***ЭЙПРИЛ***
Я сидела в глубоком кресле, обняв колени, и ворчала на несправедливость мира, когда мы услышали выстрел. Буквально он прозвучал для нас всех как гром среди ясного неба. Мама и я тут же оказались на ногах, глядя на потолок, точно мы могли прозреть сквозь него. Сердце не то что заныло — взвыло. — Ричард, — одновременно простонали мы. Я выбежала из гостиной первой и бросилась к лестницам. До слуха донеслись шум и приглушённый голос брата. Сбивая дыхание, я мчалась на чердак. Раздававшийся оттуда грохот и громкий треск ткани только подтверждал мои опасения. Вихрем взлетев по лестнице, я мигом споткнулась о какую-то посудину и ногой запустила в полёт валявшийся включённый фонарик. На чердаке творился такой хаос, словно здесь побывал ураган. Диваны и кресла были распороты, ящики вывернуты, содержимое шкафов валялось вперемешку с обломками дверец и полок. Под подошвой хрустели осколки сервизов и ваз. Перешагнув через разбитый стул и подобрав фонарик, я бросилась туда, откуда доносился треск разрываемой ткани и вопли. Я обнаружила брата около портрета родителей. Вооружившись старым бронзовым мечом, он исполосовывал полотно яростными взмахами, голося что-то. Куски портрета лоскутами летали по маленькому пятачку свободного пространства. У ног валялся раскрытый пустой ящик, в котором когда-то лежали меч и револьвер. — Ричард! — окликнула я его. Брат вздрогнул и обернулся. Лицо его искажала дикая, безумная усмешка. — И ты! — словно продолжая прерванный разговор, произнёс он чужим голосом. — Ты, ты, жалкая пародия на волшебницу! Несносная, вечно сующая свой нос в чужие дела дрянная девчонка! Стоило прирезать тебя в том сне! Дрожащей рукой он направил на меня револьвер. Я попятилась и врезалась спиной в шкаф. Красные нити, оплетающие тело Ричарда сверкали в чердачном сумраке. Алым же светом горели его глаза. Я почувствовала, как дрожат колени. Мне было откровенно страшно. До одури. За себя, за брата… я видела, как дёрнулись убегающие к потолку красные ниточки, Ричард, словно кукла, шагнул ко мне. Дёргано, неестественно. Он улыбался. Но, проклятье, каким ужасом полнились его глаза… — Теперь я в затруднении, — с трудом проговорил он. — Выстрелить тебе в лоб или порезать на кусочки? Раздался второй выстрел. Вскрикнув, я бросилась в сторону от брызнувших осколков стекла. Пуля попала в сервант. — Не мешай мне! — рявкнул Ричард. Мне понадобилось секунд десять, чтобы понять, что он говорил с собой. — Даже не пытайся сопротивляться. Я тебя сильнее! Одним прыжком он оказался возле меня. Я хотела броситься прочь, но Ричард перегородил мне дорогу и замахнулся мечом. — Экспеллиармус! Со звоном меч вылетел из руки брата. Лицо перекосило от гнева, хоть в глазах и мелькнула надежда. Ричард обернулся. Из-за стеллажа выбежали мама и Ремус. Люпин держал Ричарда на прицеле, явно сбитый с толку. — Отпусти его, — прорычала мать, выступая вперёд и направляя палочку на Ричарда. Брат рассмеялся. Безумным, грудным, тихим смехом, от которого мурашки бежали по коже, а волосы вставали дыбом. Он взглянул на мать и приставил револьвер к виску. — Кажется, мы в лёгком затруднении, да? — с усмешкой сказал он. — Вы же не навредите маленькому Ричи? А я могу навредить. Ты же меня знаешь. Мама побледнела, но палочку не опустила. Улыбка брата стала ещё шире. Склонив голову на бок, он окинул взглядом её и прищурился, не отнимая дуло револьвера от виска. — Не притворяйся, — ласково сказал он, глядя на мать. — Я же знаю, что ты сейчас беспомощнее котёнка. Ах, знала бы ты, как же я рада тебя снова видеть. Знаешь… Мне без тебя было даже одиноко. Забавно, — Ричард рассмеялся, рассеянным жестом отведя револьвер от головы и всплеснув руками, — столько сил потратила на то, чтобы тебя извести, а без маленькой Мариссы мне и жизнь не мила! — Дуло прижалось к подбородку, лицо приняло задумчивое выражение. — Выходит, мы и вправду друг друга дополняем. Помнишь, я однажды сказала тебе? — Что тебе нужно? — дрожащим голосом спросила мама, сделав шаг ей навстречу. Из моей окостеневшей груди вырвался слабый испуганный писк. — Если ты решила поквитаться со мной, то, чёрт возьми, хоть растерзай, но оставь Ричарда. — Я не дура, — синие глаза страшно прищурились. — Или думаешь, не вижу, какие ты там чары на себя и отпрысков навела? Это жульничество, дорогуша, договариваться с Судьбой. Ты всегда была такой. Маленькой вертлявой мерзавкой и таких же мерзавцев родила. — Будто бы сама не под опекой Смерти ходишь, — хмыкнула мама. Я уставилась на неё, после чего перевела взгляд на Ричарда. Их лица были искажены одинаковыми усмешками извращённого веселья и презрения одновременно. Я попыталась бочком подобраться к брату. Ближе ко мне лежал меч, но я не хотела ранить Ричарда, а с Клариссы сталось бы бросить его тело на клинок и выскользнуть. Но если бы я выхватила револьвер и вырубила его… Мефисто говорил, что удар у меня поставлен, да и Ричард всегда был настолько тщедушным, что отправить его в нокаут не составит труда. — Под опекой Смерти, — смакуя слова мягким голосом, говорил Ричард, прикрывая глаза. — Да, мне нравится, как ты это говоришь. С другой стороны, чей бы бармаглот рычал. А ты, девочка, сделай ещё шаг, и я не пощажу мальчика. Тонкий палец взвёл курок. Ремус ощутимо вздрогнул, палочка в его руке начала безвольно опускаться, глаза полнились ужасом. — Отвечай на вопрос, — на удивление твёрдо потребовал он. — Зачем ты здесь? Почему ты используешь Ричарда? И поверь, я найду тебя где угодно, если ты… — Дом на Лоуэлл-марш, дорогой мой Клыкастый, — расхохотался Рич. — Приходи, угощу чаем или ещё чем. Но имей терпение, я встретила свою старую подружку, нам же многое нужно обсудить. — Кларисса, — мама схватилась за кулон. В лице Ричарда мелькнуло смятение. — Как я тебя создала, так и уничтожу, помяни моё слово. — Договорились. Но раз вы все такие нетерпеливые, то пожа-а-алуйста, — револьвер нацелился на мать. — Ты! Мой господин просил передать, что скоро явится за долгом. С лица мамы стекла вся краска. Белая, как полотно, она едва удержалась, чтобы не осесть на пол. — Нет… Ричард расхохотался так, что осколки стекла под моими ногами зазвенели. — Ты всё ещё его боишься! Сколько ты ему уже должна? За мёртвого ребёнка, за защиту, за спасение жизни… Тебе вовек не расплатиться, милая, придётся этому красавцу, — он провёл ладонью по груди, — отдуваться за тебя. А раз так… может, ты и не так полезна, как господин считает? Взведённый револьвер опасно сверкнул в свете ламп, Ричард хищно улыбался, но мама, кажется, будто окаменела. Стояла, сгорбившись, точно состарившись, и смотрела куда-то перед собой. Руки её свело болезненной судорогой. Если я успею совершить рывок до того, как палец нажмёт на крючок, я могу сбить прицел. Ноги напружинились, я почти прыгнула, когда револьвер попросту грохнулся на пол. Ричард издал полный боли вопль. — Хватит! — взвыл он, вцепившись в свои плечи. — Хватит! Прекрати! Больно! Я подбежала к Ричарду, но его ладонь взметнулась и оттолкнула меня. — Не подходи, — сквозь зубы просипел он, корчась от муки. И тут же его голос снова переменился. — Идиот! Болван! Мне больно! Больно! Прекрати это, прекрати! Ричард рухнул на пол, завывая и рыдая. Боги мои, что?.. Я чувствовала, как руки и ноги наливаются тяжестью. Свинец ужаса сковал получше любого парализующего проклятья, я не была готова к тому, что я видела. — Свет… — простонал Ричард, поднимая голову. Его глаза наливались кровью лопнувших сосудов. — Мне нужен свет! — Рич… — Ремус, кажется, седел на глазах. — Пожалуйста! — взвыл он, и голос сорвался в вопль. — Делай, — захрипела мама. Я удивлённо посмотрела на неё. Она стояла всё в той же позе, но она не смотрела на Ричарда. Куда угодно, но не на него. Я дрожащей рукой навела фонарик на Ричарда. Кружок света, окаймлявший чёрный силуэт, вспыхнул на старом гардеробе. И тут же тень куда-то стекла, исчезла. Нет… не куда-то. К ногам Ричарда. Тень клубилась на полу вокруг него, извиваясь и корчась в агонии. И стоило вспыхнуть свету, стоило чёрной тени появиться, как брат заорал ещё громче. А после… Тишина. Мне могло бы показаться, что я оглохла, но вокруг воцарился неистовый шум. Барабанный бой, вой и всхлипы. Я не сразу поняла, что все эти звуки не снаружи, не следствия мучительного самоэкзорцизма Ричарда, а лишь мои собственные рыдания и стук сердца. Отшвырнув фонарик прочь, точно он был проклят, я первая оклемалась и кинулась к обмякшему Ричарду. Тот лежал на полу и не шевелился, его тень стелилась рядом послушным шлейфом. Из носа и ушей текла кровь. — Ричард… Ричард! — в исступлении я трясла его за плечи, голова брата безвольно болталась из стороны в сторону. — Открой глаза! Пожалуйста! Пожалуйста, очнись! Ричард! Содрогаясь от рыданий, я прижала его к себе. Внутри меня всё разрывалось на части, я физически чувствовала себя так, словно я горела изнутри. И эта боль, это отчаяние, злоба на свою беспомощность вырывались некрасивым и придушенным воем, вытекали слезами, заставляли зубы колотиться друг об друга, а грудь спазматически сжиматься. Я прижимала к себе тело брата, даже не тщась услышать дыхания или стук сердца. Я захлёбывалась слезами и умоляла его: — Очнись… Очнись, очнись, очнись, очнись… Что-то рвануло нас с Ричардом чуть в сторону. Мир заслонили чёрные кудри и в мои собственные рыдания влились чужие. Такие же испуганные и исступлённые. Дрожащие руки прижимали нас с братом к груди. — Простите… прошу вас, простите. — Мама… Я вздрогнула так, что едва не прикусила язык, и отстранилась от брата, всё ещё сжимая его плечи. Заплаканное лицо мамы появилось рядом со мной. — Все… живы? — выдавил брат. Мы с мамой судорожно закивали. Мама порывисто обхватила голову Рича ладонями, прижалась губами ко лбу и замерла, что-то беззвучно шепча и плача. — Всё хорошо… спасибо. Глаза брата закрылись. Я испуганно вскрикнула и схватила его за руку. Пальцы нащупали трепет пульса. Мама продолжала держать Ричарда и, точно в трансе, покачивалась вместе с ним на одном месте. Губы её, не останавливаясь, шептали: — Не отдам, не отдам, не отдам, не отдам… Её плеча коснулась ладонь Ремуса. Я вздрогнула и подняла глаза. Ремус, кажется, поседел ещё больше, чем был прежде. В его глазах была такая нестерпимая мука, точно его самого только что выворачивало болью наизнанку. Но, по сути, вывернуло нас всех. — Нужно отнести его Андромеде, — неслышным надтреснутым голосом произнёс Люпин. Каждое слово он точно пропечатывал на машинке: сухо, быстро, чётко. И я его понимала. Если Ремус сейчас потеряет голову, его попросту разорвёт от всех агонизирующих в его взгляде эмоций, что он испытывал прямо сейчас. Мне же хотелось свернуться в клубочек прямо здесь, на полу, и орать, что есть мочи, пока не сорву голос. Ремус мягко отстранил маму от Ричарда и с болью посмотрел в лицо потерявшего сознание крестника. Я отпускать руку брата отказывалась категорически. Но и двигаться я вряд ли смогла бы — ноги были что желе. — Мобиликорпус. Тело Ричарда оторвалось от пола и мягко поплыло над ним в воздухе. Чья-то сухая ладонь отняла мою руку от руки Ричарда — я всё ещё сидела и не могла шевельнуться. И не хотела, если честно. Казалось, если я двинусь, меня разнесёт к чертям. Ремус, мягко придерживая брата ладонью, унёс его из крохотного пятачка, напоследок бросив на нас с мамой замутнённый взгляд. Мама, как и я, сидела на полу и слепо собирала лежащие рядом с ней лоскуты портрета. В её руках было полотно, на котором были два серых строгих глаза. — Мы ничего не смогли сделать… — прошептала она. Я склонила голову. Возле меня валялся лоскуток. Я перевернула его. Рука отца, сжимающая меч. К горлу подкатил отвратительный ком. — Я беспомощно стояла и наблюдала, как мой сын… как он… Эйприл… Я… прости. Пожалуйста, прости. Я старалась, я правда… правда старалась… Она не должна была выбраться, я должна была её держать, но я… Голос мамы сорвался в рыданиях. Она прижала ладонь к лицу, продолжая сжимать в кулаке останки полотна. Серые глаза исчезли в тумане слёз. Я снова шмыгнула носом и прижалась к маме. Беспомощно… мы все наблюдали беспомощно. Могли ли мы сделать хоть что-то? Один неверный шаг, и Кларисса пустила бы Ричарду пулю в голову. Но то, что он сделал… — Он использовал тени? — прошептала я. Руки мамы прижали меня к себе ещё сильнее. — Он… он сделал это с собой… с помощью теней? Ответа не было. — Я не отдам вас ему. Обоих. Ни за что. Слышишь, Эйприл? Я лягу костьми, но им обоим вы не достанетесь! — до странности твёрдым, точно бы и не своим голосом сказала мама. Я чуть подалась назад и заглянула ей в глаза. Всё ещё мокрые и покрасневшие от слёз, они горели ярким огнём ярости. Синим. И горячим. — А я не отдам ей тебя, — слабо пискнула я. Мама опустила глаза и мягко улыбнулась, проводя ладонью по моим волосам. — Пойдём, воробушек. Нужно узнать, как там мальчики. Спускаясь по лестнице, мы не слышали, как хлопнула входная дверь. Не слышали торопливых шагов по гравиевой дорожке. Не видели, как за спиной сомкнулись ветви кустов, как ломались ветви деревьев, сносимые чужим телом, которое попросту несли ноги незнамо куда. Мы не слышали полный душевной боли и отчаяния крик, который рвал, рвал безжалостно на части грудь и глотку. Мы не видели, как сбиваются в кровь кулаки, яростно молотящие по дереву. Как заливается слезами лицо. Как вопль сменяется воем, а после рыком, не волчьим даже, человеческим, и как он сам обрывается на грозовой ноте в судорожный всхлип. Не знали, как цепляются за грудь пальцы, как путаются в волосах и сжимают, сжимают до боли, потому что уж лучше физическая боль, чем боль душевная. Нет. Мы этого всего не знали. Я этого всего не знала. Не тогда уж точно. Я заснула в кресле в комнате Ричарда. Но знала мама. Она встретила его несколько часов спустя. Не сказала ни слова. Обработала ссадины. Стыдливо старалась не смотреть в глаза. А после молча его обняла, крепко и нежно одновременно, пока не ощутила, как выравнивается его дыхание, колыхавшее её волосы.***
В предрассветной тёмной тишине раздавался тихий-тихий мелодичный звон. Хрустальный дворец света был пронизан острыми, но прозрачными тенями, которые парили над нами словно вороньи перья. Иссиня-фиолетовое небо скупо проливало свет серебристых искр, дробящихся о грани хрусталя. Я лежу на полу и смотрю вверх, даже не вижу тебя. Но знаю, что ты где-то рядом. Я чувствую твоё тепло. Чувствую, как твои руки изредка касаются моих. Тёплые ладони, которые делают меня самым счастливым человеком. Мы молчим. Ни за что мы не нарушили бы магию перезвона света, пляшущего на стенах, но мы всегда с тобой молчим во снах. Для разговоров есть явь — слова всё равно не так много значат, правда? Но это не главное ведь. Главное то, что я боюсь тебе сказать. Равно как и ты боишься рассказывать мне о том, что гложет тебя. Мы молчим, потому что у каждого из нас есть скелеты, щерящиеся ухмылками из темноты шкафов. И я боюсь того мига, когда мой выйдет поплясать. Мне страшно. Я цепляюсь за тебя, внутри тлея от страха. Я боюсь того, что внутри меня. Я боюсь того, на что я способен. Я боюсь, что я могу стать таким, каким я увидел себя в отражении. Ты даришь мне покой, но мне невыносима мысль, что однажды я могу сорваться. Ты не всегда можешь меня сдерживать. Проблемы у меня уже давно были, и, похоже, они дали свои гнилостные всходы. Но ведь ты… ты, та, кто приручила давно к себе, привадила, провела ласково по холке ладонью и усмирила. Такое ведь было. И такое будет, ведь больше всего на свете я боюсь не столько навредить тебе, сколько то, что увижу в твоём взгляде, если сорвусь. Тёплые руки касаются моих. Тёплое молчание расплывается по комнате розовато-рубиновым рассветом, распускающим прозрачные лучи по светлеющему небу. Брызги солнечных бликов наполняют комнату. Свет танцует свой замысловатый танец, легко скользя по нашим лицам, наполняя собою весь хрустальный дворец. Ты же можешь не дать мне стать чудищем, верно? Ты можешь помочь мне, я знаю. Достаточно просто быть рядом. И не обязательно в Никогда, на которое мы с тобой так уповаем. Впервые в жизни я чувствую, что не я должен тебя спасти и защитить, а ты меня. Моя добрая и храбрая Люси.***ЭЙПРИЛ***
— Ещё немного… — Осторожнее там! — крикнул мне Нейт. — Дельный совет! — огрызнулась я и предприняла ещё одну попытку потянуться. Я висела вниз головой на ветке высокого дерева, уцепившись за неё ногами, и изо всех сил тянулась к глиняному горшочку, висевшему гораздо ниже. Под жужжание пчёл и собственное сопение я почти дотянулась до головокружительно пахнущего мёдом сокровища. Не хватало немного, совсем чуточку. Руки безвольно и устало повисли. На нос присела большая чёрная бабочка, которую я, фыркнув, отогнала от себя. Обычно насекомые неудобств мне не доставляли, но в последнее время этих бабочек то ли больше стало, то ли я начала обращать на них внимание. — Прил, забей! Спускайся! — Фигушки, я уже настроилась! — Я начала раскачиваться на ветке, протягивая руки к горшочку. Из-под крышечки сверкнуло золото. — Але-оп! Качнувшись, я схватила всё же липкий сосуд, но ноги уже соскользнули с ветки. Зависнув ровно на миг, чтобы осознать ситуацию, я с воплем рухнула вниз. Ветки несильно шлёпали меня по спине, пока я, прижав к груди драгоценный трофей, приближалась к земле с нежелательной скоростью. — Ловлю! Ловлю-ловлю! Сперва я упала на чьи-то руки. Потом — на чьё-то тело, утонув в густом медвежьем мехе. Я машинально скосила глаза на острые медвежьи когти, болтающиеся перед самым моим носом. Медведь недовольно заворчал. — Да ладно тебе, всё же получилось, — весело сказала я, скатываясь с Нейта и прыжком оказываясь на ногах. Нейт уже превратился в человека и стоял рядом, потирая живот, на который я и рухнула. — Балда, — беззлобно хохотнул он. — А там есть ещё? — Только выше, но я не полезу, пока ты меня не убедишь, что оно того стоило! — я вручила Нейту добытый мной горшочек. В глазах друга вспыхнули восторг и жажда, но он стойко отстранился. — Сперва дойдём до места пикника. Ты тут всё ветками замусорила! — У, привиреда, — проворчала я, забираясь на медвежью спину и растягиваясь на ней. Щёку щекотал тёплый мех, а ноздри — соблазнительный и душистый запах мёда. Покачиваясь на медвежьей спине, я блаженно закрыла глаза. Солнце грело сквозь кружево редких еловых лап и тонких берёзовых и осиновых веточек. Чёрные бабочки настырно кружили над головой. Где-то в лесу одинокая птичка выводила мелодию песни «Tiny Dancer». Я чувствовала себя так, будто могла растечься блаженной лужицей. Вот только стоило мне перестать говорить или думать, как я начинала ощущать на своей шее скользкое и ледяное ощущение, точно кто-то тянется ко мне сзади и хочет схватить, но делает это изуверски медленно, при этом всём я и обернуться не могу — куда бы я ни повернула, куда бы я ни убежала, эта склизская рука хтонического страха была всегда позади меня. Я передёрнула плечами. — Что ты? — Ничего, — быстро ответила я. — Ты щекотный. Нейт недоверчиво повёл ушами. Он чувствовал, что со мной что-то не так, но он понятия не имел, что именно. Да и я, честно говоря, тоже. Какую ночь подряд забываю, что меня гложет там наяву. И это было прекрасно. — Объявляю привал! — сказал Нейт, останавливаясь. Миг — и я уже на ногах стою рядом с принявшим мальчишеский облик Нейтом. В свободной руке появилась огромная корзинка, накрытая клетчатым бело-красным платком, всё по заветам книжек с картинками и фильмов, где есть пикники. Сень деревьев расступалась, раскрывая простор для высокого тонкого водопада, узкой стрелой улетавшего в безумные зелёные небеса. Громады кипящей белой воды беззвучно обрушивались в смехотворно-маленькое, не больше гриффиндорской гостиной, озерцо, которое ленивыми волнами блестело среди голубой травы, над которыми кружили золотые пчелы и чёрные бабочки. Слабый разноцветный ветер растерянно бродил вокруг нас, точно не зная, врезаться ли ему в стену камня, пробежаться вдоль водяного столба, вскарабкавшись на плато, или же попросту затеряться в тихих ветвях. Я поставила корзинку на траву, и тут же она обернулась полностью разложенным местом пикника: всё тот же клетчатый плед расстелился на земле, на нём возникли термос с чаем, душистый мягкий и ещё тёплый хлеб, нарезанный ломтиками, и тонкие пластинки жёлтого, как солнце, сыра. Нейт восторженно облизнулся и первым уселся на плед, пока я пристраивала горшочек мёда. Об этом лакомстве Нейт прозвенел мне все уши, я была в нетерпении. Завороженно я наблюдала, как выдуманный друг, шлепнув на хлеб ломтик сыра, мучительно-медленно вычерпывает тягучий золотистый мёд из глиняного горшка. Вокруг тонкой струйки мерцало и переливалось желтоватое сияние. Я сглотнула слюну, когда Нейт протянул мне бутерброд. — Для добытчицы, — довольно сказал он таким тоном, точно оказывал мне величайшую честь. С благоговением я приняла угощение и тактично подождала, пока Нейт сделает себе такой же, положив сверху слоя мёда ещё один ломоть сыра. Отсалютовав ему, я с вожделением вонзила зубы в чарующе пахнущий бутерброд. И разочарованно вздохнула. С тем же успехом я могла жевать воск. Я и забыла, что Сноходцы не чувствуют вкусов в Мире Снов. Только если, пока мы спим, нам не положат в рот что-то. Нейт же пребывал в гастрономическом восторге. Издав блаженный стон, он схомячил свой бутерброд в два укуса, зажмурился, засветился, точно солнце вспыхнуло изнутри него, и озадаченно уставился на меня. — На, — я отдала ему надкусанный шедевр кулинарного мастерства. — Мёд с сыром — то ещё извращение. — Вкусно же! — Нейт пожал плечами и отобрал у меня кусок, положив на него ещё один кусочек сыра. — Неужели снова ничего? — Я покачала головой, с умиленной улыбкой глядя, как Нейт уписывает второй бутерброд и пропитывается счастьем. Кажется, я понимала Молли, которая так же смотрела на всю ораву Уизли, собирающуюся за столом. — Ничего, придумаем что-нибудь. Может, заберешь его с собой? Вытащишь в свой мир, утром попробуешь? — Не знаю, получится ли, — я пожала плечами. Нейт облизнул пальцы и отогнал от мёда насекомых взмахом руки. Ветер, принявший цвет пурпура, подобострастно стелился низко по траве, подкрадываясь к месту пикника, но не решаясь даже попытаться посягнуть на лакомство. Умяв третий бутерброд, Нейт обзавелся слабым ореолом теплого и счастливого благодушия, которое было видно невооружённым взглядом. Я закрыла глаза и откинулась на плед. Мир вокруг менялся. Лениво приоткрыв один глаз, я обнаружила, что клок лужайки, на которой мы сидели, оставался, но окаймлялся уже каменистым плато, прорезанным широкой лентой реки. Ветер, кажется, немного растерялся и принялся клубиться и завиваться над головой, белыми мазками возникая на фоне изумрудного неба. — Смотри! — Нейт, жуя, показал куда-то за мою спину. Я привстала и обернулась. Неподалёку от нас стоял старенький биплан. — Ого! — я села и обернулась к другу, который хлебом выскребал мёд со стенок. — Прокатимся? — А ты умеешь? — задумчиво протянул Нейт, поймал мой взгляд и рассмеялся. — Ну да, кого я спрашиваю. Будем как этот… Ты рассказывала о нём. Святой Экзюпрь. — Антуан де Сент-Экзюпери, вообще-то, — хохотнула я и щелкнула пальцами. На голове появились любимые мной наяву пилотные очки. — Хвала миру, вот ты где! Нейт нервно икнул, я выскочила на ноги, потянувшись к поясу. Меч на нём появился даже раньше, чем я вспомнила, что не носила его в этом сне. Неловко перебирая копытцами по каменистой земле и ведя за руку восторженно озиравшегося Квентина, к нам приближалась рыжеволосая девочка-сатир. Ветер, обрадованный тем, что кто-то вспугнул наш покой, зелёным вихрем опутал её крутые кудряшки. — Джинджер, ты что тут потеряла? — Нейт медленно и осторожно поднялся на ноги, глядя по очереди то на мою руку, сжавшуюся на рукояти меча, то на радостно сверкающего лиловыми глазами Квентина. Джинджер в опаске замерла чуть в стороне, придерживая подопечного. Я не могла сдержать настороженной гримасы, что, видимо, напрягало их обоих. — Мефисто… — Слышать не желаю! — отрезала я, отпуская меч, но всё ещё чувствуя его успокоительную тяжесть на поясе. — Мне плевать, где он и что с ним! — Да где он — понятное дело, но что… — сатир замялась. — Эйприл, ему нужна помощь. Нам всем нужна. — Этому больному на голову уроду помощь не нужна, он сам говорил, — прорычала я, чувствуя глухую злобу и скребущую по душе обиду. — Так что пусть сгинет, мне плевать. Лицо Джинджер побледнело, Квентин же тревожно нахмурился. — В первую ночь он ввалился в нашу квартиру и напился Анестезии почти до потери облика, — вкрадчиво и осторожно сказала Джинджер. Нейт тихонько охнул. — Какая досада для его симпатичной мордашки, — выдала я. — Эйприл, ты ведь знаешь, что для сновидения значит потерять облик?.. — шепнул Нейт. — Нет! И вообще, мы хотели покататься на самолёте. Мне жаль, конечно, но Мефисто сам во всем виноват. Пока, Джинджер. Развернувшись на каблуках, я зашагала к биплану — Ты не можешь просто взять и улететь от этого разговора! — Могу! Это я и делаю! Я забралась в кабину и задумчиво уставилась на многлчисленные тумблеры, переключатели и дисплеи. Знать бы ещё что есть что. Бабочки окружили меня тёмным живым грозовым облаком. И чем злее я становилась, тем больше их было. — Эйприл, — в голосе Джинджер не было ни мольбы, ни укора, но она говорила так мягко и вкрадчиво, что мне было стыдно. — Он же не самое плохое сновидение в Мире. Он был твоим другом. — Был. Анестезия ему больший друг. Посмотри на Квентина и скажи, что это не так, — буркнула я. В глазах Джинджер загорелся огонёк, который заставил меня снова напрячься — будто она готова была войти в состояние берсерка и забодать и затоптать меня копытами насмерть. Но он потух через мгновение, сатир глубоко вздохнула через зубы. — Поэтому я и прошу помочь. Он сходит с ума. Мы с Квентином больше не чувствуем себя в безопасности, а если он забудет себя… Он исчезнет, Эйприл. Спаси его. Он столько раз спасал тебя. Ты ведь можешь. У меня в груди спёрло дыхание, пусть я понятия не имела, почему. Не хотела я прощать Мефисто. И я всё ещё его боялась. Но… Что если он и в самом деле исчезнет? «Знать, что тебя нигде нет, хуже, чем знать, что ты есть, но просто не можешь меня видеть», — сказал Сириус маме. Мысль о том, что Мефисто испарится, должна была вселить в меня удовлетворение. Но она вселяла тревогу. — Эйприл, — Джинджер привстала на крыло и подалась ко мне. Я, не отрываясь, гипнотизировала взглядом приборную панель. — Он страдает. Правда. Я знаю это, потому что однажды видела. Мы многое потеряли, все мы, но Мефисто — больше остальных. В последний раз он был таким, когда исчезла Мэвис… — Мэвис, — эхом откликнулся Квентин, ковыряя носком кед землю. — Корвихиэль. Поллукс. Кэрри. Билли. Салли. — Он помолчал задумчиво и добавил: — Квентин. Я посмотрела на него. Худой, бледный, бывший некогда красивым парнем, свихнувшийся сноходец выглядел абсолютно несчастным. Как и Джинджер, с мольбой смотрящая на меня. — Я же говорила, — тихо произнесла она. — Нас когда-то было много. Я долго на них смотрела. С одной стороны, меня глушило сострадание. С другой — гордость, обида и страх. А ну как бросится с мечом, и вообще… — Он сам виноват, в том, что случилось, — сказала я, посмотрев Джинджер в глаза. — И прощать его я не хочу. Прежде, чем сатир что-то сказала, я бросила взгляд на мнущегося рядом Нейта, который, с одной стороны, поддерживал меня, а с другой переживал за судьбу сновидения, такого же, как он сам. Нейт пожал плечами. Мол, думай сама. Я кивнула ему, закрыла глаза и откинулась на сидении, провалившись куда глубже, чем позволяла неудобная спинка. Открыв глаза, я потянулась в неудобном кресле и ощутила, как ноет спина. Засыпать в скрюченной позе было не лучшим решением. Одарила неприязненным взглядом очки в тонкой оправе, лежащие на книге. Посмотрела в окно. За светлыми занавесками медленно расцветало утро, ознаменованное пением птиц и медленно наливающимся приятным голубовато-сливочным оттенком небом. Ричард ещё спал. До сих пор он не пришёл в себя после того, что случилось на чердаке. А ведь прошло уже три дня. Или два?.. На его месте я бы тоже не спешила. Какое-то время я смотрела на брата. Мысли начали возвращаться к давешнему сну, совесть сильно ущипнула за душу. Правильно ли я поступила?.. Я громко фыркнула, затолкала щипача куда подальше и вскочила. Наяву проблем хватает. Решать ещё и проблемы Мефисто уже перебор. Подхватив сумку, я тихо выбралась из хранящего сонный покой дома и побежала лёгкой трусцой к лесу, через лес — к озеру. Размялась, походила по бревну, старательно сохраняя равновесие, спрыгнула с него и побежала к дереву, влезла по ветвям до середины, повисела немного, слезла и забралась вновь, на сей раз повыше. Села на ветку верхом, перевела дыхание и задумчиво уставилась вникуда. Где-то впереди просыпался Свонбрук. Два дня назад я видела столбы дыма, поднимающиеся оттуда. А ведь за все это время мы так и не были там, не навестили даже Люси. Она, наверное, волнуется, что Ричард больше не объявлялся. Хотя у них свои способы общения. Наверняка уже Рич ей рассказал, почему он не с ней. Солгал, наверное. Я бы тоже солгала. Крепко обхватив ветку ногами, я порылась в сумке и достала оттуда красивый бронзовый меч отца. До сих пор не знаю, зачем я тренируюсь, но остановиться уже сложно. Какой день уже ухожу в лес, издеваюсь над телом, получаю полный вакуум в голове и размахиваю оружием. Спустившись, я выбрала высокий крепкий, но уже довольно старый пень, сохранивший несколько суков и веток, в качестве мишени. Атака. «Он ведь действительно твой друг. Бросать друзей в беде мало того, что подло, ещё и не по-гриффиндорски!» Осечка, промах. «Он перестал мне быть другом в ночь, когда вонзил в живот меч и назвал ничтожеством» Перекат, снова в стойку, снова в атаку. «Он был не в себе. Ты ведь и сама знаешь, что он за себя не отвечает, когда он под Анестезией» Укол. Меч застревает в древесине, приходится приложить немало усилий, чтобы вытащить его. «Но он всегда под Анестезией. А гадать на кофейной гуще, когда там местные луны войдут в нужную фазу и у него будет хорошее настроение, я не намерена» Инерция отбрасывает назад, но, переступая ногами, сохраняю равновесие и обхожу пень по кругу. Замах! «Ты сама ему разрешила» Удар, удар, ещё удар. Нырок под воображаемым клинком, кувырок и удачный, как мне казалось, выпад снизу вверх. Клинок срезал кусок коры. «Это не повод на мне отыгрываться. Даже если его прошлое было дерьмовым, как говорила Джинджер» Отступление, прикрываюсь мечом, уворачиваюсь от воображаемой атаки и с рёвом обрушиваю меч на пень. «А ты делаешь дерьмовым его настоящее» Меч отсёк пеньку крепкий сучок, что я зачла за победу. Я перевела дыхание. «Он ведь и вправду твой друг. А ты ведёшь себя по-свински. Ты можешь его спасти, для этого не надо даже в глотку дракона лезть, просто поговорить» Но уж лучше глотка дракона. В пустой злобе я ругалась сама с собой, снова и снова атакуя останки дерева и остатки совести и защищаясь от воображаемых выпадов и омерзительно громкого голоска. «Тебе не хватает его, признай. Тренировок, джиги, безумного веселья и неоправданного риска» Меч промахивается, и куски земли, поддетые остриём, брызгают в воздух. «Обойдусь» Новый промах, уставшие ноги уже не слушаются, ведут куда-то не туда, я путаюсь в собственных коленях. «Нет. Без Мефисто ты обойтись не можешь. Иначе тебя бы не было здесь» В последней отчаянной попытке я обрушиваю меч со всей силы в пень и… промах. Тяжело дыша, я стояла и смотрела на свои руки. Голос совести и голос гордости почему-то звенели в голове в точности как голоса Люси и Хьюго. Это было даже забавно. Но меня коробило то, что я понятия не имела, кто из них прав. Мне нужен был третий голос. Голос, который всегда был между ними, который звучал созвучно с голосом разума. Вот только обладатель голоса который день не может проснуться. Я вздохнула и села на пень. И тут же провалилась, взметнув в воздух целый фейерверк щепок, коры и мха. Старое дерево не выдержало издевательств и треснуло под моим собственным задом. — Меньше буду кушать мамины пирожки, — проворчала я, кое-как выбираясь из плена. Хорошо, что штаны плотные, иначе заноз было бы не избежать. Хотя я и так как ёжик. Пень в итоге победил. Спрятав меч в сумку и потирая синяки, полученные последней атакой, я умылась в озере и побрела в сторону дома, чувствуя приятную опустошённость. В голове царил вожделенный вакуум, и ничто не напоминало мне о Мефисто. Даже совесть, уставшая от спарринга, утихла. Дома цвёл букетом запах чая. На кухне сидела мама и что-то тихо бормотала маленькому заварочному чайнику, украшенному незабудками. Завидев меня, она устало махнула рукой, отставила чайник и сладострастно зевнула. — И тебе доброе утро, — хмыкнула я, пока мама сражалась с новым порывом зевнуть, и села рядом, тряхнув мокрыми волосами. — Как Ричард? — Проснулся, — сонно пробормотала мама. — В отличие от меня. — Как! — я аж подскочила. — Почему ты здесь, почему не с ним? Мерлин, почему Я не с ним?! — Эйприл, сядь, — строго сказала мама, сверкнув синими глазами. — Если он проснулся, это не значит, что он уже в себе. Дай ему немного времени. Я как раз ушла, чтобы сделать для него чаю. Будешь? Я покорно села и кивнула. Мама налила немного заварки в чашку, плеснула кипятка, себе же она залила просто заварку и села, обхватив руками кружку с утятами и глядя в пространство. Мама не спала уже которую ночь — коротала сутки напролёт у постели Ричарда, изредка прерываясь на сон, и то мы с Ремусом и Сириусом утаскивали её силой в постель. Сейчас мама была измотана. Зародившаяся, было, мысль изложить ей мою проблему и выслушать совет быстро увяла — слишком долго объяснять, да и своих проблем ей явно хватает. — Ты всё тренируешься, — с тихой улыбкой сказала мама и кивнула на ссадину на моём плече — результат пассивной атаки пня. — Вы сами говорили, у Жнеца теперь армия, — протянула я, послюнявив палец и попытавшись оттереть засохшую кровь. — К тому же, вдруг снова Кларисса… — Да. Вдруг Кларисса. В молчании запутались ниточки горячего пара, тянущиеся от чашек. — Мама… можно вопрос? — Мама моргнула и обратила на меня куда более осмысленный взгляд. Я открыла уже рот, хотела спросить о том, что говорила Кларисса голосом Ричарда, о долге за мертвого ребёнка и о защите. Но не нашла в себе смелости. — Скажи… Если бы у тебя был друг, который очень-очень плохо с тобой поступил… Причинил боль… Но потом ты узнала бы, что с ним приключилась беда и только ты ему можешь помочь..... В общем, что бы ты сделала? Мама какое-то время непонимающе на меня смотрела, после чего приложила палец к щеке и крепко задумалась. — Я бы хотела сказать «смотря как больно он тебе сделал», но… — протянула она. — Скажи лучше… Насколько он тебе дорог? — Он мой друг, — просто ответила я, надеясь избежать точного ответа. Вот только этот ответ был самым точным. — Мы много прошли вместе. И он рисковал своей жизнью, чтобы спасти меня от Клариссы… И много ещё от чего. Но он попросту невыносим, мам! Неожиданно мама рассмеялась. Я недоуменно и немного обиженно насупилась. Смешно ей, как же. А у меня уже мозг горит. — Твой отец был таким же, — отсмеявшись, сказала мама. — Невыносимым придурком, который портил мне жизнь с самого первого дня знакомства. Знаешь, как мы друг на друга орали? О, это был тот ещё концерт. А однажды он запустил в мою голову бладжер, благо промахнулся. Один раз мы даже подрались… Эд так часто делал меня несчастной, что я думала, что мы останемся врагами на всю жизнь… Я слушала, затаив дыхание. Впервые за это время мама заговорила об отце. И впервые за всю жизнь я слушаю о нём не от Молли или Ремуса, а от мамы, от той, кто столько прошёл с ним рука об руку, кто клялась любить его до гробовой доски. Молли мало знала Эда. Ремус говорить о нём не любил. А вот мама… Она говорила о папе с лёгкой тоской, со светлой грустью и в то же время нежностью, какую я не слышала ни от кого. И с этой нежностью она говорила о том, как он её изводил. С ума сойти. — А потом, — продолжала она, — он спас меня. И я начала понимать, что жизнь без него уже не та. Эд стал важной частью моей жизни. Он делал мне больно и после, но… — она повела плечами. — Есть такие люди, без которых ты не можешь жить, а будущее без них пугает. К тому же… Если ты его не спасешь, то до конца жизни ты сама себя не простишь. Проще сердиться на живого, на мертвеца — почти невозможно. Только на себя. Теперь меня прошиб холод. — А… Ты на отца не злишься? — робко спросила я. Марисса моргнула, возвращаясь из омута воспоминаний и из себя. — Нет… — она покачала головой. Пальцы с силой сжали ручку кружки. — Но… Если честно, Эйприл, я не нашла в себе силы простить его за то, что он сделал в последнюю ночь жизни. Не могу. И это тоже гложет. — А что он… Договрить мне не дал звук, донесшийся до нас. В библиотеке играл рояль. — Он всё же вышел из комнаты! — Мама резко поднялась. — Я ему уши надеру и привяжу к постели! Идём! Поможешь мне уложить брата в кровать. Я с благодарностью кивнула и вышла следом за ней. Мысли благополучно сместились в иное русло, пусть и не ушли. Впереди был весь день, чтобы они вернулись.............................
Под ногами зазвенели бутылочки, раскатываемые из-под ног по белому кафелю. Пустые, само собой. Я глубоко вздохнула, о чем тут же пожалела. Запах в душном и спертом воздухе был отвратным. Мокрой тряпки, плесени и сладкой Анестезии. Из крана в раковину вытекала тонкая струйка огня. Конфорки вяло фыркали водой. Я уныло повела плечами и взялась за меч. «Кроме тебя никто не решит эту проблему, — сказал мне днём Ричард, когда мы затащили с мамой его в спальню. Он был настолько в благодушном настроении по пробуждению, что мало того, что не понял, почему мы такие обеспокоенные выдернули его из библиотеки, так ещё и не вспомнил, что заставило его заснуть на столь долгое время. — Не то что бы мне было не плевать на Меффи, но, Прил, только ты можешь решить, прощать его или нет. И за тебя никто этого не сделает» Как и мама, как и всегда, он был прав. Поэтому ночью мне снова приснилась старая замызганная кухня заброшенной на край Мира Снов квартиры. Никаких восторгов я не испытывала. Равно как и порывов души отпустить бесу все грехи. Меня вела необходимость. Надо — значит надо. Мама сказала верно. Если он помрёт до того, как я его прощу, я сама себя сожру. В комнате-вверх-дном что-то натужно пикало. Я мимоходом заглянула туда. К потолку был приколочен пейджер, который продолжал пищать и светиться несмотря на торчащий из него длинный гвоздь. — Не страннее, чем обычно, — тихо сказала я себе, закрывая дверь, и повернулась к другой. Матовое стекло мягко светилось светом работающего сугубо на ряби телевизора. Запах Анестезии стал невыносим. Помимо шуршания помех оттуда не раздавалось ни звука. Даже бормотание Квентина слышно не было. Ну да, Джинджер сказала, что они не чувствуют себя в безопасности. Наверное, увела безумца. Меч с тихим звоном выскользнул из ножен. У меня дрожали колени. Я очень боялась заходить в комнату. Я очень боялась оставаться наедине с Мефисто и его зависимостью, его безумием. Я боялась… Чего?.. Он даже убить меня не способен… Наверное. На белое стекло села большая чёрная бабочка. Я не замечала в темноте, как их много. Только увидев её, поняла, что шорох, вытекающий из-за двери, принадлежит не только телевизору, но и рою этих вездесущих насекомых. Трепетание крылышек действовало успокаивающе. Точно у меня был козырь. Знать бы ещё, какой. Собрав в кулак всю свою волю и направив её на то, чтобы колени не дрожали, я отворила дверь. На миг меня ослепил свет, ярко бьющий с экрана телевизора, но после, поморгав, я осторожно осмотрелась и вздрогнула. Бес сидел настолько близко к двери, что створка чудом не зацепила его вытянутую ногу. Прямо на полу, поджав одну ногу и откинувшись на спинку дивана, в густой тени и с плотно закрытыми глазами. Руки были безвольно разбросаны, губы сжаты. Я настороженно замерла, пальцами все сильнее сжимая меч и радуясь, что в мире снов ладони не потеют. Зато как бьётся сердце… Сновидения не спят, как однажды сказал мне Нейт. Мёртвых я никогда не видела. Поэтому каким сейчас был Меффи, видел ли он меня или просто валялся в отключке, я не знала. Я молчала, остолбенев от страха. Я знала его мнимую расслабленность. Достаточно мига, чтобы меч появился в его руке и пронзил меня насквозь. В животе неприятно похолодело. Но и он не спешил подавать признаков жизни. Только когда одна из бабочек опустилась на его хвост и он им нервно дернул, я вздохнула и пнула его ногу. — Может, прекратишь притворяться? Две красные щёлки вспыхнули в темноте. Я заставила себя не вздрагивать, но с трудом. — Кто бы говорил, — хрипло протянул он и медленно опустил глаза, посмотрев исподлобья. — Ты же знаешь, что эта тыкалка исчезнет из твоей руки, стоит тебе потерять над ней контроль. Я крепче сжала меч. — Зачем явилась? Меч устремился к его груди. Острие от беса отделял добрый фут. — Мы не закончили тренировки. Мефисто рассмеялся тихим и хриплым смехом, закрыв глаза и вновь откинув голову. — Нет. Серьёзно. Зачем? Мефисто не дурак, не поверит, что после того, что он сделал, ты снова пришла бы за этим. — Потому что ты очень старался, чтобы я не пришла? — Умница, — промурлыкал он. В глазах затлела лёгкая тоска. Я нахмурилась и поджала губы. — Зачем? — зашипела я. — Зачем ты согласился вообще тогда? Зачем издевался все те месяцы, ты же мог просто отказать! — Не знаю. Природная суицидальность. На самом деле… — он снова закрыл глаза. — На самом деле, Мефисто испугался. Он всегда боялся за свою шкуру. Но понял, что если тебя учить, то смерти ему точно не миновать. — Я бы тебя не убила. — Да при чем тут ты, — когтистая рука описала в воздухе непонятную спираль. — Не ты, мелкая, а вселенная. Ты ж знаешь, чем больше умеешь и можешь, тем больше шишек будет валиться на голову. А где твоя головка, там и моя. Я озадаченно молчала. Пока что все было наоборот. — Я знаю это. Одна рана, одно серьёзное повреждение, которое заставляет забыть собственное имя… Капля Анестезии. Потом другая, третья, бутылочка, две, десять… И ты забываешь, кто ты, окончательно. И ты не можешь вспомнить даже того, как вернуться в явь. Он умолк. Горечь голоса вгрызалась в душу посильнее зубов совести. Я ощутила, что в груди тянет от холода и… Одиночества? — Это случилось с Квентином? Меффи кивнул и снова открыл глаза. — Так что? Признавайся. — Мне все ещё нужен учитель, — продолжала гнуть я свою линию. — Ты сам сказал, что не хочешь умирать от рук недоучки. — Ты меня не сможешь убить. Ты уже могла это сделать. Много-много-много раз. Уничтожить Мефисто и развеять его прах над ареной. — С чего взял? — буркнула я недовольно, забыв, что только что заявила обратное. — Вот с чего, — он вытянул ладонь и аккуратно поймал одну из бабочек за крыло. — Одна такая может спалить не то что меня, весь сон. Знаешь, что это вообще? — Я покачала головой. — Это ты, балда. Мефисто понял это ещё в театре. Они всё время вокруг тебя, ты же видела. И Мефисто видел такое однажды. Я машинально поймала бабочку. В тот же миг она превратилась в язычок чёрного пламени. Голова пошла кругом. — Вокруг неё сновали ящерицы, — словно бы себе говорил тем временем бес. — Махонькие такие, с мизинец размером. Беленькие. Одна такая сожгла дотла целую цитадель. А потом Мефисто её потерял. Всех растерял. Болван. Рука, сжимавшая меч, опустилась. Оружие растаяло в пальцах, как кусочек воска на ярком солнце. Мефисто этого не видел. Он был в себе. Но, что я заметила не сразу, он был трезв. И в его глазах было столько боли, что я начинала понимать, почему он пьёт ту дрянь, которую называют Анестезией. — Я не хочу, чтобы кто-то ещё исчез, особенно я, — тихо сказал он и поднялся на ноги, вытягиваясь в полный рост. — Поэтому не хочу, чтобы на тебя валились шишки, мелкая. Я уже говорил: ты — одно из немногих существ в этом поганом прекрасном мире, на которых мне почему-то не начхать. К тому же, ты — достаточно сильный сноходец, чтобы я не мог исчезнуть, пока ты меня помнишь. Так что попытайся не помереть. — Я постараюсь справиться как-нибудь, — криво усмехнулась я. — Но для этого мне нужен учитель. Бес вздохнул и посмотрел на меня, склонив голову на бок и сощурившись, точно примеряясь. — Ты же знаешь, что я никогда не скажу тебе «прости, я был не прав»? У меня аллергия на эти слова. — Если бы ты мне такое сказал, меч уже торчал бы из твоего пуза. Я ни за что не поверила бы. — Правильно. Он помолчал. После чего мягко меня отодвинул и вышел из комнаты. Я пошагала за ним в перевёрнутую комнату. Меффи прошёл прямо по потолку, и я ума не приложу, как ему это удалось, к огромному шкафу. Створки открылись с мучительным скрипом, похожим на возмущённый вой. На пол слетела белая тряпка, обагрённая кровью. Мефисто шарахнулся от неё как от огня, проводил взглядом и снова по пояс залез в шкаф. Я подняла полотно. Это был плащ. Большой, белоснежный плащ, расписанный узором в виде перьев. Багрянец кривой розой растекался там, где у надевшего этот плащ было бы сердце. — Чьё это? Мефисто не ответил. Я перебирала в руках ткань. Она была странной. Лёгкой и плотной, как мантия-невидимка, но куда более осязаемой, чем что бы то ни было в Мире Снов. А ещё через неё струилась сила. Я накинула плащ на плечи, нашарила капюшон, натянула его. И тут же в моей голове точно что-то взорвалось. Белоснежное сияние, крики, выстрелы и огонь, жар от которого выжигал внутри моего мозга пламенные буквы неизвестного мне языка. Я видела и слышала одновременно всё: прошлое и настоящее, всё, что было в Мире Снов, я слышала крики тех, кто мучается в кошмарах, и хохот тех, кто радостно упивается счастливым сновидением, я тонула в небытии забвения и танцевала под небосводом, чувствуя ладонями, как сама грань Мира Снов льнёт и липнет к моим рукам, как тонкая и хрупкая материя сбирается складками, что стоит мне только дёрнуть, и я обнажу Пустоту, которая проглотит и меня, и весь мир. Нет… только мир. А я останусь в этой Пустоте. — Сними его! Чужие руки с силой сорвали с меня плащ. Я с суеверным ужасом шарахнулась в сторону, не в силах вспомнить хотя бы где я, не то что кто я или как меня зовут. Огненные белые буквы продолжали гореть в голове, но теперь их смысл был утрачен, я надеялась, навсегда. Мефисто аккуратно сложил плащ, швырнул его в шкаф, захлопнул дверцу и, кувыркнувшись, оказался напротив. — Что это было? — одними губами прошептала я. — Любопытство, которое едва не сгубило одного воробья, — усмехнулся бес. — Никогда не надевай чужие шмотки в Мире Снов. Мало ли кому они принадлежат. — И чей это был плащ? — Одного моего друга. Не важно. Ему он больше не нужен. Я села на пол и обхватила плечи руками. Мне ещё стоило прийти в себя. Мефисто брякнулся рядом и терпеливо ждал, когда меня перестанет бить дрожь. А я всё ещё думала… Я чувствовала себя высшим существом, которому подвластна каждая ниточка, вплетённая в гобелен Мира Снов. И теперь, когда плащ был сорван, я стала такой маленькой и незначительной… трясущейся от страха мышью, не иначе. — Эй, — Мефисто толкнул меня в бок. — Знаешь что? Я ж тоже однажды надевал эту хрень. Меня колбасило потом три ночи к ряду. Так что ты ещё неплохо справляешься. — Ты не утешаешь. — Я бросила взгляд на его вторую руку. — Что это? — Это?.. Подарок. Меффи привстал и переполз так, чтобы быть лицом к лицу со мной. Я отпустила плечи. В руке беса был меч. Короткий, как папин, гладиус. Настоящий, без орлов, эфесов и красивых сапфировых набалдашников. — Это настоящий меч, созданный в Мире Снов, — тихо сказал Мефисто. — Такой не исчезнет, если ты о нём забудешь. Не подведёт, если ты утратишь контроль. И с ним ты можешь убить любой сон. Совершенно любой. Он вложил меч в мою руку. Я удивлённо смотрела то на него, то на беса. Тот был серьёзен и печален. Только что он вложил в мою руку оружие, которое способно убить его на самом деле. Взаправду. Навсегда. Его ладонь всё ещё покоилась на моих пальцах в долгие секунды задумчивости, после чего он её поспешно отдёрнул. Я посмотрела Мефисто в глаза. И, кажется, осознала, что не чувствую под коленями пола. — Этот клинок зовут Мэвис, — сказал он настолько серьёзно, что я не верила, что передо мной Мефисто. — Береги его. — Мэвис? — Я опустила взгляд и поняла, что это был тот самый меч, который я подобрала с пола, когда мы впервые оказались в этом сне. — Так повелось, что всем клинкам и кораблям дают девичьи имена, — пожал печами Меффи. Я сжала меч руками и посмотрела в сторону. В глубине души мне всё ещё хотелось сбежать. — Поклянись, что ты мне не навредишь, — приказала я. — Чего? — Поклянись, что ты не причинишь мне вреда или боли, — я снова посмотрела ему в глаза и поднялась, сжимая ножны. — Что ты не будешь больше меня истязать понапрасну. — Да как угодно. Я кля… — Нет, — я оборвала его и схватила за плечо. — Ты поклянёшься на Садовой Книге. Алые глаза сощурились. — Ты мне не доверяешь. — Нет. — Правильно. Я бы тоже себе не доверял. Ну пойдём. Мадам-вершитель. Я схватила Мефисто за руку и потянула на себя. Комната в квартире-притоне исчезла, сменившись расписанными стенами хижины Тони. — Надо же, молодые люди, вы вспомнили о старухе-мыши? — раздалось тоненькое ворчание. Гертруда сидела на увесистой книге и подозрительно сверкала тёмными глазками. — Если вы здесь надумали опять друг друга колотить, то я… — Наоборот, — миролюбиво сказала я. — Мы тут для заключения пакта о ненападении. Мефисто заворчал без особого восторга. Он подошёл к Садовой Книге, мягко сдвинул с неё мышь и положил на обложку ладонь. — Я клянусь тебе, Эйприл, что никогда не причиню тебе вреда. Ни своим действием, ни бездействием. Я клянусь не причинять тебе боли напрасно, только если в этом не возникнет реальная необходимость. Я кивала в такт его словам и уже хотела удовлетворённо заявить, что меня всё устраивает, но он продолжал: — Клянусь научить всему, что знаю сам, не обижать тебя и не давать в обиду, не подвергать опасности. Я клянусь, что буду беречь тебя и защищать. Клянусь, даже если это убьёт меня к чёртовой матери. Клянусь являться по первому зову. Клянусь быть тем, кто подставит плечо и протянет руку помощи. Клянусь, что больше никогда не предстану перед тобой в анестезийном угаре. Клянусь быть с тобой откровенным. Клянусь, что между нами не останется недомолвок. Он убрал руку и не без недовольства посмотрел на меня. Смотрел долго, после чего усмехнулся: — Дыши. Я недоумённо прислушалась к себе, обнаружила, что не делала ни одного вздоха, пока он говорил, втянула воздух и закашлялась. — Ты… ты… — Надеюсь, довольна. — Можно было остановиться чуть раньше, — пробормотала я. Мефисто засунул руки в карманы куртки и пожал плечами. В душе в царстве изумления, оторопи и приглушённой радости от происходящего поднимались ростки чего-то неописуемого. Странного и трепещущего. Слова, которое я не могла подобрать и ощущения, которое я не могла описать. Но именно оно заставило меня сделать то, что я сделала. Я положила руку на тёплую обложку Садовой Книги. — Я, Эйприл Элинор Лафнегл, клянусь тебе защищать тебя и беречь, клянусь быть с тобой и помогать тебе, клянусь спасать из любого пекла и не давать провалиться в омут отчаяния. Я клянусь не причинять тебе боли, зла или вреда, клянусь, что поддержу тебя, что бы то ни было. Клянусь спасать тебя даже если это будет стоить мне жизни. — Эйприл, это слишком серьёзная клятва, — обеспокоенно сказала Гертруда, когда я умолкла, сочиняя новые обещания. — Особенно для Сноходца. Особенно данная на Садовой Книге. Ты же отдаёшь себе отчёт в том, что вы оба сделали сейчас?! Мефисто смотрел на меня с удивлением. Но не долго, вскоре его губы разъехались в усмешке, а в глазах затанцевали чёртики. — Ты понятия не имеешь, на что себя обрекла, мелкая, — промурлыкал он. — Но воля твоя, а слово — не воробей, уже поклялась. Я приняла его взгляд и его слова стойко, пусть в голове медным колоколом гудел вопрос: «Что я только что наделала?!». — До следующей ночи, Эйприл Элинор Лафнегл, — Мефисто подошёл вплотную и мягко положил руку на плечо. — И не думай, что теперь тебе будет легче. — И не подумаю, — буркнула я. — А ты пообещай, что расскажешь мне обо всём. И обо всех своих друзьях. Мне нужно это знать. — Не нужно, — просто ответил Мефисто. — Ты обещал, что недомолвок не будет. — Но ведь ты и так всё прекрасно понимаешь. С добрым утром. Его рука властно вытолкнула меня из сновидения. Открыв глаза, я без особого удивления обнаружила в руке короткий меч, который Мефисто назвал Мэвис.