Schismogenesis

нет у меня ни башлачева, ни летова, ни змеиного яда, ни дверей восприятия. и я, и я падаю, разжимая руки Алиса никогда не любила первый учебный день после каникул. Как будто возвращаешься домой после длительной поездки и чувствуешь, что что-то в нём неуловимо изменилось. И это ощущение не-твоего, не-обжитого давит и раздражает. И никак не привыкнешь к нему в первые дни. Она стоит у окна, нервно барабанит пальцами по подоконнику. — Я знаю о ком ты думала все эти каникулы, — раздаётся сзади замогильный голос. «Не знаешь». Илья подходит, целует её в висок, заглядывает в лицо. Улыбка у него как всегда широченная и как всегда ослепительная. — Как живётся в новом году? Алиса улыбается. — Примерно так же, как и в старом, — честно сказать, прошлый год был раем по сравнению с этим. А нынешний как начался дерьмово, так дерьмово и продолжается, похоже, не собираясь меняться в лучшую сторону. Она запуталась. Она, похоже, влюблена в своего учителя и всю прошлую четверть даже не подозревала об этом. — А ты как? Илья начинает что-то о команде, предстоящих соревнованиях и подготовке. Алиса, против обычая, почти не слушает. Алиса нервничает. Первым уроком у них химия, и она никак не может определиться — хорошо это или плохо. С одной стороны, полезно было бы взглянуть на Алексея Михайловича новым, переосмысленным взглядом, с другой… Чёрт, если она правда в него влюбилась, ей ведь должно быть стыдно перед Ильёй. — Э-эй, слышишь меня? — он машет ладонью у неё перед глазами. Алиса кивает с виноватой улыбкой. — Слышу, конечно. Он хмурится пару секунд, но продолжает. — Так вот, я обхожу его справа и тут вижу — на меня идёт Васильев… Да, конечно, Илья — просто капризный ребёнок, которому нужен кто-то надёжный, тёплый и готовый слушать его болтовню. И желательно, чтобы всегда под рукой. Но она же сама на это подписалась. Силой никто не тянул. Тогда считается ли то, что она влюбилась в другого человека — изменой? А считается ли вообще влюблённость изменой? Чёрт. Звонок звенит совершенно неожиданно. Алиса скомкано прощается с Ильёй и невежливо быстро улепётывает в кабинет. Залетает в класс, кидает на парту рюкзак, а сама плюхается на стул. И слышит над ухом голос Сёмы: — Танцуй. Химик заболел, сегодня у нас Лидия Петровна. Алиса не может разобрать, вздыхает она облегчённо или разочарованно. *** Проходит три дня, а странный химик, в которого Алиса влюблена, всё ещё на больничном. Проходит три дня, А Алиса всё никак не может с собой разобраться. Нужно учиться, а у неё голова забита глупостями. Поэтому она решает, что пора отложить проблему в долгий ящик и расслабиться. У неё даже получается, кажется. Правда, ненадолго. На перемене между вторым и третьим уроком, в коридоре, её ловит за руку завуч и спрашивает: — Синицина, ну-ка. Знаешь где Сахарова, 21 находится? Алиса кивает. Вера Анатольевна облегчённо вздыхает и отдаёт ей белый пакет с логотипом «Дикси», в пакете тетради. — Отнесёшь Алексею Михайловичу. У неё округляются глаза. Это плохо. Только сейчас она замечает стоящую рядом с Верой Анатольевной девочку, года на два младше неё. И выпаливает неожиданно даже для себя самой: — Я одна не могу. Можно мы вместе сходим? Вера Анатольевна хмурится. — Что значит — не можешь? — Туда же минут двадцать идти, страшно одной. Завуч явно раздражена, ей некогда возиться с глупыми детьми, у неё, наверное, расписание на новую четверть не дописано. И Алиса добивает: — Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Мы быстро — туда и обратно, правда. Вера Анатольевна медлит пару секунд и махает на них обеих рукой. — Делайте что хотите, только отнесите тетради. И отдаёт Алисе в руки листочек с адресом. Через пять минут они выходят из школы и топают по снегу в сторону перекрёстка. Девочка, идущая рядом с Алисой оказывается довольно общительной и заводит разговор о том как здорово, что Синициной осталось так мало времени париться в школе. Алиса улыбается, попутно вспоминая, что зовут её, вроде, Светой. Раздумывает, рассказать ли ей о том, что это на самом деле не здорово, и как, вообще-то, страшно, уходить куда-то в неизвестность из места, где раньше проводила по десять часов своей жизни. Но пока Алиса раздумывает над этим, Света подкидывает ей новую тему для разговора. На середине пути она огорошивает её вопросом: — Ты ведь встречаешься с Ильёй Зайцевым, да? Алиса кивает. Она улыбается. — Он классный. «Далеко не такой классный, как ты думаешь». Алиса выдаёт вежливую улыбку и спрашивает: — А у тебя есть парень? Интересно, то, что она врёт людям о том, что думает о собственном вроде-как-парне, делает её лицемеркой? Девочка смотрит на неё так, будто она спросила несусветную глупость. — Конечно. И всю остальную дорогу Алиса слушает рассказ о её бойфренде. Мило на самом деле. И отлично отвлекает от разных дурацких мыслей. Только по мере приближения к нужному дому, руки у неё всё-таки начинают предательски трястись. Надо было отказаться. Надо было думать об этом раньше. Минут семь девочки тратят на поиски нужного подъезда, а когда находят, им несказанно везёт — дверь оказывается открытой. Лифта в доме нет, так что они поднимаются пешком. Окрашенные в весёлый синий стены расписаны не менее весёлыми высказываниями, между которыми иногда проглядывает традиционное русское трёхбуквенное. Между вторым и третьим этажами стены на удивление чистые, только у самой лестницы красуется намалёванное чёрным маркером загадочное «А давайте быть?». Они поднимаются, и Алиса жмёт на звонок у большой чёрной двери с цифрой 33. Открывают им не сразу, а когда открывают, девушка не могу удержаться от короткого смешка. Мужчина стоит перед ними в домашних трениках, растянутой футболке, на которой с трудом узнаётся полустёртый логотип «Нирваны» и тапках с собачьими мордочками на носках. На щеке у него след от подушки, а светлые волосы торчат во все стороны. Он зевает в кулак и щурит глаза, рассматривая девочек. — Господи, Синицина, это ты? — хрипло со сна и, наверное, от простуды, спрашивает он. — Никуда от тебя не спрячешься. Алиса упорно молчит и не возмущается, так что Алексей Михалыч, видимо, решает оставить её в покое. Вздыхает только грустно. — Тетрадки что ли принесли? Девочки кивают. — Замечательно. Он протягивает руку, забирает у Алисы пакет, и бросает в её сторону смешливый взгляд. У неё вдруг холодеют кончики пальцев от страха. Потому что она совершенно отчётливо понимает, что он в курсе. ***

как приятно и забавно, что я очень нравлюсь вам. — Ну проходите, хоть чайку попьём. Ал открывает дверь пошире и отходит в сторону, пропуская гостей. Синицина бледнеет, потом ударяется в краску и пятится. — Спасибо конечно, но мы, наверное… — лепечет негромко. Ал перебивает. Это у них уже становится традицией. — Давай-давай, Синицина, не каждый день выпадает шанс выпить чаю с учителем. Хватает её за плечо и тянет внутрь квартиры, подталкивает в спину. Анисимова заходит следом, немножко смущённо улыбаясь. Через пять минут девочки, слегка напряжённые, сидят у него на кухне. Синицина, усаженная между столом и стеной (чтобы убегать сложнее было), сосредоточено сверлит взглядом стол. Анисимова оглядывает кухню со сдержанным любопытством. Ал интересуется, щёлкая чайником: — Что будем пить? У меня есть черничный, малиновый, с женьшенем, с травами, каркаде, зелёный, зелёный с лимоном, зелёный с лимоном и медом, имбирь и мёд, имбирь без мёда, ваниль с миндалём, «белый трюфель», черника с ромашкой, ваниль и орехи, и «Эрл Грей». Анисимова смущённо улыбается и просит кофе. Синицина спрашивает не поднимая головы: — На ходу придумали? Ал хмыкает. — Значит, с травами. Она кивает. — С травами годится. Ещё через десять минут чай разлит, на столе одиноко стоит вазочка с какими-то конфетами, которые Аля принесла вчера, а кухня погружается в неловкое молчание. Ал, покашливая, осторожно спрашивает о школьных новостях, и Анисимова оживает — щебечет что-то о конкурсе, беременной учительнице, соревнованиях по баскетболу. — Как там Лидия Петровна? Справляется? — О, вчера она превзошла себя, — отзывается Синицина, размешивая сахар в чае. — Вчера чуть не убила Максимова за то, что он не ответил ей алканы. Алекс улыбается — три самостоятельно сказанные фразы, ну не победа ли? Потом они (они — это Ал и Анисимова, разумеется, Синицина продолжает играть в социопатку) болтают о пустяках. К концу беседы Света по уши измазана в шоколаде и её приходится отправить умываться. Алиса сидит и нервно барабанит пальцами по столу, то глядя в кружку, то оглядывая Алексову кухню, лишь бы с ним самим взглядом не встретиться, косится на дверь ванной. Потом поднимает на Ала напряжённый взгляд и спрашивает, наконец: — У вас же есть кому за вами присмотреть? Ну там чай приготовить, прибраться, сходить за лекарствами? Ал не может сдержать улыбки. Неужели он выглядит настолько больным? Он смотрит на её сосредоточенное, настороженное лицо. Брови чуть сведены к переносице, губы сжаты. Стоит только сказать пару слов, да покашлять надрывно и это чудо ведь останется и будет за ним ухаживать. Как пить дать — останется, ей просто совесть не позволит оставить беспомощного больного человека одного. А ведь было бы очень даже неплохо, если бы она осталась. Ал кисло улыбается. Кивает. — Конечно. Ко мне после работы заходит друг и помогает по хозяйству. Не волнуйся. Она отворачивается, стараясь всем видом показать, что нисколько она не волнуется. И вообще, это она так, из вежливости спросила. Прощание у дверей выходит молчаливым и таинственным, потому что Синицина зашнуровывает свои сапоги аля Ван Хельсинг за двадцать секунд, а Анисимова непотребно долго возится с кедами (неужели не холодно?). У него с Алисой милой беседы как обычно не получается, поэтому она с превеликим интересом изучает потолок, а Ал рассматривает её. Она откровенно парится в куртке, которая велика ей размера на два. Нетерпеливо перекатывается с пятки на носок и периодически оттягивает воротник. У неё синяки под глазами как будто ярче обычного, и вообще в целом усталый вид. Мучает её там что ли кто-то, пока его в школе нет? Ал думает, может так и спросить у неё, но потом решает не трепать ребёнку нервы ещё больше. Дремавший до этого кашель по закону подлости просыпается в самый последний, и от этого самый обидный момент. Уже на пороге, когда Ал собирается закрыть за гостьями дверь, его скручивает. Он надрывно бухает в платок, и ему стоит больших трудов взять себя в руки, поднять глаза на детей и хрипло попрощаться. Обеспокоенный взгляд Алисы настолько умилителен, что он закашливается снова.