Герой женского общества

Брат предупреждал, что снега будет много, но Джинни всё равно верила в ответственную снегоуборку коммунальщиков, а потому не додумалась надеть высокие сапоги. Итогом стало зачерпывание снега в ботильоны, который забирался в носки, таял и морозил ноги. Студентка, никогда не бывавшая в нецивилизованных местах, не могла и представить нечто подобное тому, где оказалась. Все её поездки куда-либо из Сеула ограничивались культурным отдыхом, курортами Чеджу или Окинавы, прогулками по Токио, где она была ещё подростком с семьёй, и они останавливались в приличной гостинице. Джинни была даже с экскурсией в так называемой корейской деревне, которых, как считают многие, в этой стране не осталось. Но то было летом, и деревня-то была фольклорная, под охраной ЮНЕСКО, где местные жители старались не показываться туристам на глаза, устав от постоянных их посещений. И вот, холодная и далёкая от урбанизации сельская почти что глушь. Нет, в целом глушь найти трудно в стране, ширина которой три сотни километров, но всё-таки удалённые от главных автомагистралей и железных дорог уголки сохранились. Особенно в гористых районах, как этот, где удобства затруднялись резкими изломами высот, и строиться приходилось аккуратно, узко, не захватывая размашисто территорию. Пригодной было мало, равнины шли ниже, и занимались теми, кто состоятельнее. Джинни, скользя на квадратных каблуках, держалась за руку Юнги, ведущего её к отчему дому, и оглядывалась по сторонам, по белым скошенным просторам, в которых торчали небольшие домики со светом в окнах, выдающих в них новострой, ведь в традиционных азиатских домах окон по сути не было. Участки, скорее всего служащие огородами в сезон, скрылись под снежным покровом, деревья стояли голые, и по ним невозможно было угадать, какие плоды они приносили. В дороге Юнги рассказывал, что у его дома детства рос персиковый сад. Может, всё вокруг – персиковые деревья? Из-за некоторых заборов на них полаяли собаки, одну из которых было даже видно, серчавшую и порыкивающую сквозь прутья решетки, отгораживающей двор. Дома в основном были одноэтажными, некоторые в два этажа, не больше. Встретилась и одна заброшенная хижина, очень старая, скорее всего столетняя, которую бросило новое поколение, отчалив в город, а старое, дожив свой век, оставило жилище опустевшим. Джинни не представляла, как вообще можно жить в подобных краях? Единственный магазин возле автобусной остановки, и тот продуктовый! А шопинг? Им тут не занимаются? Не странно, что молодёжь покидала сёла и обживалась в крупных городах. Так поступил когда-то и сам Юнги, а вот старшим перестроиться уже было поздновато, и они не бросили дом и своего скромного занятия фермерством. Хотя, это и фермерством было не назвать, клочок земли, принадлежавший семье Шуги был слишком мал, чтобы разжиться на нём, и производилось на каком-то гектаре ровно столько овощей, кукурузы и соевых бобов, сколько могло кое-как прокормить троих человек. Небольшими излишками мать торговала летом и осенью на ближайшем рынке, зарабатывая на оплату жилья, одежду и прочее, пока отец продолжал выращивать что-нибудь на грядках, в теплицах. В последние годы они уже меньше занимались хозяйством, поскольку уехавший много лет назад в столицу сын высылал им достаточно денег, чтобы они прекратили гнуть спины. Юнги не хвастал этим перед Джинни, впервые недавно сообщив ей, что отсылает отцу и матери почти всё, что получает, кроме денег, необходимых для ухаживаний за своей девушкой и тех, что оставались, чтобы себя самого прокормить. Молодой человек до этого просто говорил, что помогает родителям финансово, стараясь не заострять внимание на том, что они всегда были очень и очень бедны. Много лет он стыдился их, себя, своего прошлого и всего с ним связанного, пока, наконец, ни набрался смелости и ни привёз сюда ту, которую называл невестой в телефонных разговорах с родителями. - Я очень волнуюсь, - опустив шарф, за которым прятала пол-лица, сказала Джинни, выдохнув облако пара. – А вдруг я им не понравлюсь? - С чего бы это? – ободряюще покачал в своей руке затянутую в шерстяную перчатку руку девушки Юнги. - Ну… ты же сам говорил, что у меня капризный характер. Кому это понравится? - А ты при них не капризничай, если за это переживаешь, - посоветовал Шуга. - Да я же не специально! Я сама не знаю, когда я капризничаю, но я же стараюсь вести себя лучше и скромнее. У меня получается? – Юнги оценивающе прищурился, слегка поморщив нос. - Ну так, чуток совсем. – Джинни пихнула его в плечо. - Я сейчас развернусь и уеду, если ты меня не поддержишь! - Я что-то не сбежал от знакомства с вашими папой и мамой, хотя ты не стремилась скрасить неловкость. - Конечно, они тебя знали лет десять, как друга Намджуна, зачем тебе было с ними знакомиться заново и о какой неловкости идёт речь? – Юнги указал вдалеке на небольшую постройку, метров в пятьдесят квадратных, и взглядом дал понять, что они направляются туда. Джинни остановилась, закусав на морозе губы. – Я слишком развязно выгляжу? - В смысле? – нахмурился парень. - Старшее поколение не любит модных и вычурных девочек, я не слишком вызывающе оделась? – Укутанная от холода, в пуховике, перчатках, Джинни смотрелась карамелькой на палочке, потому что худенькие юные ноги обтягивали тонкие джинсы, заканчивающиеся ступнями в кожаных ботильонах. - Мама с папой, конечно, консервативных взглядов, по большей части, но я не нахожу в тебе сейчас ничего, что их могло бы шокировать или оттолкнуть. – Юнги приобнял свою девушку, поцеловав её в крошечный доступный участок кожи между шапкой, шарфом и волосами, который должен был быть щекой. – Они же не увидят твоё тату в интимной зоне, а это самое экстремальное, чем ты могла бы их удивить. Пошли! Оказавшись перед дверями, Джинни нашла на них присущий именно частным секторам устаревший талисман-оберег, бумагу с надписью ханча*, призывающую счастье спуститься с неба, а несчастье уйти под землю. В городах, конечно, на входные двери уже никто ничего не вешал. Юнги постучался, пока они обивали от налипшего снега подошвы. Девушка застыла, не зная, что говорить, как себя вести, что делать? Она никогда не вращалась в кругах старшего поколения, кроме собственных родителей. Несмотря на то, что считала себя воспитанной и вежливой, она боялась не уследить за каким-нибудь мусорным словом и пренебречь каким-нибудь приличием, о котором ничего не знает. У каждой семьи есть свои ритуалы и манеры: не вешать сумки на дверные ручки, не ставить предметы на новые места, а всегда возвращать их туда, откуда взяла, не брать чужую именную чашку, да мало ли что ещё? Пока двери не открылись, Джинни успела представить сто видов холодного приёма, после которого сыну намекнут, чтобы расстался с этой столичной дурой. Но когда на пороге появились родители Юнги и, не успев толком поприветствовать гостей, уже затащили их внутрь, студентка едва моргнула, как была обнимаема мамой своего молодого человека, а отец помогал ей снимать пуховик и вешать его на крючок. - Наконец-то! Наконец-то! – Отпустив девушку из крепких крестьянских рук, чтобы та разулась, госпожа Мин с усилием отводила от неё глаза, обнимая сына. Чувствовалось, что её съедает любопытство, и она хочет разглядеть «невесту». – Мы же не знали, во сколько именно приедете! А вдруг из-за погоды передумали бы? Как хорошо, что добрались! Не замёрзли? - Нет, - выдавила из себя Джинни, обычно свободно себя ведущая, громкая, смешливая. Но тут словно язык к нёбу прилип. Родители Юнги! Щёки полыхали, не то от перепада температуры, не то от смущения. - Мама, папа, это… - хотел представить её Шуга, но госпожа Мин, не слушая его, указала в глубину дома. - Проходи, Джинни, проходи, не стесняйся. У нас тут стесняться не надо, всё просто. – Девушка поняла по нескольким фразам, что Юнги рассказывал о ней, что заочно он представил её достаточно, поэтому его мама восприняла её так, будто она посетила их не в первый раз. Сняв шапку, чтобы положить её на полку над верхней одеждой, Джинни открыла взорам свои голубые волосы, чем тут же привлекла внимание женщины. Немного округлив глаза, она засмотрелась на голову девушки. – Ишь, надо же, прям русалка! - Мам, не смущай Джинни, - пропихнул её Шуга, чтобы пройти дальше, и потянул за собой студентку, взяв снова за руку. - А чего я такого сказала? Ну, правда же, такие голубые! Я такие только по телевизору видела, скажи, отец? Я разве говорю, что это плохо? Нет, красиво, необычно так. Это мода такая в Сеуле, Джинни? - Мам, отстань от Джинни, - провёл её Юнги из тесной прихожей в небольшую гостиную. - Нет, не мода, просто… - растерялась девушка, приглаживая пряди и не зная, куда себя деть, прячась за плечо парня. Господи, она была уверена теперь, что выглядит вычурно и распутно! Зачем она покрасилась? Родители Юнги решат, что она ненормальная, какая-нибудь придурковатая панк-рокерша или отаку. - Ей так нравится. И мне тоже, - завершил расспросы парень, усевшись и усадив рядом девушку. Дом изнутри был уютным, но маловместительным. Из прихожей можно было попасть в гостиную и кухню, за гостиной располагалась спальня, а с другой стороны двери в туалет и ванную. Из кухни был выход на задний двор и дверь в подсобку для хозяйственных нужд. Все двери были сдвигаемыми, а не открывающимися вперёд-назад, чем экономилось пространство. Комнаты были меньше, чем в сеульской квартире семьи Джинни, не говоря уже об особняке, в котором они жили до этого. Её спальня была размером примерно вот с этот зал, где они расположились. Мебели мало, видно, что давняя, хотя не ветхая, значит, к ней бережно относятся. Зато телевизор был большой, новый. Юнги рассказывал, что его родители – любители разных шоу и сериалов. Отец его был немногословным, по сравнению с матерью, которая умудрялась накрывать стол, бегать на кухню, болтать, комментировать и задавать вопросы. Если Юнги от кого-то и перенял свой задорный характер, то наверняка от неё. Или от улицы, соседей и своей жизни, в которой беспризорных и предоставленных самому себе часов и дней было больше, чем тех, когда с ним возились родители, вынужденные зарабатывать, чтобы обеспечить единственного ребёнка. Это за Джинни всегда был глаз да глаз. Отогревшись с улицы, Шуга повёл плечами, недовольно потрогав чуть тёплый пол. - А чего у вас так прохладно? Мам, прибавь градусов. - Ну да, чтоб счета потом бешеные были? И так нормально. – И госпожа, и господин Мин ходили дома одетыми, что для них было привычным. Юнги понимал, что посылает им достаточные суммы для оплаты счетов, но привычка экономить и откладывать на черный день никуда не хотела из них выходить. Он поднялся сам и ввернул терморегулятор посильнее, нагревая ондоль**. Джинни сидела молча, переваривая, думая. Ей никогда в жизни не приходилось подумать о том, чтобы сделать в доме попрохладнее по причине дороговизны счёта. Она до этой минуты вообще не думала о том, что с этим бывают проблемы. Даже в самые морозные дни она носилась по дому босиком, в шортах и майке. Здесь же люди предпочитали не снимать с себя тёплые носки и свитер, потому что иначе бы разорились на счетах. На чём ещё они экономили? Как прошло детство Юнги? Он не любил о нём говорить, и Джинни стала понимать, что его комплексы, о которых она подозревала раньше, и в которых он признался на днях – это не надуманные «тараканы» и заморочки от гордости или слабости. Есть вещи, о которых действительно тяжело и неприятно говорить. Ей сделалось стыдно за каждый оплаченный Юнги ужин, поход в кино, мороженое, букет. Но не может же она запретить ему это делать, как он тогда будет чувствовать себя мужчиной? Этим она причинила бы ему очередную боль, напоминая, что он «бедный», а это, пусть и не обидное, но унизительное для многих слово. Джинни же, осознав себя «богатой», пришла к выводу, что и оно попахивает унижением, потому что подразумевает под собой полное незнание того, как живут другие, как бывает на этом свете за пределами поля зрения этих самых «богатых». Это слово говорит о том, что человек с деньгами плевал на всё, кроме этих самых денег и собственного благополучия. Что сделала она, Джинни, за свои двадцать лет для кого-нибудь другого? Хоть одно доброе дело? А Юнги, мало того, ограниченный в средствах, ещё постоянно мотался на какие-то спецзадания, где спасал людей, рискуя даже не кошельком уже, а жизнью. Глаза стало щипать, и Джинни постаралась отвлечься от рассуждений, покусавших её совесть, подобно яростному псу. Знакомство с господами Мин прошло так, как она не могла и надеяться. Её приняли тепло и по-доброму, не отругав ни за внешний вид, ни за замкнутость и молчаливость, которые она продемонстрировала в первый вечер. Ей не хотелось показаться надменной или ставящей себя куда-то там выше, по сравнению с другими, поэтому Джинни обрадовалась, когда отец Юнги между делом сказал жене, чтобы та перестала смущать девочку, потому что той надо привыкнуть к чужим для неё пока людям, а потом уже и расслабляться, ведя себя, как дома. - Разве скромность – не хорошее качество? – спросил он всё так же у супруги. - Хорошее, но не намекаешь ли ты, что мне не хватает её? - В годы Джинни ты была такой же, - заметил муж. - Я что, стала слишком стара? Я стала наглой старухой? - Для каждого возраста – свои достоинства, - засмеялся глава семьи, и жена на него не обиделась, заулыбавшись. Атмосфера с каждой минутой становилась всё дружелюбнее. Сын с отцом выпили соджу. Ужин был простым, но очень приятным. Джинни поняла, что в приготовлении большинства блюд используются какие-то секреты, передающиеся из поколения в поколение, поэтому немудреная еда казалась удивительно вкусной. Их с Намджуном мама тоже хорошо готовила, но той помогала свобода выбора ингредиентов, в магазинах и на рынках она покупала лучшее, свежее, разнообразное. Здесь всё было иначе, но стол в доме Юнги всё равно нельзя было назвать нищим или скудным. Шуга расспрашивал родителей о своих школьных друзьях. Что о них слышно? Большинство покинуло посёлок, как и он, давным-давно. Из всего их класса остался только один, помогать своим родителям, так что Юнги надумал нагрянуть к нему на следующий день и познакомить с Джинни. Консерватизм старшего поколения выразился главным образом в том, что сыну мать постелила на кухне, запретив спать до свадьбы с девушкой. Увидев убеждённый и серьёзный взгляд госпожи Мин, Джинни не решилась спорить и рассказывать о том, что они с Юнги уже спят. Не в её пользу будет эта информация. Попытавшийся возражать Шуга стих, получив пару раз по загривку полотенцем. Женщина постелила гостье в супружеской спальне, расположившись с мужем в зале, через который только из комнаты в кухню и можно было пройти. Охрана порядка полная. Вызывавшие в душе смех меры предосторожности умиляли, но и огорчали Джинни. Они приехали сюда в том числе отметить День всех Влюблённых! Что же получается, им придётся и в него спать через стенку? Но опасения были напрасными. На праздник, когда парочка вернулась от друга Юнги, посидев в гостях, родители собрались куда-то гулять, и отец несколько раз громко и четко произнёс, что вернутся они поздно, очень поздно. Куда можно было пойти так надолго в этих краях, Джинни понятия не имела, может быть, тоже к кому-то в гости, но они с Юнги намёк поняли. Всё-таки, приличный вид нужно было создавать хотя бы напоказ, особенно при старших, но те не были наивными, и, продолжая играть в правильность и порядочность под крышей дома, удалились в длительное отсутствие, прекрасно понимая и без слов догадываясь о том, что современная молодёжь живёт совсем по другим правилам. Не теряя времени, Юнги схватил Джинни и повалил её на матрас, сливаясь в объятьях и поздравляя с Днём святого Валентина по всем положенным пунктам. - А если родители всё-таки раньше вернутся? – раздеваемая, косилась Джинни на сдвижную дверь. - Тут никакой звукоизоляции, мы услышим их приближение, хотя не думаю, что они обманут… - Вот именно, никакой звукоизоляции! Они услышат нас быстрее, - хихикнула девушка, поддаваясь и тоже стягивая одежду с Юнги. Несмотря на сомнения и подозрения, они уже не в силах были сдерживаться, отбрасывая нижнее бельё. В заснеженной провинции, в маленьком домике, их любовь едва умещалась, вырываясь стонами и вздохами страсти. В полумраке царила тишина, ветер не скрёб ветками по черепице. Сквозь промасленную бумагу на деревянном каркасе двери из гостиной в спальню падал жёлтый свет. Под ним волосы Джинни сделались немного зелёными. Юнги прижимал её к себе, не отрывая взгляда от любимого лица. Девушка провела пальцами по его виску и запустила их в черные пряди. - Я люблю тебя, - шепнула она. Подтянувшись, сестра Намджуна нежно поцеловала возлюбленного и отстранилась обратно. Шуга ощущал её гладкую голую ногу, лежавшую на его бедре. Каждый раз в подобные моменты он считал, что никогда прежде не был таким счастливым, как сейчас. И в эту минуту он тоже был уверен, что никогда ещё ему не было так хорошо, никогда любовь не распирала его так сильно, как теперь. Джинни не обиделась на то, что сразу же не последовал ответ. Они как-то обсудили то, что оба считают глупое «я тоже» ненужной добавкой. Признаваться следует тогда, когда хочется, а не одновременно. И Юнги признавался ей достаточно часто, чтобы неволить к отзеркаливанию. Вместо слов он прижал её крепче, и это было приятнее и показательнее. - Джинни, я давно хотел тебе рассказать… - Она притаилась, догадываясь, на какую тему пойдёт разговор. – Не знаю, говорил ли тебе когда-нибудь Намджун о том, как мы познакомились и почему стали друзьями? - Без подробностей. Я знаю только о буддийском монастыре, куда папа отсылал его в юности на перевоспитание. И знаю, что именно там вы встретились. - Да, это так. И, знаешь, об этом, в общем-то, никому не положено рассказывать, за исключением… - Шуга вздохнул, подбирая весомые слова. Это не банальное признание, это попытка донести то, что он давно для себя понял и принял. – За исключением того случая, когда ты находишь человека, с которым свяжешь себя на всю жизнь. – Произнеся это, Юнги попытался проникнуться чувствами Джинни, не испугала ли её эта формулировка? Вдруг её устрашит некое «до конца жизни», она же ещё молодая совсем, ничего не повидавшая в жизни, вдруг не захочет на этом этапе остановиться? Но девушка лежала спокойно и тихо, не выдавая ничего, о чём подумала. Юнги не выдержал: - Ты же понимаешь, что ты та, с которой я хочу быть до конца, Джинни? Что я сделал окончательный выбор. Что ты думаешь об этом? - Мне страшно не справиться, - негромко произнесла она. – Я люблю тебя сейчас, хотя полюбила не сразу. Но с тех пор, как полюбила, люблю ещё сильнее. Юнги, я хочу таких отношений, чтобы раз и навсегда – кто не хочет? Только бы суметь. Я всегда смотрела на своих родителей, теперь на твоих посмотрела, и думаю, как они так умеют, как могут? Год за годом, не разлучаясь, и не переставая заботиться друг о друге. Я с малых лет влюблялась в кучу мальчишек, в друзей Намджуна, - Джинни прикусила язык, чтобы опять не затронуть тему Хосока. – Два года максимум, и мои чувства проходили. Просто так, потому что я переключалась на кого-нибудь. Как я после этого что-то могу обещать? – Джинни едва не заплакала. Ей было так хорошо сейчас, хотелось обвить Юнги руками и ногами так крепко, чтобы стать единым целым, ей не хотелось менять парней и страдать от одиночества в промежутках между одним и другим, но вдруг что-нибудь случится? Какие-нибудь обстоятельства? Чувства людей – это же химия! Как говорил сам же Юнги: «Заёб в мозг зашёл» - и всё! Совершишь какую-нибудь глупость на эмоциях, а обратно ничего не вернуть. - Может, ты остывала, потому что не получала взаимности? – уточнил Шуга. Джинни задумалась, что в этом было много правды. Одно дело мечтать о ком-то односторонне, тогда заряд энтузиазма пропадает рано или поздно, а другое встречаться и взаимодействовать, влияя друг на друга и делясь любовью. - Может быть. Но я сказала тебе честно, как считаю, как думаю, как себя знаю. Если это всё не вызовет в тебе уверенности, пожалуйста, не нарушай ради меня никаких правил, не считай тем случаем, когда связываешься на всю жизнь. - Это мой выбор, Джинни. Неважно, как получится или не получится с твоей стороны. Я сделаю всё, чтобы стать для тебя тем, кто ты для меня уже сейчас. Поэтому я считаю необходимым рассказать то, что хочу. – Юнги лёг на спину, устроив голову Джинни на своём плече. Его ладонь прошлась по её спине и, дотянувшись через бок, коснулась миниатюрной груди, на которой ладонь так и хотелось оставить, чувствуя её податливую мягкость, но это сбивало с мысли, и молодой человек вернул её обратно на спину. – В том монастыре, где мы с Намджуном познакомились, мы с ним вступили в одну банду… Мы стали золотыми. - Да ладно?! – приподнялась девушка на локте, хоть и удивившись, но произнеся это шепотом. – Золотыми? Это сказки о которых в средней школе изучают? - Ими самыми, - улыбнулся сдержано Шуга, пытаясь не выпячивать гордость тем, к чему принадлежал. Мог ли он знать, спасаясь в Тигрином логе много лет назад, к какой благородной организации присоединится? – Так что, я не работаю на государство, не служу в спецвойсках. Я состою в нелегальной банде, о существовании которой знает более-менее только преступный мир, и то очень немногое и недостоверное, потому что иначе нас вычислят и ликвидируют. - Но… но разве золотые не служили королям? Не охраняли страну? - Когда-то – да, но времена изменились, солнышко. – Юнги вздохнул. – Учитывая коррупцию и теневой бизнес чиновников, иногда приходится бороться и с самим государством. Нынешние золотые предпочитают оставаться мифом и легендой, чем отбиваться со всех сторон от недоброжелателей. Как ни крути, а мы неугодны почти всем в этом мире: желающим обогатиться, желающим захватить власть, желающим грабить, насиловать, убивать, желающим жить, портя чужие жизни и идя по головам. Мы, по возможности, ставим на место всех. - И много вас? – Шуга с хитрецой покосился на Джинни. - Внутреннюю информацию я выдавать не буду, моё дело рассказать тебе о себе. - Если государство вам не помогает, на что же вы живёте? - Ну… среди нас есть небедные люди, спонсоры, так сказать, вроде твоих брата и отца. - И Хосока, - догадалась Джинни, произнеся это имя. Юнги не собирался выдавать всех друзей, но отрицать не стал: - В том числе. – В девушке перевернулось восприятие этого человека. Она была уверена, что это такой же капризный, как она, наследник, который разнообразит свою жизнь тачками, путешествиями и даже занятиями боксом и тхэквондо, а он, оказывается, кучу средств вкладывал в группировку, борющуюся со злом и несправедливостью. Юнги посчитал необходимым уточнить: - У нас существует как бы общаг, все состоятельные золотые вкладывают туда максимальное количество средств, какое могут, и из него берутся расходы на задания и заработные платы для борцов, которые нигде не работают, не могут работать из-за постоянных операций и заданий. - Боже мой, - прижалась к нему Джинни, вздрогнув. – Я знала, что ты замешан в чем-то очень опасном, но не подозревала, что поддержки у вас нет вообще никакой. Одно дело – государственная безопасность, но когда ты против всех… ох… - Не волнуйся, мы же справляемся. Я не отношусь к нашим главарям, поэтому не знаю всей истории золотых от начала, но знаю, что мы были созданы много-много веков назад и, если до сих пор не вымерли, значит, всегда побеждали. - У вас есть главари? - Да нет, у нас, если подумать, нет иерархии. Но есть те, кто с мозгами, а есть те, кто быстро бегает и сильно бьёт, - хохотнул Юнги. – Поэтому шустрые и сильные подчиняются само собой умным и способным зарабатывать. Вся структура золотых выстраивается на дружбе, доверии и умении признавать, что кто-то в чём-то тебя превосходит. Как только появляются амбиции и желание доказать кому-то что-то – этот человек из золотых вылетает. И чем скорее его выкинуть, тем лучше будет, потому что такая личность всё равно рано или поздно совершит подлость или оплошность. - Неужели вы такие правильные? – У Джинни едва не захватывало дыхание от осознания того, что её парень – золотой! Это было сродни тому, что румынке или молдаванке бы парень признался, что он вампир***, англичанке или француженке, что рыцарь Круглого стола и потомок Ланселота, американке, что масон, а русской, что идеальный мужчина без вредных привычек, способный заработать и любить не только себя****. Молодые девчонки ассоциировали золотых с принцами и героями, часто их истории в прошлых веках пересекались с хваранами, золотым приписывали изобретение тхэквондо, установление Золотого века где-то за два тысячелетия до нашей эры, и много-много чего ещё. Они были недостижимы, прекрасны, сказочны, и давно никем не ожидались в действительности. И историческое-то их существование подвергалось сомнениями, а тут вдруг такое! - Ну, мы стараемся, - признал Шуга. – Честь мундира, так сказать. Если золотые не будут правильными, то кто тогда? Джинни замолчала, проникаясь и осмысляя. Это ж и её брат золотой! И Ви, и Чонгук, и Чимин наверняка, все ребята, с которыми Юнги мотался по свету. Надо же… - Я встречаюсь с героем. - Да ладно тебе, - как бы отмахнулся Шуга, но замечание потешило его самолюбие. - Серьёзно. Это… так необычно. Золотой… подожди, но ведь… в легендах же всегда говорилось, что это воины-монахи! У них никогда не было девушек и жён! – Напрягшись и взволновавшись, Джинни села, прикрыв грудь одеялом и посмотрев сверху вниз на Юнги. – Вам запрещено встречаться? - Раньше с этим было строже. Мне сказали, что раньше да, любовь была под запретом, потому что отвлекала от долга. Теперь же… нам предоставляется выбор. Если сможем совместить любовь и долг – пожалуйста. Не все решаются. Когда любишь – не хочешь обрекать человека на вечное ожидание и тревоги, и я тебя не хотел подвергать этому… - Юнги резко почувствовал приступ раскаяния. – Прости, я не должен был, на самом деле, заводить отношения, потому что… У всех девушек должна быть нормальная семья: муж, дети. А что за семья с постоянно отсутствующим отцом и мужем? Или, хуже того, убитым где-нибудь… - Джинни обрушилась вниз, закрыв рот Шуги поцелуем и опять крепко его обняв. - Ты не будешь убитым, понял? Ты пообещал мне всегда возвращаться, только поэтому я согласилась встречаться, ясно? Если не вернёшься – я тебе рога наставлю! - Кто-то умеет мотивировать, я тебе по жопе сейчас дам! Если я буду труп – это что, повод мне изменить? – нахмурился, перейдя хоть на чёрный, но юмор Шуга. Джинни было и печально и смешно одновременно. Она улыбнулась ему. - Я предупредила, Мин Юнги! Хочешь верности, изволь возвращаться. Они долго целовались и ласкали друг друга, прежде чем он опять заговорил: - Джинни, а ты бы родила от меня? Не прям сразу, а вообще. - Лет через пять, не раньше, - уточнила она. – Я не думаю, что готова буду до этого. У меня не хватит мозгов и терпения, и опыта. Вот через лет пять – можно. - То есть, ты хотела бы от меня ребёнка? - Да, и чего это одного? В семье должно быть двое минимум, иначе ему будет скучно. Тебе было скучно одному? - Немного, но двоих бы родителям было не прокормить... – Закрыв глаза, Юнги отбросил грустное прошлое и расплылся, ощутив очередную волну счастья и умиротворения. Перед глазами предстала картинка, как он сидит на ступеньках, тут, на крыльце родного дома, светит солнце, на дворе август, в саду, между деревьев, бегает двое детишек, а на уличной плите, в большом котелке, что-нибудь готовит Джинни. Если научится когда-нибудь это делать. От этого стало ещё веселее, представлять, сколько ещё сгорит кастрюль, прежде чем Джинни станет хорошей хозяйкой. Когда-то он мечтал о большом городе, его огнях и купюрах с кучей нолей, о толпах сексапильных девиц, которые вешались бы ему на шею, но нашёл одну, и всё остальное уже ненужно. Он готов вернуться сюда и ничего не желать, кроме её присутствия и тихой жизни вместе. – Мне кажется, что для мужчины встретить женщину, которая бы захотела подарить ему детей – это просто охренительно. Даже просто в перспективе. Это греет душу. Сразу знаешь, что есть чего ждать, ради чего жить, чему радоваться… Хотя, и без этого есть. – Молодой человек пригрелся под одеялом, под которым они переплелись с Джинни. Мать опять перед уходом привернула ондоль, но благодаря прохладе в воздухе стало ещё горячее под покрывалом. Иногда в экономии имелись определённые плюсы, а в простоте содержалось больше романтики, чем в самых дорогостоящих декорациях и свиданиях. Вернулись госпожа и господин Мин, как и предрекали, очень поздно, и ни слова не сказали двоим, уснувшим в их спальне. Довольные счастьем сына, они тоже легли спать в зале, не награждая по утру осуждающими взглядами ни Джинни, вышедшую в длинном свитере Юнги, ни его самого, в одних штанах усевшегося завтракать. И он не получил больше от матери ни удара полотенцем. Но накануне отъезда девушка случайно услышала разговор, явно не предназначавшийся для её ушей. Наверное, Шуга и его мать думали, что она ещё спит, поэтому шептались на кухне: - …нам всего лишь пятьдесят лет, сынок, мы ещё лет десять можем работать. - Вы не должны этого делать. Я ваш единственный сын, и я вас должен обеспечить. - Вот через десять лет этим и займёшься, а сейчас для себя поживи, не надо присылать нам все свои деньги! - И вовсе не все, мам… - Юнги, ну подумай о себе с Джинни. Вы любите друг друга, но чувства не живут просто так, их надо чем-то подкреплять. Она ведь не такая деревенская простушка, как твоя мама. Она из состоятельной семьи, она привыкла к другому, ей нельзя такие условия предоставлять, в каких мы живём, спустя рукава ждать, что она всем будет довольна. Не будешь за ней достойно ухаживать – нужен ли ты ей будешь? – Шуга промолчал, и это больно кольнуло Джинни. Он сомневался? Вновь она почувствовала недоделанной именно себя, а не их, семью со скромными средствами. – Юнги, оставляй деньги себе, траться на вас, нам-то что? Нам уже ничего не надо, а на еду всегда найдётся. - Мам, перестань, это не обсуждается… Я всё равно не могу дарить такие дорогие вещи, какие ей дарят отец или брат… - Вот и подумай, нужен ли ей будет такой мужчина? Ты, может, ещё и свадьбу за их счёт решишь сыграть? Юнги, так дела не делаются, нужно быть достойным такой девушки, из такого общества… - Джинни не выдержала и, стиснув кулаки, отодвинула дверь, переступив границу кухни. Шуга подскочил, уставившись на неё. - Мне ничего не нужно, госпожа Мин, - отчеканила Джинни. – Ни подарков, ни ухаживаний, ни даже свадьбы. Я хочу быть с вашим сыном. Не потому, что он роскошно за мной ухаживает, или что-то такое. А потому, что он очень хороший человек. Мой любимый человек. И это мне ещё нужно постараться стать его достойной. Повисла пауза, которую никто не смел нарушить. Юнги удивленно изучал лицо Джинни, на щеках матери разливался румянец стыда, что её фразы были услышаны, но в то же время от радости, какие фразы сказала девушка. Джинни смутилась, выдав всё, на что хватило её запала. В этот момент в дом вошёл господин Мин, расчищавший дорожку от снега с лопатой. Скинув шапку и зимнюю куртку, разувшийся, он вторгся в напряжённую тишину, сказав: - Сосед совсем обнаглел, нагрёб свои сугробы на наш участок, как будто мне мало лопатой махать! Нет, ему точно надо пойти и весь его огород обоссать. - Медленно улыбнувшаяся Джинни подточила выдержку Юнги, который пытался сдержаться, и они хором засмеялись. Всё-таки, не только на мать он был похож. И девушка почувствовала, что окончательно оказалась в своей семье, озвучив последние недоразумения, какие могли возникнуть. Деньги, казавшиеся ей чем-то само собой разумеющимся, чем-то, что красило людей и возвышало их в глазах других, обрели одну единственную значимость, как показатель щедрости и способности проявлять самоотверженность, и бескорыстно отдавать захотелось сильнее, чем тратить на себя. За три дня в посёлке Джинни изменилась значительнее, чем могла бы в другой раз за целый год: освоилась с удобной неприглядной одеждой, неказистыми, но тёплыми сапогами, растянутыми штанами, старыми пледами, в которые здорово укутаться, простой пищей, тесными комнатами, толкотнёй в кухне, прямолинейными замечаниями и отсутствием обсуждения цен и денег, тех самых денег, чью роль она переоценивала. Джинни во многом нашла прелесть, почти во всём, стоило понять, что атмосферу создают не вещи, а люди. И с Юнги ей было хорошо везде. Хотя в Сеул возвращаться не очень-то хотелось. Уезжая из посёлка, она точно знала, что половиной комплексов у Шуги стало меньше, а любви у неё к нему – ещё больше. Сидя в автобусе на соседнем с ним сидении, она положила голову ему на плечо, задремав, переплела свои пальцы с его и, воткнув по одному наушнику, слушая один плеер, сквозь каждую клетку кожи ощущала, что везение в судьбе – это не выигрыш в лотерее, не подвернувшая успешная вакансия, не удачное замужество с олигархом, не свалившееся наследство от дальнего родственника. Везение в судьбе – это встреча человека, который скажет, что хочет тебя с собой до самого конца, и сдержит слово. Джинни не заметила, как по щеке покатилась сентиментальная слеза, но ощутила её, когда заботливый палец стёр её с лица, а тёплые губы коснулись её макушки. - Всё в порядке? – тихо-тихо спросил Юнги, не зная, спит она или нет. - Песня красивая, - отболталась девушка, потершись щекой о его плечо, не открывая глаз. - Ты стала сентиментальной вдали от цивилизации, - пошутил Сахарный. Джинни не стала отвечать, что она стала сентиментальнее рядом с ним. Добро и человечность просыпаются не среди людей, а рядом с одним человеком. Одним, но золотым и родным, не тем, из-за которых хочется разучиться любить, а тем, ради которого хочется чувствовать всё сильнее.

***

Выяснительно-волнительно-увольнительный разговор, от которого Намджун хотел бы уйти любыми способами, всё-таки состоялся. Вызвав «на ковёр» ту самую женщину, чьи отпечатки обнаружились на документах, он без предисловия сказал ей, что знает, как она подставила Чжихё, поэтому ждёт объяснений. Дама начала отнекиваться, терялась и приводила неубедительные доводы по поводу того, что это наговоры и клевета, хотя по всему её лицу было видно, что это правда, и она поймана на преступлении. Но пришлось потратить уйму времени, чтобы вбить ей в голову, что всё, обратного хода не будет, ей уже не верят и в её интересах признать всё и написать заявление об уходе. К удивлению Намджуна, и это не сломило её, не заставило испытать чувство вины или элементарного стыда. Сотрудница принялась увещевать его в каких-то глупостях, вроде того, что сделала это из наилучших побуждений, ради фирмы, ради того, чтобы ответственный пост не занимала безответственная юная девица, а когда и это было отринуто, и Намджун попросил прекратить балаган и писать увольнительную, женщина чуть не бросилась через разделяющий их стол к нему, на него, в объятия или ещё того хуже, куда-нибудь ниже пояса, начав признаваться в чувствах, которые давно жили в её сердце. Опешивший молодой директор, понимающий, что бухгалтерша старше его лет на пятнадцать, сумел увернуться, но, видя горячность и неистовость в её глазах, понял, что страсть не была поддельной и, судя по всему, именно от неё всё и исходило. Женщина всего лишь избавлялась от соперницы, понимая, что должность главного бухгалтера единственная, которая бы позволила тереться возле желанного мужчины. Отступив мимо дамы к двери, под её признания о том, что он с ней мог бы быть счастлив, что ему нужна именно такая, как она – без претензий, опытная, хозяйственная, не то, что молодое поколение, Намджун позвал секретаршу, боясь, что эта мошенница, какие бы чувства ни руководили ей, выполнит угрозу Чонён – инсценирует попытку изнасилования и, чего доброго, подаст на шефа в суд, чтобы шантажировать его и не потерять рабочего места. Когда вошла секретарша, Намджун сам написал приказ об увольнении женщины и вручил его, подписанный, попросив отнести в отдел кадров. Наконец, придя в себя, женщина замолчала, постеснявшаяся своего поведения хотя бы при посторонней, и, сдерживая оскорбленные слёзы на глазах, удалилась. Бизнесмен вернулся на свой рабочий стул, откинулся на спинку и закрыл глаза. Это было ещё тяжелее, чем он мог представить! До него впервые почти что домогались, притом без малейшей взаимной симпатии. Он не любил такие персоны, ни внешне, ни внутренне. Готовые на подлость и коварство ради собственных целей и своего благополучия – мерзость! Да и… ну куда она на него хотела лезть? Нет, разница не совсем такая, чтобы она годилась ему в матери… Но почти годилась. Пусть даже выглядела для своих лет неплохо, Намджун хотел девушку примерно своего возраста, или чуть помладше, или чуть постарше. Он хотел нормальную семью, завести детей. А у этой женщины, он знал, было двое взрослых отпрысков, старший из которых закончил университет в том году, и не намного младше был самого Намджуна. Будда, что только не происходит в этом мире, чего только не бывает! Понадобилось не меньше часа, чтобы как-то отойти от этого небольшого скандала, избавиться от неприятных ощущений, осевших на душе, выпить чаю и прочитать мантры. Подставить молоденькую, наивную девчонку только для того, чтобы подобраться к нему! Выходит, причина всех неприятностей первоначально всё-таки он сам? Вот почему не следует боссам быть холостыми, чтоб подчинённые не тешили себя надеждами и не забивали себе голову. Был бы он женат – такого бы не произошло. Да нет, глупость, скольких начальников соблазняют те же секретарши или коллеги, заставляя вступать в тайные связи и изменять официальным супругам? Как это всё неприглядно, некрасиво, не по-доброму. И в торговле-то много обмана и грязи, и с преступным миром Намджун был косвенно связан, и много имел плохих дел в своей жизни, но чтобы ещё оказаться впутанным и в женские козни – это перебор. Ему захотелось, чтобы Соа была прямой, откровенной, романтичной и очень-очень честной и доверчивой, чтобы приходя к ней он точно знал, что в их мирке на двоих нет никакой лжи и там он может расслабиться полностью. Вот такая у него должна быть половинка, да, не умеющая замышлять, скрывать, чинить кому-то препятствия и подставлять подножки. Да, ей будет опасно такой в этом обществе, но он не будет отходить от неё ни на шаг, будет опекать, делать всё, чтобы она побольше времени сидела дома, никуда не ходила и не сталкивалась со злом и жестокостью. Уж не тиран ли в нём просыпается, желающий заключить свою принцессу в высокую башню? Нет, это всего лишь забота и естественное стремление мужчины быть защитником, сильным, нужным. Исчерпавшийся в мыслях инцидент отошёл на задний план и Намджун осознал и кое-что другое: Чжихё нужно вернуть на работу. Она невиновна, оправдана и вновь должна приступить к своим обязанностям. Ему даже уютно стало от мысли, что она вернётся на их фирму, только как же неудобно за то, что сначала заставил её уйти, а теперь придётся звать назад! Но он обещал держать её в курсе дела… Её мобильного у него не было, надо было бы идти в отдел кадров, в архив личных дел, искать номер. Или позвонить Чонён? А впрочем, среди недели срывать её на работу смысла нет, а в пятницу он и так её увидит на «тусовке», намеченной Богомом. Там и сообщит о возможности вернуться на прежнее место. А если она обидится и не согласится сама? Найти хорошего главного бухгалтера, к тому же честного, как он понял, проблемно. Что ж, исправляя то, что сам наделал, вовремя не задавшись нужными вопросами и не начав разбирательство, Намджун был готов уговаривать Чжихё. Лишь бы она была не в том своём обтягивающем платье, а то трудно будет собраться с мыслями. Будда, ну он же начал встречаться с Соа! Как он смеет думать о чужой попе? Молодой мужчина легонько шлёпнул себя по щеке, переключаясь на дела. Дела не помогали, и он стал фантазировать о Соа, которая, несомненно, привлекала его и возбуждала, как здорового мужчину красивая женщина. Фигура у неё была хорошая, она вся в целом была хороша, даже выделить что-то трудно, сосредоточиться на чём-то конкретном. А подумаешь о Чжихё – сразу большие глаза и круглая попа. «Так вот не стоит тогда о ней и думать!» - велел себе Намджун и задался вопросом: «А как о ней перестать думать?»