Walking in my shoes

Вопрос. Простил ли ты Люпина за то, что тот, узнав о твоем побеге из Азкабана, не искал с тобой встречи и не пытался помочь? - Я ему не помогал, - говорит он, и это чистая правда. - Я не был ему другом, - говорит он, и от этих слов у меня обрывается сердце. - Я не... Что же ты замолчал, Рем? Давай, повтори это еще раз. Отрекись от меня трижды, чтоб уж наверняка. Я отхожу подальше, в угол комнаты, сажусь на кровать, потому что ноги меня не держат, руки дрожат и тошнота подкатывает к горлу, а я, знаете ли, не люблю, когда на меня таращатся, если я не в форме. Даже в одиночной камере, в окружении дементоров я не испытывал такого сокрушительного одиночества, как сейчас - рядом с теми, кого я когда-то называл друзьями и кто теперь шарахается от меня, как от чумы, и рядом с тем, кого я когда-то взял на руки от купели и кто теперь, глядя на меня, жалеет, что взглядом нельзя убить. Похоже, из всех присутствующих мне сочувствует лишь этот рыжий мохнатый шар из семейства кошачьих, вот только оттого, что он от избытка чувств вновь взгромоздился ко мне на колени, не становится легче. Простил ли я Рема Люпина? Я бы простил его, если бы был на него обижен. Я бы мог на него обижаться, если бы и вправду ждал от него помощи. Я не ждал. После того, как я убедился, что даже Дамблдор не спасет меня, я не ждал помощи ни от кого. Азкабан отучил меня размениваться по мелочам - он просто не оставил мне сил, чтобы тратить их на обиду. Да, я тосковал по Ремусу. Я мечтал увидеть его снова. Но не так. Не при таких обстоятельствах. - Эй, старина! - Здравствуй! Сколько лет... - Ну как ты тут жив-здоров? Слышал, ты теперь важная птица - защиту преподаешь. - Птица? Я? Всё шутишь... Ты-то как? - Лучше не бывает. Лучше не спрашивай. Он подал мне руку. Он обнял меня. Он всё понял без слов. Чего же еще мне от него требовать? Он не стал искать со мной встречи? Пусть. Он принял на веру, что я виновен в гибели Джеймса? Пусть. В конце концов, это недалеко от истины. Он говорит так, будто оправдывается за то, что имеет несчастье быть моим старым знакомым? Что ж... Пусть. И пусть мне сейчас горько, грустно, больно, стыдно - Бог свидетель, я не злюсь на него. Мне это не нужно. Обида не имеет ничего общего с той неукротимой яростью, что подняла меня с тюремной койки и швырнула в пролив. Ярость держит меня на плаву, обида - топит. Я не хочу тонуть. И не хочу тащить за собой на дно тех, кто мне дорог. Я мог бы ответить на этот вопрос односложно, так что, боюсь, мне нечего больше сказать. Только вот еще что... Я никогда не подозревал Рема в предательстве. Я не допускал мысли, что он может доносить Волдеморту. Так же, как и Рем не верил, что я мог выдать Поттеров по доброй воле. Все мы - четверо - были открыты друг другу. Мы доверяли друг другу безоговорочно, безоглядно. Ни один из нас не оставил бы другого в беде. Ни один из нас не причинил бы другому боли. До того момента, пока не рухнула Темная башня. Ни один. Никогда. Ума не приложу, кто мог рассказать вам иное...