Schismogenesis

Это январь. Зима Согласно календарю. Когда опротивеет тьма, тогда я заговорю. К Новому году, наконец, подмораживает. Всё вокруг белое, чистое, пушистое и искрящееся. На сугробах повсюду небольшие трёхпалые следы. Деревья в полупрозрачном инее. Даже снегири, которых Ал не встречал уже порядка пяти лет, вдруг решили вернуться. Зимняя сказка. За день до Нового года всё пестрит мишурой, красными и синими тулупами, ёлочными игрушками. От этого пёстрого изобилия рябит в глазах и где-то на подсознательном уровне становится гадко. Если бы Алекса спросили, он бы сказал, что Новый год сильно переоценивают. Почти всё тридцать первое он благополучно спит. Просыпается от навязчивого звонка мобильника. Отвечает сонно, хрипло и невнятно. — Да? В трубке пару секунд молчат, потом слышится строгий женский голос. — Так, ты там либо спишь, либо уже накидался так, что голос узнать невозможно, и я даже не знаю, что из этого более кощунственно в такой праздник. Ал смачно зевает в трубку и садится на кровати. — И тебя с Новым годом, Алечка. На том конце провода вздыхают. — Слушай, я по тому же поводу. У нас тут шампанское, ёлка и тёплая атмосфера, приезжай, а? Ну чего ты у себя один будешь ныкаться? А у нас тут такая компания подобралась, будет даже, с кем о твоих самолётиках поговорить. Он скалится в пустоту и снова зевает. — Ценю твои труды, но… — Нет. Я поняла, — расстроено заканчивают за него. — Но попытаться-то стоило? — Ну-у, — тянет Алекс. — Не хватало ещё из-за меня расстраиваться. Я замечательно себя чувствую тут, в своём тёмном, пыльном холостяцком логове. Тараканы в голове не дадут заскучать. Честно. — Я знаю, — со вздохом отзывается Аля. — С Новым годом, оболтус, постарайся хоть в нём не быть таким вредным. Ал хмыкает. — Обязательно. Откладывает телефон и трясёт головой. Пора подниматься, раз уж разбудили. Идёт в кухню, ставит чайник. Баська изящно спрыгивает с подоконника, трётся тёплыми боками об ноги, требовательно мяукает. Ал насыпает ей корма и идёт застилать постель. Через десять минут уже сидит в зале с чаем и пытается найти по телевизору что-нибудь помимо «Иронии судьбы» и новогодних гала-концертов. Натыкается, наконец, на «Обыкновенное чудо» и зависает минут на тридцать, ровно до тех пор, пока Бася не забирается ему на колени и не начинает укоризненно на него смотреть. Ал сдаётся через пять минут, откладывает пульт, смотрит в бесстыжие жёлтые глаза. — Слушай, я взрослый двадцатипятилетний мужик, я сам могу решить, где мне праздновать Новый год. Она фыркает пренебрежительно. Ал в ответ закатывает глаза. — Не начинай. Кошка зевает с исключительно насмешливым видом. — Знаешь что, надо было заводить кота. Он бы лежал себе целыми днями и вылизывал яйца, а не пытался направить меня на путь истинный. Бася обиженно чихает, спрыгивает с его колен и идёт спать на письменный стол. — Иди-иди и ночью ко мне под одеяло не суйся, предательница. Подумать только, даже кошки в этом мире указывают ему, что делать. Остаток вечера Ал проводит за телевизором, Новый год отмечает примирением с кошкой, чокается банкой пива с сосредоточенным Путиным на телевизионном экране. И полночи слушает взрывы салютов, лёжа в кровати и глядя в потолок. Честно говоря, иногда он правда начинает верить, что с ним что-то не так. ***

Серые праздники — Я ненавижу их так же, как ты. Бутылки романтики Как старые истины — тоже пусты. С утра Алиса ходит по магазинам в поисках продуктов. Потом они с мамой готовят праздничную гору всевозможных салатов, мяс по-французски и ещё чего-то по мелочи. В пять она звонит Сашке — дежурно поздравляет «с наступающим», интересуется здоровьем и пытается болтать о весёлых пустяках. Брат, которого никогда не получалось обмануть, тут же перестаёт шутить. — Случилось что-то? Алиса вздыхает и прислушивается к холодной пустоте в груди. — Я не знаю. Опять как в детстве. — Плакать хочется? — Пока просто тоскливо. А как подумаю о гостях… Саша на том конце провода хмыкает. — Знаешь, мне тоже иногда на этих сборищах плакать хочется. Особенно, когда тётя Лида заводит своё любимое про невесту и про то, какая у неё Лизонька умница и красавица. Алиса фыркает. — То, что вы троюродные брат с сестрой, никакая не проблема, естественно. — Ой, да какая проблема? Она же ради нас старается, хочет, чтобы мы были как Таргариены, — смеётся Саша. — Главное, чтобы не как Ланнистеры. Они молчат пару секунд, а потом Саша говорит: — Не зацикливайся, ладно? И постарайся не умереть там со скуки до моего возвращения, — просит он, и Алисе чудится в его голосе грусть. — Постарайся больше не болеть страшными для взрослых болезнями, ладно? — Обещаю, — говорит Саша, и Алиса почти видит, как он кивает для убедительности. Она вздыхает, раздумывая, стоит ли ворошить глупые детские игры. Потом вспоминает слабый голос горячечного Саши и решает — стоит. — Тибул? — тихо-тихо говорит она в самую трубку. Пароль со времён, когда ей было лет семь. «Сейчас я скажу тебе что-то, что никак нельзя игнорировать». — Суок? — удивлённо отзывается Саша. — Приезжай побыстрее, а? Я… У меня тут без тебя всё как-то… скучно. На том проводе хмыкают. — Я тоже по тебе очень скучаю. Приеду, как только смогу. Честное слово. Счастливого года, сестрёнка. Алиса улыбается. — И тебе. *** В семь начинают подтягиваться гости. И следующие часов пять Алиса проводит в тёплой и — на удивление — довольно уютной семейной атмосфере. Под звон курантов её спаивают шестым бокалом шампанского и она чувствует, что не хочет ничего, кроме как лечь головой на подушку и не подниматься больше никогда. Пока половина гостей собирается домой, вторая уговаривает её пойти с ними гулять по ночному городу и запускать салюты. Но мама вовремя отвлекает женскую половину историей по Сашину скарлатину, а папа берёт на себя мужскую часть компании. Когда Алиса, наконец, закрывает за всеми ними дверь, ей нужна минута, чтобы привыкнуть к образовавшейся тишине. Потом она с наслаждением снимает платье, пытается хоть немного прибраться на столе, перебивает вкус шампанского во рту новогодним мандарином и обессилено падает в постель. Засыпает она под взрывы салютов и приглушённую стеной музыку из соседней квартиры. ***

Да, дурен сон; как погляжу. Тут всё есть, коли нет обмана: И черти, и любовь, и страхи, и цветы… Алиса падает. Безумно долго, почти как её тёзка в том дурацком мультике, который она ненавидела в детстве. Так долго, что временами это чудесное ощущение полёта пропадает и, чтобы испытать его снова, приходится вспоминать, что она падает. А когда полёт, наконец, заканчивается, она почему-то не просыпается, а оказывается сидящей на каменной ступеньке у Грибоедовского канала и рассматривающей тёмную водную гладь. На ней белое платье, и это совсем не кажется странным. Вдруг из-под воды появляется лицо. Алиса определённо знает этого человека, но никак не может разобраться, откуда и кто он. А он начинает шептать что-то о том, что ей нужно идти с ним, что где-то там будет лучше и что ей не нужно бояться. Алиса отвечает, что не боится, и это чистая правда. Тогда из-под воды он протягивает ей руку, но только она начинает тянуться навстречу, как он хватает её за ногу и тянет за собой. Алиса тонет. Перед её глазами светлая поверхность воды, и она удаляется. Тонуть почему-то не страшно. Она закрывает глаза и делает вдох. Дышать водой оказывается очень просто. Когда она касается дна пальцами ног, дно вдруг превращается в пол школьного коридора. Алиса подходит к кабинету химии, оставляя на полу мокрые следы, и открывает дверь. Алексей Михалыч стоит, облокотившись о свой стол, и поворачивает к ней голову, когда она входит. — Я уже начал думать, что ты не придёшь, — он улыбается и щурит блестящие лазурью глаза. — Мне холодно, — говорит Алиса, хотя на деле не чувствует даже прилипшей к телу ткани. Мужчина кивает, подходит к ней и обнимает. Алиса обнимает его в ответ и явственно слышит колотящееся в груди сердце. — Всё будет хорошо, — говорит учитель. И Алиса понимает, наконец. Она открывает глаза с глубоким вдохом, как после кошмара. Садится на кровати. Сначала долго смотрит в пустоту перед собой, а потом прячет голову в ладонях. — Ну и дура. Не может же всё быть так просто. Не может же всё быть так плохо. Ну пожалуйста.