Спектакль в палате №138

9

В безумном белом потоке кружится все сущее. Торнадо заполняет это место, и из уголков абсолютной белизны выскакивают черные крапинки грязи, которые медленно формируют из себя страшную бурю. А потом яркая фиолетовая вспышка подрывает все вокруг, а я лежу на холодной земле и смотрю в яркое от света небо, внутри которого будто бы разгорается огонь. Стоит мне приподняться на локтях, как я чувствую страшную боль в ногах. Я гляжу на них и замечаю свои изрезанные до абсолютно непотребного состояния конечности. Мне нужна помощь. Я кричу и зову, но вокруг раздается лишь очередная вспышка фиолетового, проходящего по моей коже огненным жаром, и белизна вокруг сгорает, обращаясь в пепел. В следующую секунду я вновь могу дышать. Глаза все еще не видят, но я проверяю окружение кровавыми ладонями, чувствуя кожей только лишь нечто гладкое и мягкое. Я вновь напрягаю голосовые связки, но у меня получается лишь прохрипеть зов о помощи. И мягкий голос, такой родной и знакомый говорит мне не переживать. Все будет хорошо. Я наконец-то начинаю видеть, но передо мной лишь огромная черная зияющая дыра, в которую меня медленно затягивает. Голос умоляет позволить поглотить себя, но я сопротивляюсь, верчусь, продолжаю хрипеть в протесте. И голос утихает, позволяя печальному молчанию заполнить это богом забытое место. Я даже не знаю, где я. Это все точно реальное? Голос вновь просит сдаться, но я восстаю. И вновь. И вновь. Я вырываюсь из мягкого невидимого кокона, вдыхая воздух как нечто абсолютно необходимое, а голос начинает страдальчески вздыхать. А потом говорит, что это – ошибка. Кокон же распадается прямо на глазах, позволяя мне взлететь вверх, подальше от черной дыры. — Не стоит. Лучше не делать этого. — Настаивает голос. — Нет, стоит. Он – наша последняя надежда. — Шуршит шелуха кокона, пока я пораженно гляжу на ее распадающиеся частички. — Нельзя сваливать такую ответственность на одного человека. — Абсолютная безысходность наполняет меня, когда голос решает ответить. Я продолжаю освобождаться от кокона. — Одного будет достаточно. Ты знаешь, что мы не нужны. — Шелуху медленно уносит в дыру, где она бесследно исчезает, пока темное пространство заполняет еще один фиолетовый взрыв, и слышится короткий крик голоса. А потом абсолютная тишина. Красивая тишина. И я закрываю глаза в эйфории. Моя голова лежит на белоснежном облаке, и укутан я в одеяло из теплого ветра. По коже проходит мягкий холодок, задевая светленькие волосики на руках. Я лишь маленький ребенок, я ничего не знаю. Меня уносит куда-то далеко отсюда из этой темноты, и я открываю глаза, чтобы увидеть светлый потолок больничной палаты перед собой. Она плачет горько-горько. Взгляд фокусируется на ней, но я не могу разобрать ни черт лица, ни голоса, только искреннюю печаль и обычную женскую одежду. Она смотрит на меня, как мне кажется, и вздрагивает, после чего набрасывается на меня с до боли крепкими объятиями. Она повторяет мое имя сотни раз, и оно слетает с ее губ чуть ли не физически. Я кожей ощущаю всю напряженность голоса, теплоту тяжелого дыхания и горькие слезы. Мои руки сами обнимают ее дрожащие плечи, и из рта невольно вырывается слабое и абсолютно по-детски мальчишеское: — Мама. Она всхлипывает и целует меня в лоб. — Не волнуйся, мам, все в порядке. — Я чувствую необходимость в ее успокоении. Будто это единственное, ради чего я живу. — Это ненадолго. — Я бью кулачком по гипсу, чувствуя слабую боль. Она вертит головой, а я умоляю ее поверить. — Пожалуйста, мам, не плачь. Она высмаркивается в платок, которым впоследствии утирает очередную слезу, когда ей на плечо падает тяжелая рука. Рядом стоит мужчина, лицо которого затуманено в моем сознании, но я нутром чувствую, что он разглядывает меня осуждающим, но очень опечаленным взглядом. — Он поправится, это просто пара переломов, с каждым бывает. — Я резко киваю и соглашаюсь с мужчиной, которого в сознании обзываю «отцом». — Успокойся, тебе должно быть стыдно за всех нас. — Она извиняется и в последний раз утирает лицо, которое я даже разглядеть не могу, перед тем, как перестает всхлипывать. — Я плачу не из-за этого. — Ее мягкая рука проходит по моим загипсованным ногам. — Эти раны скоро пропадут. — Я уверен, что она улыбается. — Я боюсь за то, что это не меняет моего решения. — Она тяжело вздыхает, а мужчина сжимает ее плечо сильнее. — Ты знаешь, что я против. — Он приближается к ней, свободной рукой хватая ее за подбородок и поворачивая к себе. — Ты знаешь, что это – не выход. — Но разве не ты первым предложил это?! — Она хватает его за грудки, раздраженно приближаясь почти что вплотную. — Разве не ты настаивал на этом?! Разве не ты... — Она не договаривает, потому что отец звонко бьет ее по щеке. Мать отчаянно вскрикивает и вскакивает со стула, отходя на метр от моей койки. — А что случилось с твоим пацифизмом?! — Он надрывается. — Не ты ли постоянно… Одно и то же… — Он замолкает, после чего поворачивается ко мне. — Аратака. — Твердо произносит отец. — Аратака. — Холодно процеживает мать. — Аратака. — Говорят они в унисон. — Аратака. — Шумит эхо. — Аратака. — Шепчет чей-то мальчишеский голос. Я хватаюсь за уши, когда в голову вливаются странные мысли, совсем не подходящие мне, четырнадцатилетнему мальчику. Что-то совсем необычное и ужасно болезненное. Я смотрю на загипсованные ноги и в слезах касаюсь их руками. — Мам, пап, они ведь заживут? — Я поворачиваюсь к ним, когда воспоминания об аварии всплывают перед глазами. Вот грузовик, вот я. Вот меня сбивают, и я прощаюсь со всем миром, а потом просыпаюсь в больнице. — Аратака. — Она мягко касается моей щеки, когда я гляжу на ее негрубые, но мужские черты лица, волосатые брови, печальный взгляд и теплую улыбку. — Как бы ты хотел умереть? — Аратака. — Он подходит с другой стороны койки. У него серьезное лицо с большими красными кругами на щеках. — Как бы ты хотел умереть? — Аратака. — Призывают они к спокойствию, когда я в страхе закрываю глаза и хватаюсь за голову руками. — Это не спасет тебя. — Говорят они, пока по моим щекам текут слезы. — Ты сделаешь только хуже. — Они гладят меня по голове, а я хватаю их конечности и начинаю кусать до крови, но они даже не дергаются. — Смирись. Кровь из их кожи заполняет мой рот, и я задыхаюсь, без сил сваливаясь на мягкую перину. Они стоят надо мной и машут мне руками, провожая, а я не могу понять, куда именно я проваливаюсь сквозь мягкий матрац. Из-за огромного комка крови я не могу вымолвить ни слова, а перед глазами пелена нежных облаков. И я теряю связь с реальностью. Когда я прихожу в себя, я лежу все на той же койке, но я понимаю, что мне не четырнадцать. И далеко не двадцать восемь. Руки крепко привязаны к железным перилам, а во рту кляп. На ногах что-то ужасно тяжелое – гипсы. Дверь в мою палату открывается, и кто-то входит. Моя голова закреплена на подушке ремнями, и я не могу повернуться. Они подходят и становятся по обе стороны моей кровати: слева – мужчина с немного кучерявыми волосами и уставшим от всего взглядом, справа – молодой человек с короткими темными волосами и яркими красными кругами на щеках. Они смотрят сначала на меня, а потом поднимают головы, обращая внимание друг на друга. — Доктор. — Баритоном говорит краснощекий, протягивая руку вперед. — Доктор. — С энтузиазмом отвечает кучерявый и протягивает ладонь для рукопожатия. — У нас сегодня интересный случай. — Говорит краснощекий, осматривая мое лицо. Что-то в нем мне кого-то напоминает. — Очень интересный случай. — Поддерживает его светлый мужской голос кучерявого. — С чего начнем? — Мне сказали, что нам надо решить, что именно с ним делать. — Краснощекий касается моего лба, проверяя застежки на ремне. — У нас есть варианты? — Кучерявый смотрит на мои ноги. — Предлагаю лишить его каких-либо проблем простым способом. Знаешь, «экстренный код». — Мужчина с баритоном наклоняется ко мне, обдавая меня своим дыханием. Мурашки бегут по коже, пока я пытаюсь хоть как-то разобраться в их разговоре. — «Экстренный код»?! А это не слишком, доктор? Думаю, мы должны дать ему шанс. — Кучерявый касается кляпа, когда его запястье хватает краснощекий. — Вы с ума сошли, доктор? Ваш пацифизм и эмпатия к больным переходит какие-либо мыслимые и немыслимые границы. Здесь все ясно – «экстренный код». — Дайте ему шанс. — В голосе кучерявого звучит что-то настолько теплое и родное, раскалывающее лед в душе, что мужчина напротив его сдается и убирает руку. Улыбчивый снимает с меня кляп, и я ощущаю что-то отвратительно вяжущее во рту. — Как самочувствие, Аратака-кун? — Мягко спрашивает он, пока я кусаю язык. — Вы кто такие? — Хрипло выдавливаю я. — Ты не помнишь? — Удивленно протягивает краснощекий и усмехается. — Я доктор. — А я доктор. — Представляется сразу вслед за ним кучерявый. — Вы издеваетесь? — Зло процеживаю я, чувствуя странный дым в голове. — Где я? Как я здесь оказался? — Ты в больнице, Аратака-кун. — Доброжелательно отвечает улыбчивый, пока тот, что с баритоном, сипло мямлит что-то про бесполезность. — Что ты помнишь, Аратака-кун? В ушах шумит, меня окружает звук летящего вперед поезда. Рельсы, резкий и неприятный звук как ногтем о стекло, и я передергиваюсь. Я хочу проверить, кровоточат ли уши, но руки крепко-накрепко привязаны. Я вновь кусаю язык, и металлический вкус крови заполняет мой рот. Плечи дрожат, а я вижу абсолютную белизну. А потом фиолетовый взрыв и изрезанные ноги. На меня напали. — Кто это был? — Затаив дыхание, спрашивает улыбчивый. Другой скептично оглядывает меня. Я не знаю, кто это. У него в руках охотничий нож. Это ограбление? Или он попытался убить меня? Он опрокидывает меня и рвет ножом ахилловы сухожилия на моих ногах, после чего я кричу и рыдаю. По щекам текут слезы, много слез. Я давлюсь собственным бездействием, когда нож проходит по икрам и бедрам. — Ты помнишь что-то еще? — Краснощекий безразлично вздыхает. Нас там не было двое. Они напрягаются. Там был кто-то еще. Они припадают к моей койке. Там был черноволосый мальчик. А потом он взорвался фиолетовой вспышкой. Кучерявый резко тянет к моему горлу свои крепкие ладони, сжимая его со всей силой, после чего ему прилетает прямо в челюсть от краснощекого. Улыбчивого отбрасывает от меня, пока я кашляю. В глазах стоят слезы, а голова отказывается соображать. На периферии не они, а он. — Какого черта ты творишь?! — Краснощекий с безумием глядит на коллегу, пока тот сплевывает кровь. — У меня тот же вопрос. — Шепчет он, а потом поднимает разозленный взгляд на собеседника. — Не ты ли предлагал применить «экстренный код», доктор? — В его голосе слышится угроза, но она перебивается звуком фиолетовой вспышки. — Не ты ли рассказывал, что мы должны дать ему шанс, доктор? — Отвечает взаимной злостью краснощекий, переводя на меня свой прожигающий взгляд. — Как зовут черноволосого мальчика, Аратака? — Как зовут мальчика, Аратака-кун? — Поддерживает его улыбчивый, вновь мурлыкая мягким голоском. Откуда я знаю? Я не знаю его. Я не знаю, что происходит. Почему вы двое читаете мои мысли? Я ведь ничего не сказал с тех пор, как вы спросили, помню ли я что-нибудь. Не притворяйтесь теперь, что это не так. Какого черта здесь происходит? Кто-нибудь соизволит объяснить? Пожалуйста? Нет? Кто вы такие? Кто он такой? Нож. Охотничий нож. Я хочу повернуться к тумбе у моей койки, но голова закреплена ремнем. Зрачки медленно расширяются, пока сердце перестает бешено стучать, и я чувствую себя свободным. — Его зовут Моб. — Говорю я, улыбаясь. — Мой мальчик Моб. А что вы двое творите, Серидзава, Экубо? — Я наконец-то понимаю, что происходит. — Серидзава? — Неуверенно спрашивает Кацуя. — Экубо? — Удивленно протягивает дух. — У него опять начался наркотический бред? — Он смотрит на Серидзаву. — Похоже на то. — Соглашается Кацуя, после чего вставляет мне в рот кляп перед тем, как я успеваю что-либо сказать. — Не стоило на него рассчитывать. — Опечаленно протягивает Серидзава. — Не стоило. — Соглашается Экубо. — Спасибо за отличную работу, доктор. — Улыбчиво говорит Кацуя, когда протягивает руку. — Спасибо за отличную работу, доктор. — Тихим соловьем отвечает дух, скрепляя рукопожатие, пока я мычу в кляп, но меня не слышат. Напряжение бьет по вискам, и я вижу яркие звезды, а потом оба они, Серидзава и Экубо, расплываются белой дымкой в абсолютной темноте зияющей дыры. Только сейчас я чувствую, как с моих глаз спадает шелуха, которую немедленно засасывает в огромную воронку. Тебе здесь нечего делать, говорит голос. Ты отказался умирать, болезненно тянет он. Тебе здесь нечего делать, шепчет шуршание. Ты отказался жить в неведении, замолкает шорох. Я хочу остановить их, спросить, что именно происходит, но стоит мне закрыть глаза, как я снова начинаю чувствовать мягкость перины и подушки. Я поднимаю веки и вижу перед собой темноту, но не ту, которую я хотел увидеть. Это другая темнота – поглощающая своей мощью и влиянием. Он нависает надо мной, глядя прямо в мои светлые глаза своими темными очами, а потом говорит давно уже не детским или юношеским голосом: — Здравствуйте, учитель.