О чем молчат телефоны

POV Fr. Наверное, многие считают, что Париж – одно из красивейших мест на земле. А ночной Париж – вообще сосредоточение волшебства и романтики. А может быть, так оно и есть. Огни Эйфелевой башни и вправду завораживали. Я любил возвращаться в сумерках домой в сопровождении этого великолепия. Невозможно не восхищаться. Маленькая улочка, мощенная камнем, убегала вверх, теряясь под ногами снующих туда и сюда прохожих. С обеих сторон ее уютно обступили небольшие домики: лавочки, магазинчики, салоны и все такое прочее. В одной из таких лавочек была куплена ароматная горячая булочка с посыпкой и пол литровый стакан кофе с ореховым сиропом. С первым глотком внутри сразу сделалось тепло и уютно, а вкуснейшая сдоба буквально заставила застонать от удовольствия. Прохладный вечер сразу стал приятнее. Мурча от удовольствия и грея ладонь о бумажный стакан, я вышел на небольшую круглую площадь, в окружении все тех же домиков. Посередине располагался симпатичный фонтанчик, переливающийся всеми возможными цветами и меняющий свои струи под музыку. Я не спеша огибал его по кругу, любуясь разноцветием в воде. Здорово, все-таки, придумано! Закинув последний кусок сдобы в рот, я на ходу запил это дело кофе, продолжая свой путь и пересекая площадь. Но спустя несколько метров мое внимание привлекла какая-то суета. Ничего особенного, обычное вечернее времяпровождение компании подростков. Но… - Я не пойду! Отстаньте! – девушка упиралась ногами в мощеный тротуар, а два парня за руки тянули ее в сторону…кинотеатра. - Ты не понимаешь, от чего отказываешься! – пытался вразумить ее темноволосый мальчишка, - тебе понравится, там крутой сюжет! Ты кишок и не заметишь даже! - Терпеть не могу стрелялки! - Там зомби и постапокалиптика! - Еще больше ненавижу! – прохныкала девчушка, - ну отстаньте-е-е-е! Я сбился с шага, и уже не мигая, следил за развитием событий. Я их не знал и видел вообще впервые в жизни. Но зато я очень и очень хорошо знал одну девушку, которая когда-то, точно так же… - Ну уж нет! Не заставите! – Яна упиралась всеми правдами и неправдами, а еще ногами и даже руками цеплялась за косяк. - Яночка, радость меня, ты не узнаешь, пока не попробуешь! – мы ласково и нежно пытались отодрать ее от косяка. Закончилось тем, что я пытался разжать ее пальцы, а с другой стороны ее тянули за ноги. - Я терпеть не могу всякие мрачные мрачности! – пыхтела она, - идите без меня! - Не вредничай! Там готично - романтические мрачности! Ты такое любишь! - Да с чего ты взял?! Воспользовавшись ее замешательством, я таки подцепил ее пальцы, и, сделав шаг вперед, прикрыл собой косяк. А Янка, сорвавшись, чуть не плюхнулась на пол, но была во время подхвачена… - Ну не хочу… - пискнула она, уводимая за руку к кассам кинотеатра. Хах, а потом еще два вечера сидела в своей комнате, работая над какими-то зарисовками, навеянными ей фильмом. Увидеть удалось только одну, да и то одним глазом на две секунды, а зато огреб так, что неделю еще обходил ее боком по дуге. На той стороне площади девчонку все же протащили сквозь входные двери. Интересно, а с какими впечатлениями она выйдет оттуда? Будет ли так же как Яна пребывать в мечтательной задумчивости и переносить это все в творчество, или эти двое огребут еще сильнее меня уже с порога кинозала? - Еще раз увижу рядом с моими рисунками – прибью! - Да че я сделал-то? - Устроил осаду на цитадель личного пространства нашей Яночки… - А ты не поддакивай. - Пусть поддакивает! Хоть один человек на моей стороне! – он пыхтела и даже рычала, разве что пар из ушей не валил. Хотя мне показалось, что она и вправду задымилась, когда поняла, что это не ее сторону приняли, а банальным образом подкололи, да еще и с целью отвлечь и стащить рисунок. Разноцветные глаза сделались одинаково злыми. Нас пообещали пустить на фарш, а потом мы схлопотали этими же рисунками по макушкам, и перед нашими носами захлопнулась дверь, из-за которой спустя три минуты заорали Rammstein. Мы переглянулись и, не сговариваясь, сошлись во мнении на ситуацию: - М-да… Как добрался до дома, я не помню. Перед глазами то и дело всплывали обрывки воспоминаний, и я как одержимый вновь и вновь прокручивал в голове несвязанные между собой кусочки. Наверное, меня можно понять… ведь я их чуть не лишился. Совсем не долгий промежуток времени, но все-таки, я не понимал, о чем идет речь, когда слышал, как кто-то заговаривает о нашем прошлом. Знал, что переживал все это, но извлечь из памяти воспоминания у меня не получалось. В то время как Яна из-за них не могла спать, они накрыли ее с головой, не позволяя даже спокойно вдохнуть или проглотить ложку с завтраком… ей словно досталось за двоих. А я смотрел на нее и злился от собственной опустошенности, я боялся забыть, потерять то самое ценное, что осталось у нас от прошлого – память о нем… Уже знакомая стальная хватка тоски и боли ласково обняла горло, и принялась медленно сдавливать. Я проглотил тугой комок, на ощупь нашел в кармане ключи, открыл дверь подъезда… а как оказался пред дверями квартиры – уже не помню. Прихожая встретила меня прохладным полумраком. Не глядя, кинул ключи на тумбочку. Те, звякнув, кажется, упали с нее на пол. На автопилоте стряхнул кеды и медленно побрел в свою комнату. Здесь мое внимание вновь привлекла Эйфелева башня. Сегодня на ней светились прожекторы, рассекая лучами ночь. Мне послышалась музыка, но мотива я не уловил. Рюкзак нашел свое место на стуле, а я опустился на край кровати, глядя на переливающийся огнями городской пейзаж. - Как думаешь, что она скажет? - А мое мнение тебя не волнует? Я усмехнулся, глядя, как он кусает от волнения губы. - Тебя что, интересует, как все прошло? – нервная усмешка, но в глазах плясали озорные бесята. Самые настоящие. - Так ты переживаешь, что ей могло не понравится? – я едва не расхохотался. - Ну, я предпочту переживать лучше по этому поводу, чем думать, что она больше видеть меня не захочет…. – нервный выдох, - а как думаешь, не захочет? Ветер уже по-летнему бросал пригоршни теплого воздуха в лицо. Газон с аккуратной зеленой травой мягко ложился под ноги. Гомон отдыхающих учеников периодически оглушал взрывами смеха или криками. - Ну, сейчас встретим ее, и спросишь. А то, что я могу тебе голову оторвать, ты не подумал? - да, я откровенно веселился. Видеть человека, которого ты знаешь с пеленок, не боящегося, казалось, в пасть дракону заглянуть, когда бы тот плевался пламенем, да вдруг волнующемся из-за поцелуя с девчонкой – просто не передаваемо. Особенно его выражение. - Об этом подумала я, - раздалось за нашими спинами. Мы синхронно выпрыгнули на ходу. Голосок у нее очень звонкий, и до нервной икоты доводит… когда она этого хочет. Мы обернулись. И как ей так незаметно удалось подкрасться… - подумала и решила, что заставлю пришить обратно. - Из меня швея не очень… - пробормотал я. - Вот и я так подумала. – Веселая, но такая многообещающая усмешка. Я мельком глянул в бок. У кое-кого, кажется, коленки хорошо так протряслись, а теперь он улыбался, забыв, что еще минуту назад не знал, куда себя деть от волнения. Странно, как все меняется. В глазах защипало, сердце налилось свинцом и тяжело ухало где-то, казалось, на дне бездны собственного отчаяния. Я ненавидел себя за то, что все еще не смирился. За то, что оказался полной размазней. За то, что не смог сдержаться, когда должен был. Иначе не сидел бы сейчас один, в темной комнате, в пустой квартире, в городе, даже спустя столько месяцев не ставшим мне домом. В стране, что так и осталась чужой. А ведь поначалу все было не так. Мы с энтузиазмом восприняли новость родителей о переезде. Новые места, новые приключения. Казалось, мы были готовы к чему угодно, с улыбками бросали вызов, наверное, всему, что двигалось. Но потом пришла реальность. Холодная, безразличная и… настоящая. Иллюзия спала, и обнаружилось, что мы так и не прижились здесь. Все и каждый, казалось, были настроены против нас. Чужой мир, частью которого мы, как нам думалось, стали, отвергал нас. - Больная парочка! - Где он ее потерял, интересно? Я его одного видел в коридоре. - Интересно, а он и в туалет за ней ходит? - Ха! Боится, что на нее позарится кто-нибудь! Ха-ха-ха! - Да кому она сейчас нужна? Они оба как уроды стали выглядеть, а она так в особенности… Дверь кабинки, отлетев в сторону, ударилась о стену и с треском сорвалась с одной петли. Боль, злость, обида, непонимание – все смешалось в огромный скользкий комок. Но страшно было то, что я не мог это контролировать. А еще страшнее, что я хотел, если не убить, то сильно покалечить. Так, чтобы говорить они больше не смогли. Так, чтобы навсегда отпало желание вспоминать ее или его. Так, чтобы они собственного отражения в зеркале боялись. Жгучая волна ярости отступила, лишь когда я почувствовал боль в ключице – получил ответный удар от кого-то. К тому моменту пол уже был залит водой, по которой растекалась в необъяснимой абстракции кровь. Зеркала заляпаны смазанными темно-красными брызгами, две раковины до краев были в кровавых подтеках. Еще одна - разбита. Руки болели, плечо, скула и затылок – ныли, взывая к благоразумию. Я, пошатываясь, поднялся на ноги. Тот, что был подо мной, захлебывался собственной кровью. В дальнем углу с разбитым носом и выбитой челюстью сидел еще один. Остальным выглядели целее. Их было больше. И они не выдохлись, чего уже нельзя было сказать обо мне. И прежде, чем ближайший из них начал надвигаться на меня, я уже понимал, чем все закончится. *** - Какой по счету этот инцидент? - Третий или четвертый, госпожа директор. – Немедленно доложился школьный смотритель (или завуч, или методист… я так и не разобрался в его должностях и обязанностях). Как же, ага. Ты еще об одном на футбольном поле не знаешь, и двух – за пределами школы. Меня смерили холодным взглядом, полным презрения и унизительной жалости. Директриса, закончив листать мое личное дело, сцепила руки в замок. Уставившись на меня в упор. Темно-карие глаза скользнули по мне, задержались на разбитом лице, порванной одежде, а когда взгляд опустился на дорогой ламинат, испорченный кровью, ее лицо скривилось. - Ты осознаешь, что нанес огромный ущерб пяти ученикам нашей школы? Ты хоть понимаешь, что чуть не убил их? - Никто их не убивал. А то, что они впятером на одного, никого видимо не смущает? – я криво усмехнулся, и по подбородку потекла очередная дорожка теплой крови. - Ты один покалечил их всех! Как вообще такое возможно? – взвизгнул смотритель. Я не сдержал еще одной кривой усмешки. Изнутри вырвался хриплый, булькающий смех. Я закашлялся. Эти двое терпеливо ждали, пока закончу уничтожать паркет новыми кровавыми брызгами. Вытерев, насколько получилось, рот и подбородок рукавом рубашки, я поднял взгляд на мужчину. - Согласен с Вами… как так один хилый ученик побил пять здоровых учащихся. Я бы уволил на Вашем месте учителей физической культуры и пересмотрел бы программу физ.подготовки. Кажется, один из них вообще боксом занимался? А двое – регби? Тогда и эти секции позакрывать к чертям. Толку от них? - Не сметь! – смотритель ушел в ультразвук под аккомпанемент новой порции булькающего смеха и кровавого водопада в моем исполнении. - Ты специально подслушал их разговор? – очередной вопрос от директрисы, и еще один насмешливый взгляд от меня. - Они не знали, что я там. Иначе бы не говорили про это. – Мои губы сами собой растянулись в недоброй, кровавой улыбке. Кровь, я точно знал, выкрасила мне сейчас все зубы, и я чувствовал, как она стекает с подбородка по шее, теряясь за воротом рубашки, и как срываются вниз капли, разбиваясь багровыми кляксами на полу. Зрелище, вероятно, не для слабонервных. Лица завуча и директрисы одинаково побледнели и вытянулись, оба напряглись, явно занервничали. – А даже если бы меня там не было… что, ученикам школы позволено говорить всякое дерьмо за спинами других? Унижать, оскорблять и поливать грязью? Такое сочувствие и сострадание у ваших подопечных, да? Когда они знают о случившемся, и поступают как последние моральные уроды?... во главе с вами! *** - Зачем, какого хера?! - Я всего лишь заступился за тебя. - Я просила об этом?! Посмотри, к чему это привело?! Нахера?! Мне плевать, что они говорят! - Мне – нет. Ни одна тварь, ты слышишь, никто, пока я дышу, не посмеет рта раскрыть с плохим словом о тебе или о нем. Меня передернуло. Не воспоминания о наказаниях и драках вызывали нервную дрожь, а о ее грустном взгляде, о слезах, а дрожащих пальцах, вцепившихся в рукав. О ненависти, о рассеянном взгляде в никуда, о бредовом шепоте… и все тех же родных руках, но уже на собственной коже. Никогда и ни за что я не желал бы ей чего-то плохого, и настоящей пыткой была ее злость, обида, ее нежелание меня видеть, ее боль. Но и я к тому времени забыл, что такое контроль и человечность. Кусок льда вместо сердца, ледяная бездна – вместо эмоций, и затравленная, выпотрошенная душа… если она вообще во мне оставалась. Я опустил взгляд на свои руки. Шрамы давно затянулись, и если не знать, где они были, можно и не найти едва заметных светлых участков кожи, на месте которых были осколки и кровавая каша. Даже не верилось, что мы были на волосок от смерти. И ведь выкарабкались все трое, но… что же пошло не так? Или выжить изначально удалось лишь нам двоим, а у него была лишь отсрочка? Перед глазами сразу же возникло его лицо: белая кожа без капли крови, такие же с легким желтоватым оттенком губы, закрытые глаза. И это пресловутое ощущение, что «он как - будто спит». Так хотелось его разбудить, и я не понимал, почему этого никто не делал. Тело в гробу утопало в цветах. Их аромат душил, казался приторно-сладким ядом. А я все смотрел и не мог понять – вот же он, подойти, потрепать за плечо, велеть встать. И он обязательно проснется, ведь не мог же он… Крик… чей? Ее или мой? Или у кого-то уже сорвало нервы? - Стой, не надо, постой, сынок… - Какого хера? Почему никто ничего не делает? – я не мог оторвать взгляд от обострившихся черт лица. Выгоревшие волосы безжизненно спадали на белую шелковую подушку под его головой. Мне казалось, он дышал, и руки, сложенные на уровне солнечного сплетения чуть дрогнули, когда снова раздался чей-то крик. У меня самого внутри все грызло. Хотелось кричать так, чтобы он услышал… услышал, встал и наконец-то прекратил весь этот балаган. И погода, словно издевалась. Словно не осень на дворе, а весна радуется этому миру. Чьи-то руки на моих плечах, рыдания. Меня тянут назад, подальше от гроба, но я все равно остаюсь в первом ряду, когда его закрывают (а вот теперь точно кричала Яна), когда его опускают на дно могилы ( под чьи-то крики «Держите! Уведите подальше! Не надо было смотреть!»), когда первые горсти земли из рук близких (по православной традиции) рассыпаются по крышке гроба. Мне казалось, я так и не сдвинулся с места. Я не мог моргнуть, не мог вздохнуть, даже пошевелить чем-нибудь. Все застыло, занемело. Кровь заледенела, остановилось сердце, на уши словно надели плотные наушники, а лицо придавили подушкой. - Все, все закончилось… Пойдем. Сынок, слышишь? Ты слышишь меня? Обеспокоенные лица родителей, попытки мне что-то выпоить с обещаниями, что полегчает. Поминальный стол, чьи-то голоса, похлапывания по моим плечам, объятья в попытках утешить. И точно помню, что чьи-то руки я оттолкнул, кого-то послал к чертям, а кого-то – и подальше… В тот день мы поняли, что такое ад… Я обернулся, дернулся было к боковине кровати, где был запрятан телефон, но так и замер, уперевшись в матрас с не донесенной до цели рукой. Почему-то воспоминания не казались достаточно весомым поводом, чтобы ее сейчас тревожить. Это ведь всего лишь воспоминания. Может, существует хотя бы один призрачный шанс справиться самому. Несколько долгих минут я боролся с собой, а после, сел обратно, отвернувшись к окну. Все-таки Париж очень красив. Огни вдалеке завораживали, отвлекая от ненужных мыслей. Лишь внутри что-то тоскливо и жалобно скулило. Пальцы сжались в кулаки. Я вдохнул поглубже, стараясь избавиться от скребущих на душе кошек. Нет, звонить нельзя. Вопреки дикому желанию это сделать, мне казалось, что сейчас ее беспокоить не стоит. Вместо этого я откинулся на кровать, нащупал на столе наушники, потянул за них, и на покрывало мягко плюхнулся плеер. Вот так, все правильно. Закрепить в ушах динамики, отыскать песню под настроение, и забывшись мелодией, наблюдать за прожекторами над Эйфелевой башней, ползающим - словно специально, под музыку – по ночному небу. Забыться воспоминаниями, а потом и мечтами: о том, как мы встретимся с ней, о том, как вместе отпразднуем День рождения, о том, как рады будут наши близкие; как свожу ее на свой первый серьезный матч (если, конечно, меня не возьмут в первый состав до конца следующей недели, и серьезные «встречи» не начнутся раньше), как круто будет снова идти вместе по парку и напевать какие-нибудь песни, встречать закаты на окраине города, а потом пешком в темноте брести обратно до дома по пустынным дорогам. Из-за музыки не услышать, как щелкнул замок входной двери. Замечтаться так сильно, что не заметить, как приоткрылась дверь в комнату, и, спустя пару мгновений, она вновь закроется. Унестись мыслями очень далеко – туда, в Россию, к ней – под орущий рок или тяжелые ритмы метала, или, наоборот, что-то легкое и лирическое. И так и уснуть с наушниками в ушах, забыв снять одежду. И в своих снах унестись к поросшему колосьями полю, где чистое летнее небо, далекий шум автомобилей на трассе и редкий пересвист птиц. И трое подростков, подставив макушки палящему солнцу, продираются сквозь цепляющуюся за одежду пшеницу на встречу приключениями. И теплый, ласковый ветер разносил над верхушкам колосьев их смех, а потом, подхватив вместе с парой пестрых бабочек, уносил его в небо… - Догоняйте! - Эй, вам двоим хорошо! Я-то в платье! - А хочешь, я тебя понесу? - Нет! Сама…Не смей! Поставь меня! - Расслабься, принцесса! - Она ж привыкнет! - Да пускай привыкает… мне не тяжело! А она, смущаясь, уткнулась в плечо. Но по глазам видно, что очень даже довольна. Над головами пронеслась парочка птиц, выписывая косые узоры по небу. Я подставил лицо солнцу, полной грудью вдыхая свободу. У нее аромат пшеничного поля, с оттенком полевых цветов. И звучит она, как лес вдалеке и пение птиц в нем, как ревущий мотор и шорох шин по трассе; как смех одной девчонки и двух парней, чьи глаза горят желанием жить, в чьих сердцах живут мечты, чьи жизни связаны в одну… навсегда.