из нас ещё может колдовать. Запудрим Роджерсу мозги и… — Узнаю свою сестрицу, — хохотнул Блэк. — Это вот по-нашему! — Марс, так нельзя. — Если бы мать заперла нас дома и пытала, мы бы сбежали при первой возможности. Тут все средства хороши, Ремус. — Пытала?.. — Ребята. Пора спать. Не знаю, как вы, а я для спасательно-дипломатической операции хочу быть свеж и бодр. И вам пора. — И то верно… Идёшь, Марс? — Да. Идите, я сейчас. Ремус и Сириус ушли. Я старался лежать неподвижно и выгадывал момент, когда бы встать и уйти к себе, но непроизвольно вздрогнул, когда прохладные пальцы коснулись моей головы. — Давно подслушиваешь? Я открыл глаза и встретился взглядом с улыбающейся мамой. Она мягко гладила меня по волосам и смотрела немного… Странно. Точно выискивая что-то. — Нет, — ответил я и все же сел. — А давно ты поняла, что я не сплю? — Когда зашёл разговор о твоем побеге. А после о Люси, — с той же странной улыбкой сказала мама. — У тебя лицо переменилось. Я понял, что краснею. Смущенно отвел взгляд, смял губы в подобии усмешки. — Мы её вытащим, не волнуйся, — сказала мама. — Люси — хорошая девочка и дурного не заслуживает. Не обижай её и не давай в обиду, договорились? — Конечно, — севшим голосом ответил я. Мама кивнула. — Вот и хорошо. А теперь пора спать. Пойдём. Нам почти по пути. Я встал и направился следом за ней. И что-то толкнуло меня спросить: — Мам? — Она остановилась у дверей, взявшись за ручку. — О чем говорила тогда Кларисса? За какого мертвого ребёнка ты должна Жнецу? Я видел, как напряглась её спина. Я слышал, как остановилось дыхание. Пальцы до белизны сжали ручку двери. — Я надеюсь, что вы с сестрой этого никогда не узнаете, — тихо ответила она, не оборачиваясь. — Спокойной ночи, Ричард. — Да. Спокойной, — мой ответ адресовывался уже пустому месту — мама так быстро исчезла в темноте коридора, точно и не стояла здесь только что.....................
Старый Шевроле отмерял мили по темному асфальту шоссе, ведущего в Свонбрук. Я бездумно смотрел на мелькающие деревья. На душе было неспокойно. И не только у меня: Эйприл тревожно барабанила пальцами по коленке, отбивая неровный ритм; Сириус задумчиво подёргивал коленкой, время от времени унимая дрожь и снова начиная трястись; Хью сидел с отсутствующим взглядом, иногда вздрагивая, когда машина заходила на поворот; мама изредка бросала Ремусу тихие и короткие фразы, больше глядя в окно, сам же Ремус сжимал руль с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Мы ехали на переговоры с Роджерсом. Шансы, что они пройдут гладко, были настолько невысоки, что мы все дружно сходили с ума. Деревья во всю перемежались с домами, которых становилось всё больше и больше. Мне спокойно не сиделось, точно в душу воткнули штопор и теперь крутили его туда-сюда. Когда показалась знакомая подъездная дорожка, я едва удержался, чтобы не распахнуть дверь до того, как машина остановилась. Меня попросту опередила Эйприл, которая рыбкой выскочила из машины, перемахнув через мои колени, стоило Ремусу затормозить. — Эйприл! — одернула сестру мама. Прил, извиняясь, повела плечами. Мы выбрались на тротуар. Мама нервно теребила воротник магловской блузки. Сириус запустил руки в карманы простецких джинсов. Мы сегодня выглядели как самые настоящие маглы, что явно могло бы расположить к себе Роджерса. По крайней мере, учитывать то, что он — религиозный ненавистник магии, было необходимо. — Ну-с, вперёд, — спокойно сказал крестный, махнув палочкой в сторону машины. Та вякнула сигнализацией. Я вздохнул и закрыл глаза. Эйприл впорхнула в сад первой. Я шагал за ней, изумленно озираясь. Прекрасный сад, который я помнил с того года, густо зарос сорняками и дикими травами. Кусты всё ещё буйно цвели, но розы утопали в лопухе и чертополохе, на клумбе с бархатцами захватила территорию колония отцветших одуванчиков, а на лужайке у дома, где когда-то был ровный газон, во всю колосилась крапива. — Как-то неухоженно, — протянула мама, отводя рукой ветку жасмина, нависшего над дорожкой. — Сэм, видимо, после смерти Рейчел забросил сад, — ответил Ремус. Остальные промолчали. Дождавшись, когда все соберутся у двери, Ремус прокашлялся и громко постучал в дверь. У меня этот стук отозвался в сердце нервной дробью. Некоторое время за дверью не было ни звука. Напряжение нарастало. Рем переглянулся с мамой и Сириусом и снова занёс кулак, когда дверь внезапно отворилась. Роджерс выглядел помятым. Бледные осунувшиеся щёки покрывала недельная щетина, тёмные волосы были всклочены, но глаза, на диво ясные и пугающе-осмысленные смотрели на нас настороженно. В голову закралась мысль, что за дверным косяком, за который он придерживался, перегораживая нам путь в дом, стоит ружьё. — Доброе утро, мистер Роджерс, — первой опомнилась мама. — Позвольте представиться, Марисса Блэк, это мой брат, Сириус. Полагаю, с остальными вы знакомы. Разрешите войти? — Нет. — Ответ был резким, как удар ножа о доску. — Я вас не ждал. — Мхм. Мы понимаем, что наш визит неожиданный, но мы все, вся наша семья, хотела бы кое-что с вами обсудить, и поэтому… — Нам нечего обсуждать, мисс. А теперь я настоятельно прошу вас убраться куда подальше. — Люси дома? — не своим голосом спросил я. Роджерс вздрогнул и перевёл на меня взгляд. Мне далось не легко выдержать его и сохранять на лице серьёзную решимость. — Позовите её, пожалуйста. — Люси у деда, в Лондоне, — взгляд перемещался от одного лица на другое. — Дня три как. — Тем не менее, нам бы хотелось кое-что прояснить по поводу Люси, Сэм, — Ремус осторожно подался вперёд и положил руку на моё плечо. — Если ты нас выслушаешь… — Вы забрать её хотите, знаю я, — буркнул Сэм. — Вот только не выйдет. Люси в Лондоне. И вернется потом сюда. Она сама решила жить со мной. И мне плевать, что ты о себе возомнил, клятый оборотень. В вашу грязь я её не пущу. — Грязь?! — задохнулась от возмущения мать. — Клятый оборотень?! — заорали мы с Эйприл и Хьюго. — Послушай, приятель, — Сириус протянул к нему руку, намереваясь схватить за плечо, вытянуть из дома и хорошенько врезать, но Роджерс с силой ударил дядю по сгибу локтя. Сириус взвыл и отшатнулся. — Убирайтесь! — рявкнул Роджерс и попытался захлопнуть дверь, но Хьюго подставил ногу. — Мы не закончили, — прошипел кузен в щель проёма. Тут Роджерс сделал то, что я ожидал от него изначально. В сумраке дома четким и сухим щелчком возвестило о себе ружьё. Чёрное дуло уперлось Хьюго в грудь, Сириус отдернул сына и прижал к себе. Дверь закрылась перед потерявшими дар речи паломниками. — Псих! — громко рявкнула Эйприл и пнула ногой дверь. — Как он посмел… — начал было я, но в плечо с силой впились пальцы Ремуса и я охнул. Крёстный дрожал от сдерживаемой ярости, его лицо было белее мела, а губы чуть подрагивали, норовя разъехаться в оскале. С ночи на ночь должно было наступить полнолуние. — Рем, — мама положила ему ладонь на грудь и мягко оттолкнула от двери. — Всё не так страшно… — Не так страшно? — хмыкнул Сириус. — Да в Азкабане таких держали в изолированных камерах. Ненормальный ублю… — Не смей ругаться при детях, — рыкнула мать. — Мне тоже хочется, но я держусь. — Мы, конечно, ожидали, что переговоры пройдут через одно место, но чтоб настолько… — Хьюго всё ещё смотрел туда, откуда на него было направлено дуло ружья. — По крайней мере, Люси далеко отсюда, — Эйприл задумчиво потерла переносицу. — Саммерс не отдаст её потом Роджерсу. — Я удивлен, что как раз Сэм отпустил Люси к деду, — нахмурился я. Сириус глубоко вздохнул и хотел что-то сказать, но замер. Он снова шмыгнул носом и тихонько ткнул локтем Ремуса. — Чуешь? Люпин принюхался и озадаченно посмотрел на Блэка. — Гарь? Теперь уже принюхивались остальные. Эйприл звонко чихнула, мама и я болезненно поморщились, Хьюго крутил головой, пытаясь понять, откуда щекотал нам носы горький, пусть и немного старый, но все ещё едкий запах дыма и гари. — Пару дней назад в Свонбруке был пожар, — поделилась Прил. — Я видела дым, по крайней мере. — Может, у соседей? — с надеждой спросил Хью. — Тогда запах не был бы так явно слышен, — возразил Сириус и показал пальцем в сторону леса. — Оттуда. Кажется. У меня похолодело в животе. Мы с Эйприл переглянулись, объятые нехорошим предчувствием. Мы оба знали, что в той стороне. Сестра кинулась в лес первой, я бежал следом, немного поотстав, по едва заметной среди сорняков тропке. Цепляясь одеждой за кусты ежевики, которые уже оккупировали часть сада и разрослись среди деревьев, я с ужасом понимал, что запах становится все сильнее. Прил выскочила из-за деревьев. За миг до того, как я попал на открытое пространство, я услышал её возглас: «О нет!». Я остановился. Колотящееся от бега сердце рвануло к пяткам, стоило мне увидеть поляну. Вместо хижины Тони в зелёном буйстве цветов и высоких трав чернело пепелище. — Ричард, стой! Оклик сестры был глухим и далёким — не помня себя от ярости, я ринулся в тени и исчез среди деревьев. Туманный силуэт дома в сумерках полумира вырос передо мной мрачной и неприступной стеной, но это была лишь иллюзия — тусклые желтоватые стены были не плотнее дыма. Мне плевать, как это будет выглядеть. Я заберу её во что бы то ни стало. Я знал, что Роджерс лжет, что Люси не может быть у деда просто потому что они оба никогда и ни за что не допустили бы, чтобы она была у другого. В гостиной на первом этаже мерно жужжал компьютер, отбрасывая светом экрана на пол длинную тень сидящего и работающего Роджерса. Окна были зашторены, на столе клубился хаос из тарелок, кружек, стаканов и бумаг. Сам Сэм вперил взгляд в голубоватый экран, точно не он только что целился в грудь живого мальчишки из ружья. Я с презрением посмотрел на него и едва удержался, чтобы не дать себе воли. Чёрная и густая тень казалась податливой и пластичной, послушной, как верный пёс. Одна команда, одно движение, и Роджерса скрутило бы такой мукой, какой он не знал никогда в жизни. Я мысленно отвесил себе оплеуху. Не сейчас. В других комнатах и на кухне было пусто и тихо. Настолько, что складывалось впечатление, будто бы Сэм давно живёт один. Я поднялся по ступенькам и просочился через дверь в комнату Люси. Я готов был сделать шаг из теней, протянуть ей руку и попросить идти за мной, не задавая вопросов. Я готов был к тому, что она бы вскрикнула, привлекла внимание Роджерса, нам пришлось бы бежать через тени так быстро, как я только мог бы. Я был готов к тому, что она откажется, ведь не захочет бросать «отца» в таком состоянии. Но к чему я готов не был, так это к тому, что комната окажется пуста. И, судя по пыли и отсутствию любимой плюшевой панды, уже давно.....................
— Хорошо, Гарри. Надеюсь, твои родственники адекватно воспримут наш визит. Да, жди. Отбой. Сириус повесил трубку на рычаг и одарил меня укоризненным взглядом, в котором, впрочем, было и понимание. — Ты уже в пятый раз пытаешься дозвониться. Это даже по моим меркам слишком настойчиво. — Не угомонюсь, пока не удостоверюсь, что всё хорошо, — проворчал я, барабаня пальцами по столешнице. Сириус с улыбкой покачал головой, потрепал меня по волосам и вышел из кабинета, никак не прокомментировав. Я в который раз за день набрал номер Саммерса. Каждый пустой гудок в трубке пробуждал в голове противный голосок паники, шепчущий, что Саммерс сам теперь не даст мне видеться с Люси, что даже телефон он перерубит, что запрет её в доме, как Мириам. И что я даже во сне её больше не увижу. Отстроит для Люси персональный загон в Мире снов. Закует в невидимые цепи, посадит в клетку пары дюжин сновидений, которые я не разыщу и за всю жизнь, даже если начну разбирать Мир Снов по камушкам, пока не достигну его зияющего дна и не пойму, что клетка эта высоко в небе. Вот только начинать обратный путь сил не будет — я к тому мигу свихнусь. — Алло? Я едва не поперхнулся воздухом, когда сухой голос раздался на той стороне трубки. — Мистер Саммерс! — от волнения я почти перешёл на крик. — Пожалуйста, позовите к телефону Люси! Это срочно! — Ричард? — Саммерс, кажется, с трудом меня узнал. — Что за спешка? — Просто… Просто позовите ее. Пожалуйста. — Я бы и рад, но Люси нет у меня, — ответил Саммерс со спокойствием человека, явно занятого посторонними делами и отвечающего сугубо автоматически. — Я не видел её с той ночи в Хогвартсе, как твоего дядю оправдали, а твоя мать чудесным образом воскресла. К слову об этом, я бы очень хотел с ней побесе… — он осекся. — Постой, что? Люси?.. — Спасибо, мистер Саммерс, я узнал всё, что нужно, — быстро сказал я и бросил трубку. А после бросил себя на кресло и застонал. Катастрофа. Либо один из них лжет, либо Люси попросту исчезла. Где она? Что с ней? Могла ли Люси сама сбежать? Нет. Могла ли её похитить Кларисса? Могла, но зачем? Чтобы добраться до меня? Но это бред. Вопросы носились как паникующие и кричащие люди в запретом помещении. Только тихий голос вкрадчиво вплетался в их вопли. Голос прилежного ученика Жнеца: «Стоило скрутить его. Выпытать правду. Ты был один, тебя и не заметили бы, а Роджерса ты застал бы врасплох. Ты можешь причинить ему такую боль, которой он никогда не переживал, отомстить за всё, что он причинил Люси, за слова, сказанные Ремусу, за ружьё, направленное в грудь Хьюго. Ты мог. Но ты решил «не сегодня». И ты знаешь, что ты не струсил бы, не так ли?» Я потряс головой и зажмурился. Нет. Так нельзя. Нельзя и всё. Нельзя причинять другим боль. Люси бы никогда не простила меня, узнай она… Больше всего пугало то, что именно это меня могло остановить. Только то, что так нельзя. Только осуждение других. Но определённо не то осознание того, что человек будет испытывать боль. Я сжал кулаки. За моей спиной раздался звон: треснула и развалилась на куски старая ваза, на которую падала моя тень. Я зачарованно уставился на неё. Надо же… — Ты в порядке, малыш? — спросил меня с одной из картин Альфард, заглянувший за край рамы. — Д…да. В порядке. — Чудно. Тогда спустись в гостиную. Там мой племянник рвет и мечет. — Из-за чего? Альфард пожал плечами и исчез. Сириус действительно носился по гостиной и кричал во все горло: — Идиоты! Недоумки! Кретины! — Чего это он? — спросил я сидящего около рояля Хьюго. — Петтигрю сбежал, — коротко ответил кузен. — Уже неделю назад, а сообщили только сейчас. — Из Азкабана?! — воскликнул я. — Не. До Азкабана его даже не довезли. — Сволочи! Да если бы меня так конвоировали, я бы… Я бы… Да эта тварь снова на свободе! Да как?! — Сириус орал, натыкаясь на предметы. Ремус пытался вставить хоть одно успокоительное слово, но не мог даже рта раскрыть, чтобы прервать друга. — Как думаешь, какова вероятность, что он сунется к нам? — Хью повернулся ко мне. Я в ответ дернул плечом. — Вряд ли. Он же не дурак. И знает, что его тут на лоскуты разорвут, покажись его облезлый хвост на горизонте. — Сириус, немедленно перестань вопить, — приказным тоном сказала мама, заходя в гостиную с кружкой в руках. Внутри плескалось зелёного цвета зелье. Она протянула кружку Ремусу. — Воплями ты его не посадишь обратно, радуйся, что тебя оправдали раньше его побега. На, пей. Я, конечно, не Северус, но мы с Эйприл старались. — Спасибо, Марс, — Рем с благодарностью взял из её рук кружку и задумчиво посмотрел на меня. — Что сказал Саммерс? — Люси у него нет, — мрачно сказал я. Атмосфера в библиотеке стала густой и мрачной. — Попробуем поискать её в Мире Снов, — сказала мама. — Здесь и сейчас мы явно не можем ничего сделать. Кстати, Сириус, это валялось в коридоре. Тебе стоит быть осторожнее с корреспонденцией. Она протянула Сириусу плотный конверт. Дядя сердито отобрал его, порвал, вытряхнул письмо и пробежал взглядом, после чего внезапно захохотал. — Этот болван решил от меня откупиться! — сквозь смех сказал он. — Четыре билета на финал Чемпионата мира по квиддичу! В министерскую ложу, батюшки! — Похоже, Фадж серьёзно хочет тебе подмазать, — хмыкнул Ремус, отпивая зелье. — Ещё бы! Я, если бы захотел, такого мог рассказать о нашем судопроизводстве! И о побеге Петтигрю заодно. Хочет всучить мне в зубы билеты и надеется, что я заткнусь? — А ты не заткнешься? — с притворной надеждой спросила мама. — Да упали они мне, — Сириус сложил письмо пополам и пожал плечами. — Хотел бы, давно рассказал бы «Пророку». Хотя Петтигрю… Но нет. Я сам доберусь до этой крысы. Я задумчиво опустил пальцы на клавиши рояля и подмигнул Хьюго, который при словах о билетах на чемпионат по квиддичу прямо-таки засиял. — Я квиддич не люблю, так что возьмешь Прил, Хью и Гарри и поедете, — решил я. Дядя пожал плечами и пробормотал: «Это все твоё пагубное влияние, Люпин». — Пойдём пить чай. Мы все на взводе, но сейчас все — суета сует. — Самое разумное предложение за день, — улыбнулась мама. — К тому же, у меня для вас кое-что есть. Идите-идите, заодно вытащите Эйприл из мастерской. — Чур я! — крикнул Хьюго, вскакивая. — Заодно расскажу про квиддич! Мы разошлись. Я держался ближе к Ремусу. Тот был бледен, но невозмутим. Он скосил на меня глаза и подмигнул. — Действительно думаешь, что все не так страшно? — Я думаю, что мама права, только и всего, — ответил я. — Что толку сейчас беситься? — Твоя правда, Ричард. Хотя меня беспокоит, что мы не знаем, где Люси. Кто-то явно лжет. Либо Саммерс, либо Роджерс. И если она у Гарольда, то… На самом деле, я бы предпочёл, чтобы так и было. По крайней мере, дедушка точно позаботится о ней лучше, чем Сэм. — Из дома Роджерса мы её могли бы забрать, а Саммерс вряд ли её отпустит. — Твоя правда. Но главное, чтобы она была в порядке. — Прошу к столу, — весело объявила мама, когда мы зашли в столовую. На столе уже были расставлены несколько чашек, накрытый полотенцем чайник, вазочка с фруктами и целое блюдо… — Марс, — изумленно протянул крестный. — Неужели это… — Да, — с гордостью сказала мама. — Те самые… — Ага. — Шоколадные кексики! — По рецепту Лиди Лафнегл. Как видишь, еще не забыла. Проходите к столу, не стесняйтесь. Ремус был счастлив так, словно ему было десять и наступило Рождество. Я только улыбался до ушей, глядя на него, и жалел, что Эйприл этого не видит. — У, пахнет потрясающе, — потирая глаза и держа в одной руке очки, в столовую зашла сестра. — Что у нас тут? — Шоколадные кексы, — объяснил ей Хьюго. — Очень вкусные, попробуй. — А, помню их, — довольно промурлыкал Сириус. — Ты счастлив, Лунатик? — Я готов на твоей сестре жениться, — ответил тот. Мама порозовела от удовольствия. Я смущенно кашлянул. Как дети честное слово. — Давно пора, Люпин, давно пора, — ответил Сириус, сцапав с тарелки Ремуса кекс. — Сколько лет уже жили бок о бок, а ты так и не удосужился встать на одно колено? — Это мой кекс, — насупился по-детски Рем, сводя тему женитьбы в сторону. — Сириусу с чужой тарелки вкуснее, — рассмеялась мама. — И не только ему, — я с усмешкой повернулся к Хьюго. Кузен улыбнулся и демонстративно забрал мой кекс с тарелки, повторив подвиг отца. — А мне ты кексик не оставишь? — раздался вкрадчивый голос. Температура в столовой упала. Оцепенев, мы все, как один, повернули головы к стоявшему за маминой спиной Жнецу. — Рад видеть, что семья снова в сборе, — промурлыкал он, беря с тарелки кекс и поигрывая им тонкими пальцами. — По крайней мере, выжившие. Уверен, Эд и Марлин были бы так же рады. — Зачем явился? — процедила сквозь зубы мама. Я поймал на себе настороженный взгляд Ремуса. Попытался пошевелиться, но понял, что не могу. И, судя по всему, все в комнате так же были пригвождены к местам. — Как недружелюбно. На самом деле, я здесь, чтобы… Скажем так, изъять все недомолвки. — Пальцы сжались на мамином плече. — Наверное, тебе самой хочется снять душевный груз. Тайны чудовищно давят на плечи. Недоверие, ложь, догадки… Не лучше ли истина? — Не надо, — хрипло выдохнула мама. Жнец улыбнулся, наклонился к её уху и что-то тихо шепнул. Синие глаза метнулись ко мне, лицо приобрело пепельный оттенок. — Это первое желание за первый долг, — выпрямляясь, сказал он. — За второй же… Я хочу, чтобы ты рассказала. Всю правду. Всем. Тебе же теперь есть, что рассказать. Давай же, Марисса. Такая малость за оказанную тебе большую услугу. — Пожалуйста, не надо, — зашептала мама. Её руки судорожно скрутило. — Мы договаривались, — Жнец провёл пальцами по её подбородку и приподнял лицо, чтобы их взгляды встретились. — Малая услуга за малую услугу. И я хочу правду, Марисса. Всю правду о тебе. О твоих детях. О твоём муже. Всю. Я видел, что мама плачет. Я хотел послать тень, попытаться оттащить Жнеца, так фамильярно обращавшегося с ней, но тень попросту рассеивалась, не достигнув цели. Жнец посмотрел на меня, хитро прищурился и покачал головой. — Давай помогу. Расскажи, за что ты мне должна. — За исцеление, — сквозь зубы заговорила мать. — За защиту. И… За Эйприл. Прил удивлённо вскинула голову и испуганно посмотрела на маму. Та, словно никого не видя, продолжала говорить. — Ты не должна была родиться… И не должна была жить. Ты родилась мёртвой. Я знала это, ведь видела Жнеца в ночь вашего рождения. Я испугалась. Так сильно, что… Что оживила тебя. Вернуть жизнь существу, которое не жило толком, было не так сложно с силой Синего Пламени, я просто разожгла Искру. — Она подняла глаза на Эйприл, из них ручьями текли слёзы и капали на дрожащие пальцы. — Ты не должна была жить, но мне пришлось тебя оживить, чтобы ты не досталась ему. И я боялась, что рано или поздно он вернётся за тобой. И ждала этого, потому что понимала, что это возможно. И я… Я понятия не имею, почему ты ещё есть… Только если Судьба тебя бережет, как интересную фигуру, но это единственное объяснение. — Она задохнулась всхлипом и прошептала: — Прости… На Эйприл не было лица. У меня в груди образовалась дыра — Эйприл не должно было существовать… Как же так?.. Представить, что её могло не быть в моей жизни… Вообще… Самое страшное, что представить это я как раз мог. Но не хотел. Но каково ей самой? Узнать, что жизнь позаимствована, украдена, что она просто за счёт того, что мама проявила упрямство в минуту страха?.. — Видишь, это совсем не больно, — довольно произнёс Жнец. — А теперь… Пожалуй, расскажи об Эде. Тебе ведь есть что сказать. — Я ненавижу его, — всхлипнула мать. — Я ненавижу его и не могу простить за то, что он пытался спасти Лили и Джеймса. Сириус ощутимо вздрогнул и недоуменно посмотрел на неё. — Я знала, что в ту ночь Волдеморт пришёл за ними, я сказала Эду об этом, но… Пожар… Кларисса… Я умоляла его остаться, я умоляла его не уходить, я знала, что он умрёт, что они все… Но он ушёл! Ушёл и бросил нас, решил быть героем! И умер там, умер бесполезной смертью, которая ничего не решила! Они бы погибли в любом случае, он не должен был… — Мама захлебнулась слезами и всхлипами, её голос сорвался в судорожном вое. — Хватит… — просипел Сириус. — Хватит! Прекрати её мучить! — Разве? Я ей помогаю очистить совесть, — Жнец невинно свел ладони. — Но, раз вы настаиваете… Расскажи, Марисса, последнее, — он наклонился к ней близко и громко прошептал, чтобы слышли все. — Расскажи, что произошло в Блэк-Лэйке. У меня было ощущение, что на меня наложили заклятье глухоты. Все звуки мигом точно исчезли. Взрослые не дышали. Мама даже не всхлипывала. Она смотрела на Жнеца с суеверным ужасом. — Нет… Нет… Нет, прошу, нет… — Можешь рассказать не мне, а, скажем, своему брату. Он ведь так старался тебя спасти в ту ночь. — И опоздал, — не своим голосом сказала она. — Опоздал… Они все опоздали. В ту ночь… В ту ночь… — Она зажмурилась. — В ту ночь был зачат сын Смерти. — Глаза открылись и уставились на меня. — В ту ночь был зачат ты.