Некоторые считают, что болеть — это здорово. Валяешься целыми днями в кровати, ничего не делаешь, в школу не ходишь. С одной стороны это правда, делать ничего действительно не надо, но вот только если болеешь ты уже вторую неделю подряд, то потихоньку начинаешь замечать, что сходишь с ума. Буквально чувствуешь, как твои шарики заезжают за ролики. А ты в это время лежишь, все время лежишь. И думаешь, думаешь, думаешь. Постоянно. Если слишком много думать, то и вправду можно потерять рассудок. Начинает казаться, что ты оторван от мира сего, не помнишь ни дня ни числа сегодняшнего, и ты непроизвольно начинаешь хотеть поскорее выздороветь. Так же и я, испытывая к школе весьма смешанные и противоречивые чувства, тогда мог бы отдать все, лишь бы снова вернуться в нормальное русло жизни, когда большую часть времени проводил именно там. Я даже был готов терпеть своих одноклассников, лишь бы в школе.
Да и ко всему прочему, я ненавидел болеть. Просто ненавидел. Прям всей душой. Да, возможно многие люди любят побездельничать день-два, изредка покашливая и высмаркиваясь в платочек, но я к ним никак не отношусь, не понаслышке зная, насколько изнурительны болезни. Понимаете, я с самого раннего детства был чрезвычайно слабым ребенком, обделенным иммунитетом всякого рода и на каждом шагу подхватывающим заразы. Чем только я не переболел: четыре раза грипп, ангина, бронхит, воспаление легких, ветрянка, несметное количество простуд — можно продолжать еще весьма долго. Сейчас, конечно, с возрастом, ситуация несколько улучшилась, но все же болел я по-прежнему более чем часто.
Еще одна проблема больного человека — это скука. Первое время, конечно, можно занять себя книгой, развлечь каким-нибудь фильмом, или просто поспать, но рано или поздно любое занятие все равно надоест, и ты будешь просто лежать, ничего не делая. Вот и я просто лежал, сонно полуприкрытыми глазами смотря в белый штукатуреный потолок, время от времени разражаясь ставшими невыносимыми приступами кашля, которые просто раздирали горло. По правде говоря, мне грех было жаловаться, поскольку от болезни остались только лишь насморк, кашель и неимоверная слабость. Спала температура под сорок, практически исчезла головная боль, что уже долгое время не давала мне покоя. И сейчас мне оставалось лишь отлеживаться до конца недели.
Было седьмое по счету декабря и хвори моей исполнялось ровно восемь дней. Первые дни болезни я вообще особо не задумывался, где ее подхватил. Когда ты чуть ли не помираешь, кровь внутрь, кажется, еще пару градусов и закипит, а башка, побывавшая, похоже, внутри колокола на часовой башне, совершенно не варит, то знаете, как-то не до этого. И вот, когда мне на четвертый день сравнительно полегчало, и вернулась способность размышлять, я зарекся покончить с ночными прогулками. По крайней мере, пока не сойдут снега. Слишком уж дорого стали они обходиться. То чуть всю контору не спалил, то чуть сам не слег.
Через пару мгновений к горлу подкатила мокрота, что уже долгое время всеми силами не давала мне вздохнуть полной грудью, и из уст моих стали доноситься сильные громкие, но в то же время хриплые покашливания, от которых перед глазами в беспорядке заплясали темные пятна, а боль в голове возобновилась.
В конце концов, не выдержав сей муки, я откинул в сторону толстое одеяло вместе с накинутым на него махровым пледом и согнулся, потягиваясь к изножью кровати, где валялись сброшенные шерстяные носки. Натянув их на ноги, я уселся, осторожно касаясь ступнями дощатого пола комнаты. От ощущений, вызванных этим действием, я страдальчески поморщился. Носки эти невыносимо, просто невыносимо кололись. Так сильно, что казалось, будто по гвоздям ходить приятнее. Нет, пожалуй, неудачно я сравнил, не настолько они ужасны. Но то, что они неприятные — факт. Мама попросила меня их не снимать, они ведь «лечащие» и сопровождали, словно талисманы, каждую болезнь в моей жизни, но пока ее нет, можно этим и пренебречь. Но сейчас босиком по ледянющему полу тоже идти не хотелось, я проболел, по-моему, уже более чем достаточно, а они согревали довольно хорошо.
В голове было мутно, как на дне местной речки. С непривычки пошатываясь из стороны в сторону, я доковылял до стола. На нем средь множества разбросанных вещей, стояла черная с коричневым коробка из-под обуви с откинутой крышкой. Коробка эта уже с десяток или даже более лет служила для хранения лекарств. Сняв верхний слой, состоявший из квадратных цветных пакетиков с порошками для разведения микстур, белых пластиковых баночек с таблетками, связок стерильных бинтов, я извлек то, что мне было нужно. Рядом с коробкой появилась скляночка из мутного стекла темно-коричневого, отливающего желтым цвета; а также белая мерная ложечка и три полосочки с таблетками, стянутых между собой желтовато-бежевой канцелярской резинкой.
Отмерил полную ложку сиропа от кашля, имевшего крайне противный вязкий жижеобразный вид и совершенно омерзительный запах, от которого хотелось воротить нос, но я его просто зажал свободной рукой. С пару секунд посмотрев, собираясь с силами, я проглотил эту гадость. Меня передернуло, настолько это лекарство было ужасным. А потом передернуло еще раз. Уже от послевкусия. Но как бы ни был он ужасен, горло болеть немного перестало, и это не могло не радовать.
В отвращении кривя лицо, я взял в ладони три упаковки таблеток от кашля и принялся искать подписи на фольге, чтоб понять, где какие таблетки.
Каждая была с разным вкусом. Одна — с ментолом. Мне они не особо нравились. От них сводило нёбо, они щипали язык и вкус имели, на мой взгляд, неприятный и потому их упаковка было почти полная, не доставало лишь одной, и это был поистине печальный опыт.
Следующая, со вкусом эвкалипта и к ней я относился нейтрально. Они были определенно лучше ментоловых. И последние были со вкусом шалфея. Это были мои любимые. Их осталось всего ничего, пара штук. Я надавил с задней стороны упаковки, и на ладонь мне упала, прорвав тонкий слой фольги, светло-зеленая таблеточка, которую я в тот же миг закинул в рот. Она таяла за щекой, давая сладковатый привкус во рту, а это было как раз то, что было нужно после сиропа.
Я не знал, почему они назвали то вещество в банке "сиропом". В моем понимании "сироп" - это что-то сладкое, вкусное, а этой гадости больше подошло бы название "адское месиво для пыток". Не, ну правда, нельзя так обманывать наивных людей.
Оставив этот вопрос для ночи, когда мне очень надо будет выспаться, я поплелся обратно к кровати, по пути чисто из принципа задерживая взгляд на окне. Остановившись рядом с подоконником, я оперся на него руками. Трудно было сосредоточить на чем-то сонный, словно потерянный во времени и пространстве взгляд, и поэтому первым, что я увидел в окне, было мое полупрозрачное, чем-то походящее на призрака, отражение на размытом фоне улицы. Из окна на меня уныло глядело невероятно бледное существо с взлохмаченными, спутанными волосами, в мятой-перемятой футболке светлого серовато-голубого цвета, который на удивление хорошо гармонировал с тоном его кожи. Заспанный взгляд растерянно скользил, ни на чем не задерживаясь надолго. Лицо не выражало никаких эмоций. Вот как косит людей простуда.
Помотав головой из стороны в сторону, чтобы хоть капельку взбодриться, я вновь уставился в окно. Погода стояла прескверная: на улице значительно потеплело, отчего на дорогах стал таять снег, неумолимо превращаясь в слякотную массу в которой вязли и машины, и люди. Дождь, что в последнее время заменял снегопады, оставлял серые разводы на бетонных плитах, покрывавших стены соседних домов. Все небо было почти что белое, с легким сероватым оттенком. Грустное такое все. Самое время болеть.
Вдруг со стороны прикрытой двери начали раздаваться звуки, как будто кто-то скреб по ней. Оторвавшись от окна, я пошел через комнату мимо стола, мимо кровати, мимо шкафа прямиком к двери. Дернув за металлическую ручку, я медленно стал ее открывать, от чего по всей квартире пронесся протяжный скрип несмазанных петель. В коридоре было довольно темно из-за отсутствия окон, поэтому поначалу я ничего не увидел. Только когда мимо меня пронеслось что-то черное, я увидел Беззубика. Оставил дверь немного приоткрытой, чтоб если коту приспичит выйти, не пришлось вставать. Я вновь поплелся к кровати и забрался по одеяло. Меня начало клонить в сон, да и кашель прекратился, так что заснуть мне ничего не мешало.
Без помощи рук стянув носки, я поудобнее устроился, укутавшись, словно в кокон, в одеяло и уткнулся носом в подушку, вдыхая носом свежий запах стирального порошка. Глаза закрывались сами собой, как на кровать запрыгнуло нечто и стало по ней ходить, не обращая на меня внимания. Наконец оно устроилось рядом с подушкой, мокрым носом касаясь тыльной стороны моей ладони, и громко заурчало. Под всей этой умиротворенностью и спокойствием я и сам не заметил, как провалился в сон.
***
Обладая на редкость чутким сном и завидным слухом, я проснулся от того, что где-то в коридоре открылась и закрылась входная дверь. Сколько я продремал — неизвестно, но, открыв глаза, я чувствовал себя полностью разбитым. В комнате было почти темно, лишь из окна лился бледный свет последних лучей уходящего дня. Кулаком потерев глаза, я широко зевнул, так, что чуть было не вывихнул челюсть. Я уж было решил, что мне приснилось, и собрался опустить голову обратно на подушку, как Беззубик, столько времени мирно сопевший под боком, соскочил с кровати и стремглав понесся в коридор. Значит, все-таки, не послышалось. Вставать мне крайне не хотелось, потому, как это означало бы вылезать из одеяла, такого теплого и уютного.
Суета в прихожей продолжалась ровно до тех пор, пока дверь в мою комнату осторожно не приоткрылась, и в нее не заглянула мама. Сонно приоткрыв глаза, я вяло помахал рукой, которую, как обнаружилось, отлежал, давая понять, что я не сплю. Мама слабо улыбнулась и зашла в комнату.
— Как себя чувствуешь? — поинтересовалась она, присаживаясь на край кровати и кладя руку мне на лоб, перед этим заботливо убрав с него упавшие прядки волос. Ладонь у нее была холодная, она ведь только что с улицы пришла.
— Нормально, — ответил я, но из-за заложенного носа прозвучало как «намана».
— Ничего не болит? Как голова? Кушать хочешь?
— Все хорошо, мам. Нет, спасибо, пока ничего не хочу.
Она покачала головой, гладя мои волосы, улыбаясь одними уголкам губ, как-то печально, даже грустно.
— Ну ладно, лежи, не вставай. Я пойду чаю заварю. Может, попьешь чайку?
— Не, не хочу. Спасибо, мам, — я улыбнулся, впервые за этот день, и как по волшебству мамина грустная улыбка превратилась в заботливую материнскую с такими родными ямочками на щеках.
Она встала с кровати, напоследок последний раз потрепав мои волосы, вышла из комнаты, прикрывая за собою дверь. Я, по-прежнему с улыбкой, которая по распоряжению природы была косовата на один бок, из-за чего смотрелась глупо, хотя мама утверждала, что это очень мило, смотрел, как ее силуэт исчезает за углом.
Хоть мои и мамины взгляды во многом расходились, и не смотря на внешнее сходство, которые некоторые называли просто невероятным, оба мы имели совершенно разные склады характера, я все равно очень и очень сильно любил ее. Пусть некоторые черты ее личности, как излишняя эмоциональность и переживательность, паника по мало-мальски важному поводу, порой при определенных ситуациях могли доводить до белого каления, были в корне мне не ясны. Но она при любых обстоятельствах оставалась моим самым родным человеком. Нет, вы не подумайте, папу я тоже сильно люблю, но он так редко бывает дома, мы почти не проводим времени вместе. Ну, в общем, вот так вот все получается.
Раньше я об этом не думал. Нет, я знал все это, но на тему эту никогда не размышлял. Да и зачем. Помните, я еще в самом начале сказал, что если слишком много думать, то можно потерять рассудок? Так вот, позвольте продемонстрировать.
Полежав немного, пустым взглядом задумчиво смотря на еле различимые во мраке комнаты квадратики, что были узором пледа, я крутил меж пальцами ниточку начавшего потихоньку распускаться покрывала. Очнувшись от размышлений, я выпустил из рук нитку, так внезапно переставшую меня интересовать. Сначала на локтях, а потом и на всю длину руки я поднялся, садясь в кровати, разглаживая на коленях складки двух слоев ткани. Чувствовал я себя по-прежнему паршиво, но спать уже не хотелось.
Нащупав рукой гладкую, металлическую холодную крышку ноутбука на полу рядом с кроватью и подняв, я положил его на колени. Поудобнее расположив подушку за спиной, я запустил ноут. Знакомая, такая привычная заставка с пейзажем и раскиданными по нему окошками папок, в которых чего только не было. К примеру, в верхнем левом углу — «история презентация», а в середине — целая серия папок с нечитаемыми, даже непроизносимыми названиями, состоящими из наборов букв, произвольно набитых на клавишах посредством моей легкой руки. Там были картинки, разные всякие. Их объединял лишь тот факт, что "вроде и не нужны, а удалять жалко". А еще где-то скромненько на самом отшибе рабочего стола, хранилище загруженных рисунков. Два клика по левой кнопке — и я внутри.
Просмотрев накопившееся, я выбрал с тройку, на мой взгляд, удавшихся рисунков и добавил их в отдельную папку, чтоб потом было легче найти, когда соберусь на сайт выкладывать. А когда это будет — кто знает. Может сегодня, может завтра, а может и прям сейчас. Говорю же — кто знает.
Закрыв все открытые окна на рабочем столе, в том числе и папки, я зашел в браузер. Пока он грузился, что занимало достаточное количество времени учитывая скорость интернета, я успел глотнуть воды из бутылки, стоявшей около кровати. Из-за кашля голо пересыхало постоянно.
Когда браузер в кой-то веке прогрузился, я решил первым делом наведать свой профиль в небезызвестной социальной сети, название которой наверняка знакомо каждому. Навестить профиль я собрался именно свой, то бишь Иккинга, оставив «Ночную Фурию» на потом. Оказавшись на своей странице, я уж было подумал о том, чтобы мельком полистать ленту новостей, как на глаза мне попалось уведомление о новом сообщении. И, надо сказать, я был этим весьма удивлен. Быть может, кто-то заметил, что я неделю в школу не хожу? Да не, глупость какая. И все-таки в душе я надеялся на обратное.
В итоге, меня ждало своего рода разочарование в виде новых сообщений в беседе моего класса, из которой я не вышел лишь из-за периодически мелькавших в ней домашних заданий, которые я частенько забывал записывать. Судя по тридцати четырем пришедшим сообщениям, каждое из которых по отдельности можно было бы легко счесть за спам, речь шла о какой-то сходке, а дальше я читать не стал. Не интересно. И почему-то вдруг мне стало грустно. Сам не знал, то чего. Ведь вроде бы все как обычно. Но, черт возьми, грустно. Обычно, но грустно. Так, ладно. Неважно.
Обреченно вздохнув, я вернулся к новостной ленте. Листал ее я примерно, с полчаса, пока не надоело. Я закрыл вкладку, вернувшись на страницу с полудосмотренным фильмом, который я начал смотреть утром сего дня. Я было, уже собрался нажать на «плей», как вспомнил о том, что собирался выложить в сеть работы. А то подумают, что помер. Хотя, по крайней мере, судя по ощущениям пяти-шести предыдущих дней, таковое чуть было не произошло. Забавно.
За окном уже стояла непроглядная темень. Начал зажигаться свет в окнах дома напротив. Тихое посапывание Беззубика доносилось откуда-то со стороны стола. Приглушенно шумел телевизор в кухне, изредка прерываемый звяканьем кастрюль, а из щели под дверью лился на дощатый пол теплый желтый свет. Картина казалась почти что идеальной. Вот только чего-то не хватало. Чего — я не мог понять, как ни силился.
Зайдя на нужный сайт, я сделал все, что собирался сделать, то есть, все выложил, и теперь с чистой совестью собирался досматривать фильм. Я уже было закрыл окно, как мое внимание привлекла незатейливая цифра «1» напротив иконки с конвертиком. Ну, недолго думая, я кликнул по ней.
То, что я прочитал в письме, одновременно заставило меня и улыбнуться и пошевелить хорошенечко мозгами. Так ничего не понятно, поэтому вот, что было в том письме.
«Уважаемый Night Fury,
Уведомляем Вас о том, что 11 декабря состоится 2-го этапа международного конкурса изобразительного искусства „Art is everywhere/Искусство везде“. Данный этап конкурса будет проходить в том же самом месте, что и первый (ул. Первая Набережная, дом х, строение 4). Просьба принести с собой чернографитные карандаши разной степени твердости, чистый лист формата А3, ластик, стирательную резинку или клячку на Ваше усмотрение. А также администрация просит Вас принести на следующий этап свидетельства, подтверждающие вашу личность.
Всего доброго и удачи. С уважением, администрация проведения конкурса»
Я неправильно сказал ранее, тут у нас целых две задачки. Первая — как улизнуть в воскресенье чтоб мама не начала что-то подозревать. Мысль об обмане вызывала у меня смесь разных неприятных чувств: вины, стыда, подлости. Ужасные чувства. А вторая задача — свидетельства: зачем они, как выглядят и где достать. Честно говоря, я не ждал, что они пришлют письмо. Но то, что они это сделали — несомненный плюс в их сторону, потому как с этой чертовой простудой я про конкурс совершенно забыл. Ну ладно, выкручусь наверняка как-нибудь, не впервой ведь. С этой мыслью я закрыл вкладку, принимаясь досматривать фильм.
***
Спать в тот день я лег довольно поздно, так как чудесно выспался днем. Перед сном я, как всегда подумал обо всем чуток. Как свалить в воскресенье я не имел понятия, и стал об этом серьезно волноваться. Верно намекнули авторы электронного письма: удача — мое все.
