О чем молчат телефоны

Легкие порывы кружили в воздухе белые лепестки. Но прикосновений ветра я не чувствовала. Я с тоской смотрела на надгробие с его фотографией. Дата рождения на ней вызывала теплый отклик внутри, напоминая о самых незабываемых праздниках в честь нее. И страшной, жестокой и нелепой ошибкой казалась рядом с ней дата, сообщающая о дне смерти. Она миллиметр за миллиметром врезалась в сердце, все глубже и глубже… и я точно знала, что эти шрамы не заживут никогда. Снежно белые розы укутывая собой могилу… его могилу… Еще одна нелепая ошибка. У него не должно быть могилы, он должен жить. Его приближение я не услышала — почувствовала. Я знала, что он здесь. Знала, что она стоит за моей спиной и так же молча смотрит на надгробие.  — Так не должно было быть… — шепот срывается с моих губ. Внутри боль кислотой разъедает внутренности, добираясь до измотанной души.  — Я знаю, — тихий голос за моей спиной уносится вверх вместе с танцующими на ветру лепестками. Вместе с ними ветер подхватывает мои волосы, закрывая ими лицо. Но мне казалось, что и этого я тоже не ощущаю.  — Ты так красива в этом платье… — неожиданно произносит он. Смысл сказанного настолько был далек от происходящего, что я не сразу поняла, что услышала.  — Что? — все же оборачиваюсь к нему. Он совсем рядом, улыбается. И смотрит так, что на глазах наворачиваются слезы. Я хочу, чтобы он всегда так смотрел… На мой вопрос он лишь шире улыбнулся, легким кивком призывая посмотреть на себя. Опускаю взгляд. Не знаю, что я собиралась там увидеть, но явно не подол длинного светлого платья. Оно то ли светло-розовое с серебристым, то ли снежно-белое с какими-то радужными всполохами. Понять не удается.  — Откуда… — недоуменно смотрю на него. Он все с той же улыбкой пожимает плечами. Его взгляд, бесконечно долгий, вселяет надежду, что все это по-настоящему. Не важно, где мы и что с нами, но все это взаправду. Наступившее молчание боюсь нарушить: не дышу, даже не мигаю. И отчаянно борюсь с желанием прикоснуться к нему… Но он сам протягивает ко мне руку, осторожно привлекая к себе. Переводит взгляд на кружащиеся вокруг нас лепестки, с легкой улыбкой следит за их движениями, а после, негромко произносит:  — Смотри… — он кивает в сторону, призывая меня посмотреть на них, — мы можем так же. И в ту же секунду он уводит меня за собой, закружив в танце, подобном тому, что танцевали россыпи белых всполохов вокруг нас. От неожиданности из легких выбивает кислород. Внутри все кричит о неправильности, неуместности происходящего. Какие танцы рядом с могилой?.. И, едва он замедляет движения, оборачиваюсь, но ее нет. Все вокруг медленно таяло, сменяясь чем-то легким, как облака, и бескрайним, как космос. И лишь белые лепестки — хотя я уже не была уверена, что это именно они — продолжали окутывать нас. Вновь перевожу на него взгляд. Смотрю, не мигая. А потом понимаю, что же такое не логичное было во всем этом.  — Постой… — выдыхаю негромко, — ты же боялся ко мне прикасаться…  — Да, — соглашается так же тихо, — раньше. Сейчас я не боюсь, что ты уйдешь за мной. О чем он? Внутри болезненно сдавило. Что он имеет в виду? Я не оставлю его!  — Уйду. — Киваю уверенно, — уйду… как нет? Я хочу остаться с тобой. Не вру. Останусь. Прямо сейчас.  — Может быть, мы будем вместе… когда-нибудь.  — Не оставляй меня…  — Я не оставлю тебя. Никогда, слышишь? — взгляд становится чуть серьезнее, но улыбка все такая же: ласковая и… спокойная, что ли. Он обнимает мое лицо ладонями — и это я чувствую. Позволяет прикоснуться к нему в ответ… Я тянусь к нему, и он не отталкивает. Лишь негромко, но четко повторяет.  — Я не оставлю тебя. Но сейчас… не забывай жить.  — Нет… — с ужасом понимаю, что что-то идет не так. Он вроде здесь, но уже нет. Одна реальность накладывается на другую, что-то вокруг меняется, но остается прежним. Тяжело, но не понимаю от чего. — Нет… постой… Стой! Срываюсь на крик. Чувствую, как по щекам стекают слезы. Руки все еще прикасаются к его лицу, но я уже не ощущаю этих прикосновений. Она улыбается. Он исчезает. Снова.  — Нет… стой.не надо! Перед глазами его лицо, его глаза напротив меня… Он все еще здесь. Сейчас. Но секунда-другая, и разочарование резко и намертво сжимает горло, лишая возможности дышать. Было больно. Было очень больно. Ни на что не похожая, тупая, ноющая боль пробивала ребра, словно изголодавшийся неистовый хищник, загоняя к стенке сжавшееся от ужаса сердце. Отчаяние ядом разливалось по венам, вырываясь наружу с моими всхлипами, что вот-вот грозились перерасти в крик. Но где-то на закромках сознания бьется мысль о том, что этого делать нельзя. От безысходности до скрипа — хотя показалось, до треска — сжимаю зубы. Но даже так из груди вырывается не то вой раненного зверя, не то стон умирающего. И плавно приходит понимание, что это — конец. Потому что от кончиков пальцев по рукам и дальше, к телу, ползет холод. Потому что каждый судорожный вдох отдается режущей болью в груди. Потому что бьющийся в висках пульс становится все реже. Напоследок в трещащее по швам сознание заползает мысль о маленьком желтом телефоне, что столько времени был моей спасительной соломинкой. Но сразу за этой мыслью наступает пустота. Не хочется ничего. Даже заглушить боль… Нахожу в себе силы пошевелиться. Медленно сползаю с дивана на пол, подтягиваю к себе колени, запрокидываю голову назад, упираясь затылком в сиденье дивана. И с прискорбием понимаю, что это последние движения в моей жизни. Все вокруг гаснет, погружаясь в пустоту, но потом очень-очень медленно появляется обратно. Еще темно. Луна отбрасывает блики на потолок, слабо подсвечивает украшения — звездочки. Все словно замерло. Или умерло… …или я умерла? Но непрекращающиеся слезы наводят на мысль об обратном. Жива. На зло самой себе — жива. И тут же к ощущениям мокрых дорожек на лице добавляется странный металлический запах и струящееся по губам и подбородку тепло. Руки колотила мелкая дрожь, но, совладать с ними все же удается. Отнимаю пальцы от лица, опускаю взгляд… на самых кончиках — следы крови. Не удивительно, что так пульсирует в голове. Но вид собственной крови, как ни странно, приводит в подобие чувств. Я все еще здесь, в своей комнате. Все еще дышу. Все еще о чем-то помню. И даже о ком-то. И через боль, что играется с перепуганным сердцем, до меня пытается достучаться эта гребанная жизнь. Раздавшееся за спиной пиликанье телефона послужило волшебным пенделем, закинувшим меня обратно в реальность. Я судорожно хватанула воздух, что резанул по легким, взобралась обратно на диван и выудила из-под розового слоника телефон.  — Яна… он…  — Я знаю. И долгие, очень долгие минуты мы не говорим ни о чем. Он прерывисто дышит, слушая мои сдавленные всхлипы. А я нашариваю в тумбочке упаковку салфеток, и в перерывах между всхлипами стираю остатки крови, что тонкой струйкой тянулась от носа к подбородку. Благо она сама уже остановилась. Скомканную салфетку я отложила на тумбочку. Не забыть бы убрать утром, чтобы мама не увидела. Блики на потолке уже перечеркивали потолок наискось, а вдалеке послышались первые автомобили, когда я, наконец, заговорила.  — Он… он сказал, что не боится, что я…я… уйду с ним, — собственный хриплый голос вызывает волну мурашек по рукам. Но совладать с ним пока не получалось.  — А кто бы тебя отпустил? — легкая усмешка на том конце провода придает сердцу храбрости, и оно делает первые слабые попытки дать ноющей боли отпор.  — Но почему сейчас… что сейчас изменилось?  — Я не знаю. Но мне он сказал, что со мной такое прокатит чуть попозже.  — «Прокатит»? Так и сказал? — удивленно таращусь на собственный пол.  — Именно, — тихий смех из трубки. Губы непроизвольно растягиваются в улыбке. С него станется разрушить самый тяжелый или трепетный момент чем-нибудь таким. Зверюга, что до этого грозилась сожрать сердце, трусливо сиганула куда-то в темноту. И на смену отступающей боли медленно и лениво ползло облегчение.  — Как думаешь, о чем он говорил? — перевожу взгляд в окно, за которым на небе медленно гаснут звезды.  — Что-то в твоей жизни происходит… наверное, — протянул француз.  — Ну да, мне еще Анькино платье караулить, чтобы длину нужную сделали, — буркнула я. — А потом можно помирать спокойно. Тихий смех на том конце сменился на недовольный, но беззлобный тон:  — Если ты умрешь, я тебя сам убью.  — Ты как всегда логичен, — скептически отзываюсь я.  — Не без этого, — соглашается он, и, после короткой паузы, уже намного мягче, добавляет, — А вообще… не смей даже думать о таком. Я тебя здесь жду. С этими словами что-то, что я так и не смогла понять, со скрипом возвращается на свои места. И к зашуганным раненным мыслям осторожно присоединяется еще одна, чистая и светлая: у меня осталось еще что-то хорошее. И этого хорошего очень много. И оно очень важное. За разговором мы встретили рассвет. И первые лучи солнца пробрались в комнату вместе с его словами о том, что меня ждет какой-то сюрприз ко Дню рождения. Но как ни старалась я уговорить, хотя бы намекнуть мне, что это, ничего не вышло. В этом плане он куда упрямее меня. Пришлось все же разъединиться, когда на втором телефоне у меня зазвонил будильник. Школу еще пока что никто не отменял, хотя и это совсем ненадолго. Еще чуть-чуть и свои объятья распахнет лето, каждый день которого я постараюсь наполнить смыслом. Отложив телефон обратно на спинку дивана, понадежнее запрятав его под слоника, я перевела взгляд на нежно-голубое рассветное небо. Я никогда не перестану желать к тебе уйти… Я всегда, слышишь, всегда буду скучать… И с болью этой я расстанусь еще не скоро… я даже не надеюсь, что это вообще когда-то случится… Но я все же постараюсь. Я обещаю.