Walking in my shoes

Вопрос. Как ты относился к Дамблдору, будучи школьником, членом Ордена, узником... и после? После бурного продолжительного молчания. Я по-прежнему не нахожу слов, чтобы ответить на этот вопрос полноценно. Должно быть, за это время я разучился откровенничать. Я больше не хочу ни исповедоваться, ни проповедовать - делиться тем, во что верю. Говорить о тех, кому верю. Поминать всуе имя того, перед кем преклоняюсь. Кого чту как Учителя. Как Хозяина. Но раз уж я все равно начал, признаюсь честно: вплоть до шестого курса я не воспринимал профессора Дамблдора всерьез. Да и кто бы отнесся с должным почтением к директору, который вместо торжественной речи несет околесицу, задорно подмигивает новичкам, жует на ходу сладости, насвистывает себе в бороду какой-нибудь незатейливый мотивчик, мечтательно улыбаясь, смотрит куда угодно, только не на тебя. Славный такой старичок, рассеянный подслеповатый дедуля. Устрой светопреставление у него перед носом - он и не почешется. Удивительно, как долго я пребывал в этой приятной иллюзии. Спрашивается: ну и кто здесь слепой? Когда ввязываешься в авантюру, как бы ты ни был уверен в себе, ты все равно волей-неволей ждешь разоблачения. А когда ожидание не оправдывается, начинаешь воображать себя гением. - Блэки, ты гений! Джеймс от души хлопает меня по плечу, так что я едва удерживаюсь на парапете. В начале осени фонтан во внутреннем дворике, где мы собираемся перед уроком трансфигурации, плещет вовсю, и мне совсем не хочется искупаться. Питер хихикает. - Ну а что? Идея стоящая. Хогвартс в разрезе: поэтажно, вдоль, поперек и по диагонали, ввысь и вглубь, со всеми ходами и переходами, коридорами, тоннелями, лестницами, площадками, стенами, границами и прилегающей территорией. Со всеми, кто находится под этой крышей. Эксклюзив. Что-то вроде карты сокровищ. - Что-то вроде системы слежения, - уточняет Джеймс. Вопреки обыкновению Ремус идею поддерживает. Оценив масштаб предприятия, Питер прекращает хихикать. Он не спрашивает, каким образом мы собираемся вживить известные нам имена в кусок пергамента. Мы этого еще и сами не знаем. Однако чувствуем себя так, будто пиратская карта уже у нас в кармане. В этот момент мы свято верим, что умнее нас на свете нет никого. Между тем профессор Дамблдор, заложив руки за спину, неспешно направляется через двор к галерее. - Добрый день, - бросает он походя. - Чудесный денек, не правда ли? О да, господин директор. - Как ваши дела? Все в порядке, господин директор, лучше не бывает. - Как самочувствие, Ремус? Ремус смущенно кашляет. Питер внезапно обнаруживает, что у него развязались шнурки. Мы с Джеймсом озабоченно переглядываемся. Мол, как же так, наш друг заболел, а мы и не заметили. А ведь он и вправду какой-то бледный. Может, просто не выспался? У него кровать расположена неудачно - луна из окошка прямо в глаза, ага. Дамблдор удовлетворенно кивает. - Ну что ж, будьте здоровы. Он протягивает руку и как бы невзначай стряхивает с моего рукава черный волос. Определенно мой. Вот только не человеческий... Когда воображаешь себя гением, система слежения выходит из строя. Благостный и безмятежный, директор продолжает свой путь. А я провожаю его взглядом и жду, когда мир, перевернувшийся вверх тормашками, примет исходное положение... Если до инцидента с участием любознательного следопыта нашего Северуса-чтоб-его-Снейпа я еще мог тешить себя надеждой, что неверно истолковал жест директора, то после того, как он вызвал меня на ковер и всерьез потолковал со мной о тенях под Гремучей Ивой, сомнений уже не осталось. - Он все про нас знает! Видя, как я взъерошен, Джеймс авторитетно поправляет очки. Он всегда так делает перед тем, как изречь абсолютную истину. - Ну, предположим. Даже если и так. Он выразил нам свое недовольство? Он потребовал, чтобы мы прекратили блуждать по ночам в компании оборотня? Он запретил нам практиковать анимагию? Он сообщил в Министерство о правонарушении? Нет. Может быть, он хотя бы снял с Гриффиндора баллы? - Нет... - Ну вот и успокойся, Бродяга. И не беспокой остальных. А то Пит от расстройства забьется в щель, а у Рема приключится новый приступ самобичевания. Легко сказать - успокойся... Потешный старичок исчез. Теперь я видел перед собой человека, похожего на кованый старинный сундук, полный загадок, на дне которого лежат ответы на все вопросы бытия. Я бы многое отдал, чтобы туда заглянуть, хотя и не смел надеяться, что он когда-нибудь откроется простому смертному. Я смотрел, как он вышагивает по коридору, неторопливо, степенно, седой айсберг среди суетливых ледышек, и начинал понимать, за что на самом деле его называют величайшим магом современности. Я чувствовал, как свет на нем сходится клином. Я даже представить себе не мог, что способен испытывать такое уважение к старшему... Я готов был идти за ним куда угодно, слушаться беспрекословно, служить, сидеть, стоять, приносить в зубах палочку (прошу прощения за аналогию), бегать с поручениями, передать мистеру Икс в Лондоне то-то и то-то, проводить до ворот вон того господина, найти дом по такому-то адресу, побыть здесь, последить вон за тем окном. Да, сэр. Будет исполнено, сэр. Нет, сэр, меня никто не заметил и уж тем более никто не узнал. Отныне мои друзья стали моими братьями. Члены Ордена стали моей семьей. Глава Ордена стал мне ближе, чем родной отец. - Нет, сэр. Мои родители поддерживают Риддла, но меток у них нет. А вот Регулус... Я не боялся. Я знал, что мне ничего не грозит. С нами Дамблдор. А это значит, что мы в полной безопасности. Самым страшным потрясением для меня стало не предательство. Не арест. И не приговор. Самое ужасное, что я пережил в Азкабане, - это ясное, неопровержимое, необратимое осознание того, что при всем своем желании профессор мне не поможет. Что его слово решает далеко не всё. Что его полномочия небезграничны. Что он не всесилен. Что он не Бог. Он такой же смертный, как и все мы. А значит, такой же хрупкий, как и всё, во что я до сих пор верил... Как сказал бы один магл*, известный своим умением давать предельно короткие и точные определения: «разочарование - не совсем верное слово, но это первое, что приходит на ум». Я бы назвал это крахом иллюзий. Когда иллюзии рушатся, остаются факты. И факт состоит в том, что вернувшись на площадь Гриммо, я уже не смотрел на главу Ордена снизу вверх. За исключением тех редких случаев, когда я, смертельно уставший от безделья и одиночества, с трудом дождавшись очередного общего собрания, принимался эпатировать присутствующих, залезая под стол во время ужина, вертя хвостом и выпрашивая куски из тарелок. Одних это действительно забавляло, других возмущало, третьих смущало, и только профессор поддерживал игру - подзывал меня и угощал сахаром с ладони. Как-то раз, незадолго до Рождества, когда все разошлись и он уже стоял на пороге, мне стало невмоготу. Защемило в сердце, сдавило виски, горло сжалось - не продохнуть. Дамблдор взглянул на меня с беспокойством, и тогда я не выдержал. Опустился перед ним на колени. И как был, не превращаясь, начал скрести пальцами дверь, заскулил в голос... Он покачал головой - без жалости, без осуждения, - положил руку мне на плечо, слегка погладил и, наклонившись, сказал: - Я знаю, как тебе тяжело взаперти. Знаю, как ты тоскуешь по Гарри. Знаю, что и он по тебе тоскует. Но ему сейчас нужно учиться. А тебе - охранять этот дом. Ты нужен мне здесь, Сириус. Ты мне нужен. Живой и здоровый. И добавил с улыбкой: - Вы скоро увидитесь. Я улыбаюсь ему в ответ. - Да, сэр. Кажется, я тогда уже понял, что рано или поздно ослушаюсь его, и этот единственный раз будет стоить мне жизни. Что ж... Даже боги иногда умирают. ---------- * Чак Паланик