О чем молчат телефоны

POV Author Распахнутые настежь окна ловили отблески солнечных лучей, больно слепя глаза, если сесть под неправильным углом. Сегодняшний день радовал чистым небом и чудесным прохладным ветерком, сдувающим духоту. С улицы раздавались крики и звонкий смех: младшие классы вышли на урок физкультуры. Вскоре послышался и свисток физрука, призывающий всех на построение. 11 «а» в своем кабинете расселся в неровный круг, в ожидании своего жребия. Пока в чьей-то услужливо предоставленной кепке перемешивались свернутые в немыслимое количество раз (а чтоб точно не видно было, что написано!) записки, выпускники обменивались короткими фразами, через каждое пятое слово сетуя на ужасную жару. - Только давайте сразу договоримся, от жребия не отлынивать. В конце концов, это будет интересно и для всех неожиданно… В единодушном порыве поздравить родную школу и как-то необычно выразить свою благодарность за все проведенные в ее стенах годы, 11 «а» сошелся во мнении, что лучший подарок – это впечатления. А впечатление – это что-то необычное и неожиданное. Но в случае конкретной школы и вполне конкретных ее учеников, это должно было быть не просто удивительным и необычным, а непредсказуемым и нереальным. И даже невозможным. Ежегодный отчетный школьный гала-концерт подходил для этого как нельзя лучше. Точнее, в самом концерте никто не собирался участвовать – 11 «а» решил организовать свое шоу, где каждый преподнесет себя с неожиданной стороны для окружающих. Кто-то в шутку предложил показать, как Кирьянов заваливает контрольную, но спустя минуту все согласились, что это не просто невозможно – а идет против природы и всех высших сил вместе взятых. Устраивать внезапный природный диссонанс никто не хотел, а потому решили тянуть жребий. Артем, наконец, перестав мешать бумажки, начал одного за другим обходить одноклассников, что неровной волной сидели на стульях, партах, а кто-то и под партой в позе лотоса на полу. Когда очередь дошла до Егора, парень, подняв голову с парты, не глядя, засунул руку в ворох бумажек. Артем двинулся дальше, попутно рассказывая, что жребиями меняться нельзя, потому что… Но дальнейших объяснений никто не услышал – школу сотряс обреченный, переполненный отчаяния стон. *** POV Yana - Янка, ты выйдешь? - Не могу, у меня лабораторная. - А скинь Барсика? В это время за дверью кабинета вдоль коридора прокатился стон убитого мирской несправедливостью банши. Стайка мурашек трусливо сиганула вниз к пояснице, теряясь где-то за поясом джинсов. С громким карканьем взметнули вверх вороны, притаившиеся в тенистых кронах. Из-под крыш сиганули ласточки, с неистовым свистом уносясь куда-то ввысь. А я не вывалилась из окна только потому, что умудрилась уцепиться во время за подоконник. В классе воцарилась мертвая тишина. Все с опаской таращились на открытую дверь классной комнаты. Выйти и проверить, что там, никто не решался. Закусив губу, я вновь перегнулась через подоконник. Там внизу, на школьном тротуаре, стояли Макс с Сенькой… и у обоих волосы едва ли не дыбом, и исправно работал нервный тик: у Сеньки дергался правый глаз, у Макса-левый. Они озадаченно уставились на меня, потом – друг на друга, и оба явно о чем-то промолчали. Лишь прерывисто выдохнули и вновь взглянули на меня. - Это… - сипло выдавил Сенька, потом, прочистив горло, прохрипел, - что там с Барсиком? Я не нашла ничего лучше как: - Барсик, кис-кис-кис…. – впихнуться из окна третьего этажа обратно в помещение и позвать Барсика. Барсик не отвечал. Но, видимо, Макса по голосу таки признал – объяснить иначе его довольный оскал я не могла. Челюсть ему, в тот раз, все же вернули на место, и довольный такими обстоятельствами Барсик отдыхал на полочке за стеклянной дверцей, где компанию по этажу ему составили еще скелеты тушканчика и морской свинки. Барсика здесь не просто любили – уважали! Непонятно, правда, за что, но к муляжу было какое-то трепетное отношение, собственно, с подачи Макса. А подавал он исправно. И метко. Особенно когда был в кедах. И в виду этого уважения «скинуть» Барсика мне не дали – аккуратно спустили по веревочке из связанных между собой шнурков. Великая жертва, между прочим, на которую ушло три пары кед. А ведь еще эти узлы предстояло распутать, и все это до начала урока. Когда Барсик охотно уместился в руках Белинского, я все же додумалась спросить: - Макс, а он вам зачем? - Негоже беременной даме оставаться одной без мужа, - нравоучительно парировал друг. - Чего епт?... Но мой вопрос утонул в топоте ног за моей спиной. Я резко отпрянула от окна, выворачивая шею, дабы увидеть все происходящее в коридоре. А там, мимо нашего кабинета, на всех парах улепетывали в коридорную даль сразу два класса, в явном намерении оказаться где угодно подальше, но не в стенах родной школы. - Да что там, мать их, происходит?! – Семен, не выдержав, подхватил Стаса, и, прикрываясь им, как щитом, направился на разведку. - Ладно, валим! – раздалась бодрая команда Белинского под окнами. - Да в чем дело-то?! – опешила я, следя за тем, как мои друзья взяли курс к восточному корпусу. На мой вопрос оба остановились, и Макс выдал дельный совет: - И тебе лучше валить. - С чего вдруг? - А ну хотя да… - они с Сенькой снова переглянулись. - Тебя он не тронет. - Да кто... – но в это время где-то в начале коридора, по левую руку от нас, раздалось громоподобное, умноженное на несколько десятков голосов «нет!!!». И вой банши повторился, свидетельствуя о его глубочайшей депрессии. - Да какого хера там творится?! *** А что там творилось, я узнала уже на следующей перемене. И нет, «он» меня все-таки тронул. Вцепился в мой локоть, когда я мирно шла по коридору на иностранную литературу, развернул к себе и сообщил радостное известие: - Ты должна мне помочь! Егор выглядел каким-то странным образом: взгляд потерянный, если не отчаянный, вперемешку с немой мольбой. Сам всклокоченный больше, чем обычно. - Ну раз должна, значит помогу. Хоть скажи чем? - Идем! Меня в прямом смысле слова сгребли в охапку, уволакивая куда-то к лестничным пролетам. И все это под снисходительно-хитрые взгляды всех, кто обитал в коридоре на тот момент. И мне совершенно точно послышалось чье-то: «какие чувства! Ни минуты без нее не может!». Щеки полыхнули от смущения и негодования. А на фразе «смотрите, целоваться повел!», я и вовсе подавилась кислородом. И, наверное, этот кто-то был бы не далек от истины: Егор завел меня в какую-то коморку под лестницами, почти прижал к стене , шумно выдохнул и протянул мне скомканную записку. - Вот. Читай. - Что, прям здесь? – намекнула я на непригодные условия для чтения, то есть, темноту. Егор кивнул. И будь я не я, если б промолчала. - Если это признание в любви, можно я не буду пока читать? Растяну удовольствие, так сказать, и трепетность момента. - Если ты растянешь трепетность момента – я не затяну с загробной жизнью! - О, ну раз такое дело… - я принялась было разворачивать бумажку, но тут меня осенило, - если и вправду поторопишься – не успеем на бал! Мое воодушевление Егора не впечатлило. Он лишь сообщил, что на бал меня потащит, даже если ему предстоит реинкарнироваться навозным жуком, и достал телефон, чтобы посветить мне на записку. Здраво рассудив, что с целым Кирьяновым как он есть идти на бал все-таки лучше и приятнее, я развернула бумажку. Опустила глаза на клочок бумаги, на котором синие чернила в свете экрана телефона складывались в слова: «Музыкальный номер. Исполнить песню» Действительно, могла бы и догадаться, кто у нас тут в свободное время от факультативов, подготовок, репетиций и прочего, завывает не хуже вурдалака и устраивает практические курсы для приведений. Егор любил музыку, и, в общем-то, был творческим человеком: чего стоит его подход ко всякого рода изобретениям и исследованиям. Но петь… Он скорее мог, но не любил, что ли. Хотя погорланить с нами по дороге домой поздно вечерком был не против. Но этого было однозначно мало, чтобы оценить его вокальные данные. Я всматривалась, насколько позволяла темнота, в друга с совсем иной стороны. Пыталась его представить менее идеальным, более приземленным и хаотичным, как мы, учащиеся творческих специальностей. Оценивала, анализировала, припоминала… но все, что я знала о Кирьянове, прямо пропорционально отражалось на его лице в одну единственную фразу «пение на сцене – это не мое! Спаси!». - Другое что-то выбрать нельзя? Кирьянов на мой слова скривился, и сразу стало ясно, что этот вопрос он уже задавал, и его классный коллектив ему ответил так, что слышал весь корпус. - А перебросом? Никак нельзя? Мне-то это как нефиг делать… - Нет, - тихо проговорил Егор, - это… мы сами должны. И это, кстати, секрет, если что. - Секрет, секрет…. – согласилась я, вновь уставившись на записку. Ничем новым она меня не осчастливила, особо огорчало отсутствие пошаговой инструкции о «применении Егора к эстрадному исполнению». А жаль. Но он - мой друг. Один из немногих и лучших, один из любимейших и дорогих людей. Один из тех, кто вернул мне желание жить… Я, вскинув голову, улыбнулась этим серо-голубым глазам, обеспокоенному лицу и всему Кирьянову, окутываемому полумраком коморки. - Придумаем что-нибудь, это точно, - пообещала я. Егор, без сомнения в моем обещании, выдал лишь: - А когда думать начнем? - Нет ну вообще-то у меня через урок геометрия, будь она неладна, а потом две физ-ры, так что… - так что ты на них идешь, а я выловлю после уроков. Я надулась. То есть даже такие обстоятельства и перспектива бессонных ночей и напряженного труда для моей бедной психики не позволяло мне парочки отгулов в виде прогулов? Я неподдельно возмутилась, о чем и сообщила другу. На что Кирьянов, взглянув на меня внимательно, заявил, что если я не перестану паясничать – будет действовать методом Мирослава. Методы, у него, видите ли, эффективные. Что именно он имел в виду, я для сохранности своей же психики решила не уточнять, и боком покинула каморку, под странный взгляд Кирьянова. *** POV Miroslav На белом потолке сменяли друг друга разноцветные блики, и смазанное отражение экрана предоставляло взору кадры «Ворониных». Нет, любителем сериала я не был, просто переключать было лень. Хотя, с глубины своих раздумий, мне было скорее все равно. Я растянулся на диване, для удобства заложив руку за голову. Вторая все еще не давала выполнять маневры сложнее, чем перенос кружки с кухни в комнату. Стараниями Вишневской, хорошо обработанная рана уже не выглядела так печально. Стараниями Вишневской, у меня вообще по жизни выглядело чрезвычайно весело. Гнать от себя мысли о девчонке было бесполезным занятием – это я понял сразу, а потому вот уже с четверть часа предавался воспоминаниям обо всем, что касалось ее. Возможно, это лето единственное, что у меня будет. Если и того не меньше – эти воспоминания, что я увезу с собой в Париж. Взять хотя бы эту рану. Она, в силу своей юности, не поняла, что мужчине проще сделать вид, что ничего не произошло и забить , чем позволить какой-нибудь юной девице воздыхать над его ранением и кропотливо его залечивать. Но раз уж позволил… то либо выбора не оставалось, либо против этой самой кропотливой девицы, не боящейся вида крови, ничего против не имел. Легкие и очень бережные касания тонких музыкальных пальчиков действовали лучше любого обезболивающего. Разумеется, она этого не заметила. Не поняла, как действовало на меня одно ее присутствие. Я ведь и боль почти перестал ощущать, как только в дополнение к спиртовой ватке в ход пошли ее руки: легкие неосознанные поглаживания, разворачивание моей руки, замирания около раны, да и вообще не важно, где… Но и этого, она, конечно, заметить не могла – была увлечена и… слишком юна. А вот я уже не мог выгнать это из головы. И то, что случилось после… совесть услужливо молчала, поняв, что достучаться до меня нынче бесполезно. А я ведь знал, что по идее она с другим. Да и не просто с другим – тут бы я не стал колебаться – а с моим лучшим другом. Понимал, что им самое то быть вместе – они ровесники, у них много общего, с ним ей никогда не будет скучно. И человек Макс замечательный. А я по сравнению с ними, не просто был взрослым дядькой, так еще и в длительном отъезде пребывать предстоит. А еще у меня был один большой и не исправимы косяк – байк, сам факт существования которого приводил девчонку в состояние полного ужаса. Она на рану-то смотреть не могла, когда поняла, откуда она. И снова это… откуда ей знать, какими получаются раны при падении с байка? Почему не наплевала, а принялась еще и отчитывать за произошедшее? Почему она вернулась из Франции к середине учебного года? Кто вообще так делает в выпускных классах?! Кто испортил ей всем этим жизнь? Центрифугу вопросов периодически сменяли картинки воспоминаний: наша первая встреча; поцелуй, который на каких-то пару мгновений был взаимным, хоть это и был лишь обманный маневр с ее стороны, но определенно, ничего подобного я не испытывал ни с одной из девушек… бред, да и только. Разноцветный взгляд, что невозможно спутать ни с каким другим, наши встречи после ее репетиций, когда мальчишки «не могли ее встретить», и прогулки по парку, якобы призванные сократить путь до ее дома. Ее смех, улыбку, запах… прикосновение к чуть суховатой, но нежной коже, тонкая фигурка в моих руках…она вообще ест?! Голос, дурашливые песни в компании мальчишек… И снова мысли о том, что, не случись с ней того, что у нее там случилось, она могла никогда и не встретиться с ними. И вернувшись бы сюда, я бы не встретил эту странную девушку, с попугаями в голове. И снова череда пустых вопросов: когда это случилось? Что именно случилось? Что стало с теми, кто в этом участвовал? Кто это был? Хотя, если подумать, у Веры Анатольевны должны были быть веские причины, чтобы так просто принять переводного ученика. Конечно, во многом сыграло роль то, что Вишневская и так училась в нашей школе, пусть и в филиале. Школе нужны гарантии, что ученик потянет ее режим, нагрузку, и всю школьную жизнь. Ни один ученик не попал в эту школу случайно, отбор приходится проходить очень сложный, как тем, кто поступает сам, так и тем, кого выездная комиссия «отлавливает» в других учебных заведениях. И принимать непонятно почему вернувшуюся из-за границы девушку, директриса бы без веской причины не стала. А значит, она эту причину знала… Рискнуть или нет? С одной стороны, какое мне дело, с другой, я хотел понять, что происходит с Вишневской. Может, удастся найти решение, потому что если она и дальше будет шарахаться от меня, словно я главный ужас ее жизни, я просто свихнусь. *** А гараж, почему-то, был закрыт. Мы втроем бодро вырулили из-за поворота на дорожку, ведущую к нужным дверям, но уже спустя минуту сбавили шаг, озадачиваясь все больше и больше по мере приближения. Вопреки всем законам логики, нас там никто не ждал: двери были плотно закрыты, и никаких свидетельств того, что тут кто-то есть или был. - Он что, еще не пришел? – спросил Макс у железных дверей гаража. Те молчали. Макс нахмурился и почесал макушку. Мда, диалог тут сразу как-то не заладился. - Ну, я еще поверю, что Кирьянов застрял на каких-нибудь своих курсах и доводит очередного профессора до профессионального изнеможения, но Янка-то в любом случае уже освободилась. – Проговорил Сенька, озадаченно разглядывая неприветливо закрытые двери. Я глянул на часы в смартфоне. Да, освободилась. Да и Егор, по всем параметрам – тоже. - Хм… а ну-ка погодите-ка… - Макс, закусив губу, подошел вплотную к дверям гаража, а потом забарабанил что есть силы, - слышь, Егор! Романтик ты хренов!!! Я, конечно, все понимаю, что вы там решили уединиться и все такое…. – на этих словах я начал выпадать в осадок, - но ты хоть о девочке-то подумал? Это тебе, бревну бесчувственному, уже все равно, а для нее это трепетный и волнующий момент, - над городом ожидаются сильные осадки в виде Мирослава, ага. - И неужели в такой важный для нее момент она достойна грязного гаража?! Лучше места-то не нашел? К концу тирады я выпал в окончательный осадок, как есть – 176-178 сантиметров над поверхностью земли. Сенька, рядом, склонив голову к плечу, почти не мигал, лишь уголки губ подрагивали, обещая растянуться в улыбке, и не факт, что не истеричной. Но мое агрегатное состояние перестало меня волновать спустя две секунды, когда с той стороны послышался щелчок замка, и под легкий скрежет металлической гаражной двери на белый свет явился Егор Кирьянов. В помятой рубашке, вздыбленными волосами, нервно дергающимся правым глазом и галстуком, болтающимся где-то с боку на развязывающемся узле. - Ну зашибись… - выдал Сенька, нервно хрюкнув. Лично меня больше волновала Янка, на Макса я старался не смотреть. Девчонка сидела посреди гаража, на большой старой подушке. Тоненькая сгорбленная фигурка в свете двух допотопных настольных торшеров замерла над разбросанными по полу листам с какими-то надписями. Я инстинктивно подошел ближе, заглядывая через плечо Егора. На листах удалось разглядеть какие-то строчки, написанные в столбик, и ноты. - Я-я-н… - осторожно позвал Макс. Девчонка встрепенулась и явила нам бледный лик с покрасневшими глазами. Из-под белой в черепках банданы выбились темно-русые пряди, да и вся она выглядела не лучше Егора: помятая и нервная. Но дальше случилось что-то уж совсем невразумительное: завидев нашу троицу, Вишневская похватала в охапку листы и переползла в самый дальний и темный угол гаража. - А-а-а-а… - протянул Белинский, проследив за реакцией девчонки, - я-то думал, у вас тут все по обоюдному согласию, а ты ее, оказывается, морально изнасиловал. Егор лишь вздохнул и отошел в сторонку, пропуская нас в гараж. Белинский залез в свой рюкзак, нашарил там что-то, а потом медленно направился к девчонке, шуршащей листами из своего угла. - Солнышко, я тебе шоколадку принес, - заворковал друг. И спустя пару секунд послышалось шуршание обертки, а потом характерное хрумканье, - вот, так-то лучше, - кивнул Белинский и оставил Вишневскую догрызать шоколад. - Что у вас тут происходит вообще? – озвучил Сенька один вопрос на троих. Егор отвернулся в сторону, закусив губу. Покачался на пятках, потом вдруг принялся изучать перекладины под потолком, а после, взглянув на увлеченную шоколадом Янку, оценил, видимо, масштаб событий, и, вздохнув, выудил из кармана мятый-перемятый клочок бумаги. - Мои одноклассники – изверги, вот что происходит. - Или ты неудачник, - заржал Макс, прочитав содержимое огрызка, - ниче попроще-то вытянут не мог? Я перегнулся через плечо друга. Петь? Кому петь? Кирьянову?... они революцию, что ли, решили замутить? - А зачем петь-то? – не выдержал я. - Школу поздравляем. Номера готовим. – Пробубнил Егор. - И тебе придется петь? – уточнил Макс. Егор кивнул. - А перетянуть нельзя? - Нет. - А перебросом? - Нет. И я уже участвовал в этом разговоре. – Сообщил Кирьянов. А у Янки как раз закончилась шоколадка, и довольная девчонка выбралась из своего угла. - Да ниче, справимся, - улыбнулась она. А внутри что-то радостно и болезненно трепыхнулось. – Я уже почти все придумала! Школа это надолго запомнит! - Чего?... – опешил Сенька, уставившись на Янку, словно та сморозила глупость, - надолго? Яна… Поющий Кирьянов – да школа не забудет этого НИКОГДА! Гараж сотряс дружный хохот. И даже Егор, расслабившись, улыбнулся. - Покажи, чего придумали? Пользуясь тем, что ребята отвлеклись на обсуждение новой компьютерной игры, я подошел к Янке. Улыбка так и не покинула ее губ, приковывая к себе взгляд. А мои собственные губы еще очень хорошо помнили их вкус и тепло. Внутри заныло, то ли от безысходности, то ли от досады, то ли от злости. А может, всему виной ее наивность, ее доверчивость, с которой она смотрит на меня, ее искренность, с которой она улыбается мне, та готовность, с которой она принялась демонстрировать их с Егором наработки. Та одержимость, с которой она занималась подготовкой номера. Точь-в-точь Егор. Тот с головой уходил во все, что его заинтересовывало, и эта, видимо, такая же. Она водила пальцем по нотам, объясняя что-то про нотные строки и элементы светошоу, не мигая, глядя в свои бумаги. А я, пользуясь моментом, изучал ее лицо: кожа сейчас казалась очень бледной, тени под глазами, чуть заострившиеся скулы. А еще усталость, которой девчонка не желала поддаваться, стремясь непременно закончить все сегодня. Я глянул на Егора, который тоже улыбался парням, активно жестикулируя и изображая то ли эльфа, то ли оленя. Мальчишки засмеялись, Сенька даже пару раз хлопнул в ладоши в знак одобрения. - А вы кавер на русском сделайте, - подсказал я, краем уха выловив название песни, которая планировалась для номер. Издав радостное «Точно! Мирослав – голова!», Янка быстро-быстро забегала карандашом по нотным листам. Я вдруг представил, что будет, если Вишневская завалит эти свои зачеты. Нет, переживем, конечно, но поминутно будем вздыхать все дни фестиваля, следя за трансляцией в интернете. Не дело. Глянув вновь на бледное личико, я понял только одно: что вот за эту ее непринужденную, счастливую улыбку я действительно многое готов отдать и сделать. А сделать, кстати, было что – это я уже решил после разговора с бабушкой. Просто день оставалось выбрать подходящий.