Dreams and Mirrors

      Бежать. Бежать, скорее бежать. Не останавливаться, не оборачиваться.       Под ногами сырая земля. Над головой — переплетение ветвей деревьев. Бежать. Бежать по сосновым иглам и жухлой листве. Опираться на высокие корни и отталкиваться от них. Бежать.       Я бегу. Со всех ног бегу, задыхаясь сырым лесным воздухом, уворачиваясь от корней, стволов и веток. Бегу. Захлёбываясь восторгом, упиваясь каждым шагом, каждой эмоцией. Лишь бы не останавливаться.       Бегу. Бегу одна, бегу вместе с Линарой, бегу с Охотниками, бегу просто ради того, чтобы бежать. Чтобы не останавливаться, чтобы не дать себя догнать воспоминаниям. Бегу за серебряным оленем среди звёзд, бегу с тёмными гончими среди теней. Бегу, а порой и лечу ветром. Хохочущим, упивающимся жизнью синим ветром. Лечу, извиваясь, забыв о себе, забыв обо всём. Путаюсь во флюгерах, бьюсь в парусах, взметаю танцем белоснежные снежинки на вершинах гор, завываю в ущельях, вырываю газеты из рук, пристраиваюсь под винтом самолёта. И славно, так славно, так здорово!       Хохот ветра скользит над каменным полом, отдаётся звучным эхом от высоких сводов. Длинный большой зал с исполинскими окнами тянется в бесконечность. Тысячи парящих в воздухе свечей проливают на кожу воск. Горячий. Нет. Я не должна это чувствовать. Не должна.       Поэтому я и бегу, снова бегу. Поэтому позволяю ногам нести меня дальше. Руки, до омерзения плотные, материальные руки, касаются створок двери. Миг спустя нога ступила на дощатый пол бесконечного коридора. По обе стороны от меня тянутся ряды дверей. Заколоченных, запертых, замороженных. Мне некуда податься. Только бежать, только вперёд.       Потому что она дышит мне в спину. Она, она… Она жаждет схватить меня. Она жаждет меня вернуть, сделать меня собою. Нельзя, нельзя. Бежать, бежать со всех ног. Бежать от воспоминаний, как от стаи голодных собак. Нет, они хуже, чем собаки. Псы разорвут на части. Воспоминания поработят.       Бегу. Бегу, как только могу. Азарт, восторг и ужас одновременно подхлёстывают меня бежать быстрее. Дикий азарт, что овладевал мною, когда я спрашивала себя, а сколько ещё я могу убежать, как ещё ускользнуть от этой охоты? Нечеловеческий восторг, когда в новом, прекрасном и незнакомом сне мне удавалось стать кем-то иным, спрятаться от себя хоть на миг. Хтонический ужас, что меня охватывал каждый раз, когда я позволяла себе обернуться хотя бы на миг. Нет. Не оборачивайся. Не сдавайся им. Беги. Беги со всех ног. Со всех лап.       Лапы. Приятнее, чем две ноги. Мир вокруг кажется больше, выше. Запахи острее, ярче. И как же приятно он пружинит под лисьими чёрными лапками. И вновь бежать. И вновь не останавливаться. Позволять морозному ночному воздуху сжимать лёгкие. Позволять сумасшедшей серебряной полной луне ярким маяком вести за собой. Луна, полная луна. Такая знакомая, такая любимая. Сколько полных лун я уже видела в разных снах, но никак, никак не могу налюбоваться.       Я бегу. Я уже не человек. Я давно уже не человек, не была им. Нет. Хоть и чувствую себя старше, чем я есть, но ведь я появилась совсем недавно. Да? Я появилась, упав с небосвода. Когда снег летел. Вверх. Вертикально. Или то падала я? Но как же было красиво. Вот. Вот моё первое воспоминание.       Почему же ты навязываешь мне, что я старше? Почему ты навязываешь мне, что я из иного мира? Почему пытаешься переложить целый мир на мои плечи, мои несуществующие плечи?!       Почему ты делаешь это, Марисса?! Оставь меня, оставь! Я не хочу быть тобой, не хочу! Не могу! Оставь! Убирайся, исчезни!       Боюсь. Да. Я боюсь. Я боюсь, что позволю себе помнить то, что нельзя. То, что не могу. Я боюсь. Сколько бы знаков мне ни подсовывала Судьба, я отбиваюсь от них, я бегу, я не хочу.       Шаги. Чужие. На миг замираю, чтобы попросту не врезаться. Тебе же не хватит мига, чтобы меня настичь, да? Не хватит?       Глаза. Чужие. На вечность замираю, глядя, как в изумлении расширяются эти карие, замутнённые тоскою глаза. Я помню их, помню. И с чужих губ слетает имя. Не моё, не моё! Твоё! Забери! Не хочу! Тебе хватило мига.       Бегу. Бегу от него. Уже бегу от троих, бегу от всего. Кажется, что если я позволю себе обернуться, то увижу огромную хтоническую тварь, состоящую из воспоминаний. Многоликую, нацепившую маски давно умерших людей. С острыми щупальцами, что ранят руки, шею, спину, живот, и рвут, рвут на части. Нет. Нет, не хочу. Нельзя. Не могу. Не вынесу.       Пусть мир уж лучше горит за моей спиной. Пусть мир исчезает в пепле. Я лучше просто буду бежать. Мир снов бесконечен. Я буду бежать.       Ноги, снова человеческие тонкие ноги, ступают на твёрдую прозрачную дорожку среди облаков. Незнакомые звёзды сияют в фиолетово-чёрном небе. Но я бегу. Боюсь оступиться, ведь дорожка такая узкая, невидимая за плотной подушкой туч.       Я не хочу быть ею. Не хочу быть девчонкой, что так рано утратила себя, сошла с ума, потеряла невинность, обагрив руки в крови. Так рано, чертовски рано. Я не хочу быть ею. Не хочу взваливать на себя эти воспоминания, груз потерь, груз совести и сожалений. Груз страхов и ответственности. Пусть мои лёгкие раздирает воздух или пыль, пусть я проталкиваюсь через толпу незнакомцев в огромном фантасмагорическом городе. Пусть я не стану человеком и не обрету имени. Этого проклятого имени.       Но почему мне при этом так пусто там, где должно быть у людей сердце?       Я вспоминаю. Невольно, будто в меня этим воспоминанием швыряют. Вспоминаю синие глаза. Такие же, как и мои, но принадлежащие другому. Я вспоминаю исполненный надежды и изумления возглас. «Мама?». Нет. Нет, мальчик, не я. Не я. Но почему тогда я помню тебя, таким маленьким, таким напуганным, жмущимся к сестре, хватающим за рукав?       Почему при виде него я чувствую тихую и затаённую гордость? Теплоту? Словно в сердце, в той самой дыре, которая пустует и не хочет быть заполненной, загорается огонёк. Почему мне хочется, чтобы его слова… слово… оказалось правдой?..       Мама.       Пощёчина. Хлёсткая, резкая. Град слёз по щекам. «Мерзавка!». Какая славная приманка. Приманить воспоминаниями об одной матери и ударить по голове памятью о другой. Нет, чудище, я не дамся тебе так просто. Бегу. Бегу со всех ног. От себя. Знаю, уже знаю, что от себя. Я забыла своё имя, я не хотела его принимать. Но если колокольным набатом оно стучит в голове… Словно чужое, словно не моё, но стучит-стучит-стучит.       Чёрно-золотые улицы города принимают меня оглушительным рёвом машин. И даже здесь, где так много других людей, я продолжаю скрываться, бежать, петлять по улочкам, как трусливый заяц.       Мама. Мама, он назвал меня мамой. И как же я за это заплатила. Почти поверила. Почти обрадовалась. Сорвалась спасать их жизни, вкусив такого ужаса, которого за короткое существование вкушать не доводилось.       Или доводилось? Не впервые же. Так привычно зашлись ладони синим огнём. Так привычно объяла невероятная Сила. И жажда защищать. Чтобы выжили они. И не важно, какая цена. Ужас от этого приходит лишь потом, потом. И, придя, он подстёгивает бежать. Если есть возможность не быть собою, я уцеплюсь за неё.       Но…       «Ричард»       Нет. Нельзя. Молчи! Замолчи!       «Ричард, что бы ни случилось…» Замолчи! Замолчи! Замолчи!       «…Береги сестрёнку» Молчи! Молчи! Молчи! «Я люблю тебя, сыночек»       Задыхаюсь, не замечаю даже, что с разгона влетаю в объятья пресловутого хтонического чудища. И вместо того, чтобы оказаться в кустах терновника, вместо того, чтобы ощутить, как воспоминания колючками раздирают плоть на куски, обнажают пульсирующее кровавое мясо терзаний, проливают реки крови… Вместо того, чтобы оглушить бессмысленной болью, ты просто исчезаешь. А я падаю. О, как смешно. Ты славно надо мной посмеялась. А я сама же загнала себя, как зайца.       И снова ты вернула меня туда, откуда всё началось. Бесконечное звёздное небо. Летящий вверх снег. И снова я падаю. И снова я проваливаюсь, не чувствуя за спиной груза воспоминаний. Неужели отступила? Задразнила, загнала и отступила?..       Чёрное небо исчезает в глянце зеркальной глади. Дюжина высоких зеркал в полный рост окружают меня. Дюжина уходящих вглубь изогнутых тоннелей. Я окружена, даже податься некуда. Да и надо ли? Пока угольком пульсируют зарождающиеся воспоминания, я даже не посмею шевельнуться.       Зеркала. Я не вижу в них себя. Вместо этого я вижу девушку. Юную, хрупкую, будто фарфоровую. С белокурыми красивыми волосами, с карими добрыми глазами, с ямочками на милых щеках. И с кровью, что слипла, скатала прекрасные льняные кудри у правого виска.       Отражение? Нет. Нет, у меня же глаза синие. Синие. Как у этого мальчишки, что сменил собою изувеченную девчушку. Мальчишки ли? Нет. То юноша. Красивый, обжигающе-холодный, с элегантной косой усмешкой и горящими сапфировыми глазами. Миг или два любуюсь им прежде, чем его тень, расщеплённая, неверная, раздвоенная тень, оживает и поглощает его, скрывая его в непроглядной темноте. Нет, не скрывая. Растворяя.       Что же это? В другом зеркале я вижу другого юношу. Весёлого, с задорными голубыми глазами, с курчавой шевелюрой, убранной в хвост. Энергичный, лёгкий, красивый, живой… нет. Мёртвый. Я вижу, как на груди расплывается пятно. Багровое, неаккуратное, некрасивое. Я вижу, как пальцы его превращаются в кости, да и в самом лице всё больше проступают черты скелета. И усмешка уже не человеческая — мёртвая.       Отвернуться, отвести взгляд. Нет. Нет. Нельзя этого видеть. Невыносимо. Слишком знакомо, непозволительно. Но отнимая взгляд от одного, натыкаюсь на другую. На поджарую, подвижную девчонку, ещё не утратившую юношеской нескладности, но уже обзаводящейся девичьей грацией. Это забавное пограничье, эти ярко полыхающие серо-голубые глаза, будто небо пытается пробиться сквозь тучи, эти растрёпанные по плечам серые волосы… Девчонка улыбается знакомой улыбкой. От которой точно ножом по сердцу. Улыбкой человека, который давным-давно лежит в могиле. А сама она… улыбается. Даже тогда, когда в её груди появляется дыра. Круглая, широкая, размером с блюдце. Точно вырезали целый кусок, можно было бы просунуть голову. И как при этом мертвеют глаза, сохраняя на устах улыбку.       Они окружают меня. Подступают всё ближе. А я уже не могу, не могу на них смотреть, мне страшно, страшно, страшно. Пальцы впиваются в смоляные кудри, будто пытаясь вырвать их, будто… будто…       Под исполненным ужаса и отчаяния взглядом синих глаз я замираю и выпрямляюсь. Я вижу женщину. Уставшую. Изумлённую. Потерянную. Женщина, да, давно уже женщина. А в глазах детский вопрос: «Почему я?».       Потому что я и так слишком много потеряла. Потому что я и так слишком долго тянула и бегала. Они нуждаются во мне. Так же, как и я нуждаюсь в них. Какая же ты дура, Марисса Блэк. Улыбка прорезает бледное лицо. И когда я успела так постареть? Даже морщинки у глаз появились.       Ты всегда была дурой, брат не уставал тебе это повторять. И не только брат. Ты и сама себе это часто говорила. Вот и сейчас. Дура ты, Марс. Ду-ра. Поклялась же себе сама, выцарапывала каждое воспоминание, а стоило появиться шансу забвения… такого соблазнительного забвения…       Но ты обещала. Помнишь? Сама себе обещала.       «Я Марисса Блэк, из древнего чистокровного магического рода. Я существую. Я жива. И жить буду, пока мальчику, отмеченному самой Смертью, не исполнится пять лет. И существовать я буду, пока в том мире остаётся хоть кто-то, кто нуждается в моей защите».       Отражение склоняет голову на бок вместе со мной. В уголках губ подрагивает горькая усмешка. Миг неподвижного созерцания сменяется резким рывком и звоном стекла.

***ЛЮСИ***

      Бывает. Да, да, так бывает. Бывает гадко, но редко. Раньше было проще. Раньше это случалось дома, где рядом были дедушка или мама. Раньше они помогали. Сейчас помочь некому.       «Ну-ну, Звёздочка, не плачь. Не плачь, моя хорошая. Это просто злой сон. Просто сон, милая»       И жилистая сухая рука проводит по льняным волосам. Проводит по дрожащим от страха плечикам. От страха, а порой и от скупых рыданий.       «Просто сны, милая. Они всегда приходят перед восходом за нами. Но ты же моя Звёздочка, моя Утренняя Звёздочка. Ты можешь прогнать их своим светом, да?»       Утренняя Звёздочка. Дедушка любил так называть её. Утренняя Звёздочка. Отец ненавидел это. Отец ненавидел все слова дедушки, но эти — особенно. Дедушка любил подтрунивать над отцом. Любил говорить язвительными намёками, которых маленькая Люси не могла понять, но от которых бледнели мамины губы, от которых отец в бешенстве принимался метаться по дому. Однажды он вовсе ушёл. Тогда мама поругалась с дедушкой. Выгнала его.        А Люси нравилось, когда её так называли. Никто не знал этого тайного имени, придуманного дедом. Отец случайно подслушал, да, но кроме него и мамы, во всём мире, никто не знал. Их маленький секретик.       «Сны бывают злыми, моя радость. Пусть ты этого не понимаешь. По осени они, как будто рыси или пантеры, выходят на охоту. И хватают спящих. Не дрожи, не бойся, милая. Ты же знаешь, что дедушка тебя защитит, да? У нас есть тугие луки для злых снов. Помнишь, я показывал тебе в книжке про Робина Гуда?»       Луки… Если бы, дедушка, если бы. В последние дни Люси пригодился бы гарпун. А лучше силки или ловушки. Ведь злые сны не просто приходят. Они изматывают, изжёвывают, высасывают всю-всю душу, чтобы вышвырнуть в явь задолго до рассвета и оставить лежать, слепо глядя в полог кровати.       «Не дай злым снам увести тебя милая. Они накинут на тебя сеть и уведут, уведут далеко, будто овечку в лес. Не давай им увести тебя, Звёздочка, не давай погасить в тебе твой яркий свет»       Лежать, слепо глядя в полог кровати, искренне веря в то, что заснуть уже никогда не получится. Никогда. И даже не вернуться в Никогда. Лишь лежать, пытаясь вообще вспомнить, что было с нею в последние три часа, что ей удалось поспать. Не кошмары, нет. Люси помнила кошмары. Люси помнила, каково просыпаться после кошмаров. Когда сердце норовит выскочить из груди, а руки, скользкие, взмокшие, дрожат от ужаса. Когда дышать трудно, словно рука схватила за горло и держит, держит, пока не взмолишься о пощаде. Люси помнила, каково просыпаться после кошмаров. В сентябре она это вкусила сполна. Но это… Это было нечто иное.       «Милая, мы с мамочкой и тётушкой не дадим тебя в обиду. Я обещаю. Даже в школе. Я клянусь, что приду на помощь, что бы ни произошло, Звёздочка. Но ты и сама должна быть сильной»       Почему ты не пришёл тогда минувшим утром?..       Люси сидела на кровати, невидящим взглядом глядя на свои руки. Заснуть бы. Да страшно. Нет, нет, сон — единственное лекарство. Как парадоксально. Отдать себя в лапы снов, чтобы избавиться от гнёта других снов. Но это уже не сверхъестественное. Это уже физиология. Люси нужно спать. Просто потому что иначе она до вечера не протянет — упадёт посреди коридора и отключится. Переполошит всех. Нельзя так.       «Смотри, давай ладошку. Сейчас мы нарисуем тебе вот такой знак. Простенький, да? Он защитит тебя от злых снов. Давай я нарисую, а ты ложись, тебе нужно поспать. Ну что ты, что ты. Это особенный знак, злые сны его боятся. Поверь мне»       Люси осторожно чертит на ладони руну. Распятая, разметавшая три луча руна Альгиз. Защита. Такая же руна красовалась на запястье Хьюго. Какое-то время Люси смотрела на чернила, поблёскивающие в свете лампы. Дурное предчувствие сжимало горло ледяным ошейником. Присовокупить это к общей измотанности, так и вовсе выйдет нечто несусветное. Спать, спать… необходимо поспать.       Нехотя растянувшись на кровати и задёрнув полог, Люси закрыла глаза. Грызущее её дурное предчувствие чуть притупилось ровно за миг до того, как девочка провалилась в беспокойный сон.       Сон, чёрный, глянцево-блестящий, невнятный. Почти привычный. Люси будто лежала в тёмном бассейне с тёплой водой. Блаженное ничто. Только руна, разветвлённая руна на ладони успокоительно мерцает золотистым теплом. Раньше дедушка или мама держали её за руку. Это было нечто схожее.       Но быстро, непростительно быстро, будто через пару минут после того, как она заснула, Люси вновь ощутила, как ледяной спазм схватил горло. Задохнувшись, девочка попыталась вынырнуть из тёмной толщи сна, но не могла даже шевельнуться. Только облачка прерывистого частого дыхания срывались с заиндевевших губ. Паника усиливалась с каждым мигом, что Роджерс неподвижно лежала, скованная страхом и холодом, не смея даже шевельнуться. Синеющие пальцы дрогнули, руна погасла. Ужас пробежал ледяной тропкой по позвоночнику и ударил в мозг мириадами бледно-голубых огней.       Горло хрипло содрогалось, ловя крохи воздуха, что драл глотку как наждачная бумага. Невыносимая дрожь прошла по всему телу волной, застряв на миг в горле, а после вырвалась паническим воплем, от которого дрожала уже не Люси. Дрожало всё пространство. Всколыхнувшись, оно треснуло, расползлось, озарилось зелёно-жёлтым светом и… — Осторожнее!       Падение было быстрым, но болезненным. Запутавшись в пологе кровати, Люси скатилась с неё, неловко упав и ушибив колено. Тупая боль в ноге разбудила её окончательно. Это сон. Просто сон. Страх и холод остались там, а она, Люси, была здесь, наяву.       Только спазм, держащий горло, никак не проходил. Да голова будто чугунный дырявый котёл — пустая и тяжёлая. — Ты в порядке? Ты пропустила игру? Люси? Ты хорошо себя чувствуешь? — Да, — на удивление твёрдо ответила Роджерс. Внутри всё сжималось от дурного предчувствия. Невнятного, неясного, но до одури знакомого.       Кто-то помог ей встать и выпутаться из полога. Сфокусировавшись, Люси узнала Дафну. — Давно игра кончилась? — Спросила Люси девочку. — Да нет, я только вот пришла, — неопределённо повела плечами та. — Гриффиндор продул, если интересно.       У неё были мокрые волосы. Золотые кудри потемнели, опали. В одной руке Гринграсс сжимала расчёску. В холодной руке. — Спрошу об этом Ричарда, — сказала Люси, морщась от боли в колене, и прошла к двери. — А ты не знаешь? — Донеслось ей вслед, когда Люси уже открыла дверь. — Чего не знаю? — Спросила она и почувствовала, как створка с силой наткнулась на что-то мягкое и охнувшее. Люси вздрогнула. На языке уже вертелось извинение. — Какого чёрта! — Из-за двери показалась белобрысая голова Драко. Люси проглотила извинение. — Смотреть надо, когда двери распахиваешь! — Смотреть надо, куда идёшь! — Огрызнулась Люси. Малфой тоже был вымокшим до нитки. — Канарейка научилась чирикать без приказа хозяина, я посмотрю? — Оскалился он. Щёки предательски вспыхнули. — Правильно, учись. Наверняка хозяину недолго осталось.       Держащая горло хватка сдавила шею ещё сильнее. — О чём ты? — Непонимающе моргнула Люси, крепче стиснув дверную ручку. — Ах да, ты же пропустила всю игру. — Малфой ухмыльнулся и привалился к стене. — Такое было. — Было что? — Пытаясь не выдавать охватившую дрожь, спросила Люси. Крошечная часть сознания буквально верещала, что верить этому хорьку нельзя, но скованный страхом не оправившийся от пробуждения разум заставлял остаться и выслушать. — Был ливень, — пространно начал Драко, уставившись в пространство перед собой. — Ветер швырял игроков туда-сюда, словно осенние листья, дождь хлестал, словно из ведра, будто небо решило разверзнуться и обрушить на Хогвартс тонны, тонны воды! Молнии! Белые вспышки возникали и ударяли в самое поле. Казалось, сам мир вокруг пытался расколоться… — Поэтично как, — пробурчала Люси, уже намереваясь, наконец, закрыть дверь и уйти. Но стоило ей лишь двинуться, как стальные глаза метнулись к ней и впились лукавым взглядом. — Как же неожиданно и театрально было его появление, — со вкусом смакуя слова, произнёс Малфой. Губы смялись в ухмылке. — Он выбежал, точно ошалелый. В одной руке блестит нож. В другой — чья-то волшебная палочка… Страшный, даже с трибун было видно, как перекошено безумием его лицо!       Роджерс замерла, ощущая неприятный холод в животе. Она подняла на Малфоя взгляд, который, увидев немую мольбу, и истолковав её совершенно неверно, самодовольно изогнул бровь. — Да, канарейка. Твой обожаемый Сириус Блэк, психованный папочка твоего лучшего дружка, выбежал на поле. И поверь, он выкрикивал отнюдь не кричалки в пользу Гриффиндора.       Люси держалась за дверь, пытаясь унять дрожь. Нет. Какой резон ей верить этому самодовольному кретину? Но предчувствие, предчувствие… Люси всегда ему верила… И сейчас оно вцепилось точно оголодавшая собака в кусок мяса. — Он расколол метлу Поттера, явно целился в него. Лафнегл его поймала, они приземлились, а Блэка и след простыл. Ещё бы, сам Дамблдор вышел на поле. — Ты врёшь, — пробормотала Роджерс, отказываясь верить. И Малфою, и предчувствию. — Да? Кто там в комнате? Эй, Дафна! — Окликнул Драко однокурсницу. — Скажи, Лафнегл поймала Поттера, когда тот свалился с метлы? — Да. Это было жутко, — расстелив золото волос по плечам, Дафна подошла к ним. — Хотя более жутким был Дамблдор, никогда не видела его в такой ярости. — Ещё бы! — Самодовольно хмыкнул Драко. — Что… Что было потом? — Севшим голосом спросила Люси, переводя взгляд с одного на другого. — Как что! — Дафна даже рта не успела раскрыть. — Этот отморозок исчез, а рассерженные Лафнегл и Поттер бросились за ним в погоню! Видимо, хотели отомстить за проигранный матч или выписать индульгенцию, не знаю, что там Лафнегл о Блэке говорит теперь. А твой ненаглядный Ричард решил догнать свою полоумную сестрицу. И кузена прихватил. Небось, устроят встречу отца и сына. — Ты врёшь, — повторила Люси. — А ты бы проверила. Люпин за ними побежал, рыскают там по лесу. Что будет, если они там заблудятся или если их поймает маньяк? Или преподаватели? У-у-у! Какое наказание, а? — Малфой приблизил своё лицо к лицу Люси так, что их едва ли разделяла пара дюймов. Стальные глаза сверкали таким торжеством, что сомнений практически не оставалось. — Или я не прав, Дафна?       Люси обернулась к соседке. Та неуверенно повела плечами, смерив Люси странным взглядом. — С них бы сталось, — просто ответила она. — И вообще, закройте дверь, мне холодно, я хочу переодеться. — Надеюсь, их уже сожрало какое-нибудь омерзительное ползучее чудище, — всколыхнули льняные локоны гадкие слова. — Единственное омерзительное ползучее чудище — ты, Малфой, — прорычала Роджерс и, задев Драко плечом, выбежала в гостиную.       Ноги несли её дальше, стоило ей понять, что ни Ричарда, ни Хью не было среди озябших студентов. Люси до боли закусила губу, чтобы не заскулить от отчаяния. И от желания бежать в Запретный Лес.       Через двадцать минут Люси ко всю стучалась в дверь в башню Рейвенкло. И неизвестно, что колотилось быстрее: подгоняемое тревогой сердце девочки или кулачок, молотящий по дереву. — Чужакам входа нет, — проскрежетал ворон-страж на двери. — Мне нужна Луна! — Выдохнула Люси, пытаясь не сорваться на крик. — Луна Лавгуд! Ты можешь её как-то позвать? Она в гостиной? — Чужакам входа нет! — Да иди ты! — В сердцах вскричала Роджерс и ударила ногой по двери. — Мисс Роджерс, зачем вы ломитесь в нашу башню? — Раздался голосок старосты Пенелопы Кристалл. — Мне нужна Луна Лавгуд! — Обернулась к той девочка. — Срочно! Немедленно!       От столь эмоционального напора староста немного опешила. Пробормотав что-то вроде «Я позову её», девушка скрылась, оставив Люси наедине с говорящим молоточком-вороном. — Что ни делается, то к лучшему, — изрёк он, когда Люси от безысходности приложилась к стене. — Говори за себя, — пробурчала девочка.       Бежать. Бежать как можно скорее. В лес. В лес. В Запретный Тёмный лес. Они там. Там. Люси всегда находила их прежде, Она уверена… в чём-то. Что им грозит опасность. Да. Опасность. Но где? От кого? От чего? Какой смысл в предчувствиях, если ничего не понятно?!       Девочка закусила кулак и тут же отдёрнула руку. На пальцах было размазано чернильное пятно. Всё, что осталось от руны Альгиз. Люси попыталась стереть остатки, когда открылась дверь. — Луна! — Люси схватила подругу за плечи ещё до того, как та полностью вышла из гостиной. — Что случилось на квиддиче? Ты же была на игре? Где Ричард и Хьюго?       Луна недоумевающе посмотрела на подругу, после чего её лицо будто прояснилось. — А… Так вот, почему в гостиной было так тихо. Я и забыла про игру, правда. А что произошло? На тебе словно лица нет. Снова нарглы украли что-то? — Если бы! — Взвыла Роджерс. Она коротко обрисовала Луне всю ситуацию, что разносила по камешку её самообладание с каждой секундой бездействия. — Я не доверяю словам Малфоя, но их подтвердила Дафна! Я надеялась, что ты расскажешь, что к чему, но ты и на квиддиче-то не была! — Подытожила Люси, меряя коридорчик перед башней шагами. — Что мне делать?! — Не паниковать, — посоветовала Луна. Роджерс чуть не взвыла. — Если Драко сказал правду, то с ними профессор Люпин, он их найдёт и выведет из леса. — А если нет? Если не выведет? Если они все потеряются? Если они не найдут друг друга? Если с Ремусом что-то случится? Если на них нападут? Если… — Даже если так, то что ты будешь делать? — Спросила Луна, перехватывая предплечье Люси и останавливая её метания туда-сюда. — Что ты будешь делать? — Я не знаю, — выдохнула Роджерс. — Что угодно! Всё, чем сумею помочь! — Давай не будем далеть поспешных выводов, ладно? — Луна ласково провела по плечам подруги, пытаясь её успокоить. — Давай ты сходишь в кабинет к профессору Люпину, а я спущусь в учительскую, поищем его или кого-нибудь из профессоров. — Но если Сириус Блэк… — Если они его ищут, то нам нечего бояться. Они найдут ребят. И выведут из леса. Давай попробуем пока что поискать профессора Люпина, хорошо?

.............................

      Дождь косыми хлёсткими порывами обрушивался на мир. Хоть в чём-то Малфой не солгал.       Ведомая безумным наитием, страхом, тревогой и глупостью, Люси продиралась через лес, окликая имена друзей. Под сплетением ветвей вековых деревьев дождя почти не было. Но не было толком и света. С зажжённым на конце палочки огоньком Люси, оскальзываясь в грязи и на мокром мху, почти позабыв от страха, как зовут её саму, она бежала вперёд, снова и снова выкрикивая имена ребят.       Бежать. Бежать со всех ног. Через мокрый лес, через хлещущие ливнем опушки, через сумрачные тени. Бежать. Бежать. Потому что случилось нечто. Страшное. Странное. Пугающее до дрожи в коленках. Бежать. Выручить, помочь, хотя бы быть рядом. Дальше, дальше, глубже в лес. Где же они, где?       С каждой минутой паника всё усиливалась. С каждым ворчащим вдали громовым раскатом девочка вздрагивала. Голова, отяжелевшая после дневного сна и ночного бодрствования, словно отказывалась откликаться на что-то кроме панических мыслей. Даже не хотела принимать очевидное.       Но нет. Она уверена. Она знает! Она всегда знает! Она всегда находит их! Всегда так или иначе. Нельзя допустить мысли, что…       Что Люси сама заблудилась.       Что Малфой солгал.       Что никого из ребят нет в Лесу и не было.       Замерев с палочкой в руках, Люси закусила губу. — Дура, — прошипела она, со злобы вдавливая ногти в кожу ладоней. — Дура, какая же я дура.       С ветки на макушку пролился целый каскад капелек. Тряхнув головой, Люси седва сдержала всхлип. Дура. Поверила злобному обиженному мальчишке. Дура. Доверилась странным предчувствиям, которые даже ни о чём конкретном ей не говорили. Дура. Не послушала Луну, предлагавшую остаться в замке. Но запертая дверь в кабинет Ремуса окончательно снесла Люси голову. Она и сама не помнила, как оказалась на улице под проливным дождём, даже не дождавшись Луны в условленном месте. Она просто убежала. Ноги сами несли, будто чужие.       Люси всхлипнула и прижалась к шероховатому стволу ели. В глазах мерзко защипало. Плакала Люси или нет, она сама не ощущала — слишком мокрым было лицо. Только губы начинали кровоточить, изгрызанные, истерзанные зубами. Сперва страхом, а после — стыдом и отчаянием. — Дура ты, Роджерс, — тихо сказала она, проведя пальцем по губам и стирая кровь. Губы мерзко защипало. Так же противно щипала обида. На Малфоя, на Гринграсс, на себя, в конце концов.       Горьковатый ком обиды встал в горле, мешая даже вздохнуть нормально. Только лишь грудь содрогалась от рыданий. Ноги подкосились, Люси рухнула прямо в грязь и мох и зарыдала от обиды и осознания собственной глупости.       Дождь, хоть и сходил на нет, прекращаться не думал. Вымокшая мантия липла к ногам, путалась в них. От отсыревшей рубашки била дрожь. В левом ботинке гадко хлюпала вода. Люси впитывала в себя все эти ощущения, понимая, что в иной раз вспомнит этот вечер прежде, чем совершать что-то необдуманное. И вымокшую мантию, и отсыревшую рубашку, и хлюпающий башмак. И одиночество.       И с мыслью о том, как же ей хреново, Люси понимала одну простую истину. Случилось нечто ужасное. Что-то, что не давало ей покоя, пульсировало в голове ещё до момента пробуждения, сжимало горло и сердце. Да, случилось. Она потерялась. Как глупо. До смешного глупо. Глупо, глупо, глупо! Сорвавшийся в рыдания смех вспугнул сидящую на ветке дерева птицу.       Нужно было выбираться из леса. Проблема была лишь в том, что Люси не знала, какой именно тропинкой она пришла. Хоть по началу она и пыталась делать метки на деревьях, но после, ведомая ненормальным чувством, она вовсе потеряла голову и ломилась через лес просто так. И заблудилась. Вершины башен Хогвартса не были видны за переплетением ветвей. Не было видно и солнца. Да и что дало бы солнце? Можно подумать, она знает, в какой стороне света школа.       Интересно… её хотя бы ищут? Так же, как Люси искала друзей? Или никто и бровью не поведёт, если овечка Роджерс свалится в овражек и переломает себе все копытца? Луна наверняка что-нибудь предпримет. Рич и Хью, если с ними всё хорошо, тоже. Остальные покачают головой, а через пару месяцев и думать забудут, что была такая Люси Роджерс.       «Не общайся с ними, Люси, — говорил отец. – Не обращай внимания. И не злись. Наверное, они просто сами не знают, от какого чуда они отказываются. Ты же моё чудо, да? Посланное мне с небес»       Тяжело поднявшись, Люси огляделась. Выбрав тропинку, казавшуюся ей верной, она пошла по ней.       «Она — маленькое неконтролируемое чудище! — Орал отец. — Я не позволю этой… Этой… дряни в ней сидеть! Если нужно будет, я отправлюсь за священниками и экзорцистами! Люди уже косятся на нас, Рейчел! Это всё ты! Ты! Твой отец, твоя порода! Грязная, мерзкая магия!»       Рано или поздно любая дорожка куда-то да выведет.       «Я не позволю ей и дальше развивать эту скверну! Ни в какую школу она не поедет!»       Куда-то да выведет. Что ни делается, то к лучшему, да? И даже то, что её так жестоко обманули… посмеялись. К лучшему? Разве к лучшему?       «Солнышко, ангелочек… прости дурака. Я же не со зла, не со зла. Правда. Просто папочка за тебя волнуется. Папочка хочет как лучше»       Известно, куда устелена тропа из благих намерений. А куда обычно ведут намерения злые? Дальше в лес? В чёрный страшный лес? Увели-таки овечку страшные злые сны.       «Люси, пойми, я хочу просто тебя уберечь. Вся эта магия… она же не доводит до добра. Она же… она же от дьявола, Люси. Ты помнишь, я говорил, кто такой дьявол? Я не хочу, чтобы с тобой случилось что-то злое»       За спиной хрустнула ветка. Люси испуганно замерла и медленно обернулась. Свет Люмоса выхватил среди деревьев силуэт косматого чёрного пса, сверкнул в синих глазах, скользнул по мокрой шерсти.       Пёс. Чёрный пёс! Грим! Как из кошмаров! Из тех осенних кошмаров. Она помнила, как эти клыки впивались в её тело, как драли кожу на лоскуты, а чёрная морда блестела от крови.       Задохнувшись ужасом, Люси замерла, не смея даже шевельнуться. Пёс не спешил, сам замер, с любопытством рассматривая девочку. Девочку, у которой дрожали колени и в горле пересохло. Даже все заклинания вылетели из головы. Да и удалось бы их произнести, если язык присыхает к нёбу?       Они стояли под дождём, гипнотизируя друг друга взглядами. Люси в ужасе, что заставлял остолбенеть и даже не давал вздохнуть, боялась даже моргнуть. Каждая клеточка её тела стонала от напряжения.       Пёс двинулся первым. Подстёгиваемая страхом, Люси, как перепуганный заяц, помчалась, даже не разбирая дороги. Громогласный лай подхлестнул первобытный ужас, объявший её. Бежать. Бежать. До боли в тонких ногах. До боли в лёгких. До саднящей хрипоты в горле. До панического стука сердца в висках. Бежать, бежать, бежать! Лишь на короткий миг она позволила себе обернуться, чтобы проверить, оторвалась ли она от пса.       Позволила. И, утратив равновесие, кубарем скатилась по грязи вниз, в овраг. Прежде, чем голова ударилась о дерево, Люси успела подумать, что овечка всё же скатилась в овражек. А переломает ли она все ножки и съест ли её злой волк?..