POV Иккинг
Это воскресное утро выдалось очень уж морозным: ледяной ветер дул из щелей в оконной раме, врываясь в кой-то веке прогревшуюся комнату. Было еще довольно-таки темно, и фонари на улице оставались единственным источником света. Выпавший за ночь слой свежего белого снега лежал на дорогах, на домах, на машинах, на крышах подъездов, везде. Провода электропередач, что были натянуты между домами, покрылись тонким слоем инея, искрящегося в желтоватом свете. Блеклое предрассветное зарево, отражаясь от балконных окон соседнего дома, давало знать, что скоро светает. Я сидел на подоконнике, одной рукой обхватив колени и положив на них голову, а другой отковыривая от шероховатой поверхности подоконника ошметки белой потрескавшейся от времени краски, изредка поглядывая в окно.
Оторвавшись от столь увлекательного занятия, как порча имущества, я взял в руку лежащий около меня телефон и нажал кнопку разблокировки. 7:49, высветились цифры на заставке с изображением лесного пейзажа. Выходит, что сижу я здесь уже почти час. По закону подлости, в выходной мне совсем не спалось. Под цифрами была дата: 27 ноября. Проведя пальцем по экрану и введя пароль, я зашел на сайт конкурса, что был в закладках браузера. Со вчерашнего вечера ничего нового там не объявилось: для первого этапа с собой брать любой, а лучше все материалы, кисточки и бумагу. Приходить в 12:00. То есть, мне нужно себя на четыре часа чем-то занять.
Дома все, как нормальные люди в выходной день, спали. Вон, даже Беззубик дрых на кровати, а я как ни в одном глазу, хотя именно мне сейчас следовало бы видеть десятый сон, отсыпаясь перед рабочей неделей, так нет же, все наоборот.
Положив телефон обратно, я откинулся спиной к стенке и стал наблюдать, за снежинками, что пролетели мимо окна и, кружась в свете фонарей, исчезали одна за другой во мраке. Уже как неделю шел снег по ночам, покрывая одеялом промерзшую землю. Эх, уже почти зима.
Минут через пятнадцать в коридоре зажегся свет, означавший, что родители проснулись. Собственно, это и было тем, чего я ждал. Я развернулся, свесив с подоконника босые продрогшие на сквозняке ноги, которые мгновенно ощутили приятное тепло, исходящее от батареи и спрыгнул на пол, вызвав глухой звук, от которого мирно спавший кот нервно дернулся и, приоткрыв глаза, потянулся.
— Утро доброе, ваше величество. Надеюсь, вы хорошо выспались, — обратился я к нему, прыгая на одной ноге и надевая носки. Кот удовлетворительно зажмурился и нехотя поднялся.
Я подошел к шкафу с одеждой и, найдя там синие ситцевые домашние штаны, надел их, завязав веревочки на поясе в бантик, чтоб не сваливались. Собираясь уже закрыть деревянную дверцу, я заметил в полумраке, как в шкаф скользнуло что-то угольно-черное и зарылось в тряпье.
— Если ты сейчас же не вылезешь оттуда, то я закрою тебя и будешь там жить, — проговорил я, обращаясь к коту. Нет, запирать я его там не хотел, не подумайте. Но и лезть в глубины бездонного шкафа чтобы вытащить его оттуда я не хотел тоже, — Считаю до трех. Раз. Два. Два с половиной, — кот неторопливо выбрался и, обиженно взглянув на меня, отвернулся, — да ладно тебе дуться, — сказал я ему, — пошли завтракать.
Беззубик, поколебавшись с полминуты и, видимо, поборов гордость, в конце концов потерся о мою ногу в примирительном жесте. Присев на корточки, я почесал его под подбородком, на что он заурчал.
— Ну что, мир? — поинтересовался я. Кот довольно мяукнул, — тогда идем, — сказал я, поднявшись с колен и направляясь к закрытой двери. Беззубик посеменил следом.
Я, чисто из принципа стараясь не шуметь, прошел по полуосвещенному кухней коридору прямиком туда, где уже хлопотала у плиты мама. Как всегда, работал телек, вскипал чайник, на плите в сковородке шкваркала яичница. В комнате пахло теплом, домашним уютом и фруктовой заваркой. Самое что ни на есть заурядное утро.
— Доброе утро, мам, — сказал я, заходя в комнату.
— Привет, сынок. Садись, ты вовремя, сейчас будет завтрак, — ответила она, не отворачиваясь от плиты.
Я отодвинул стул и сел, провожая взглядом своего кота. Беззубик продолжил путь до угла комнаты, где стояла его миска с кормом и сразу же принялся за еду. Что что, а покушать он любил. Кто ж не любит.
— Выспался? — улыбнувшись, спросила мама, подходя к столу и ставя передо мной фарфоровую тарелку и возвращаясь к плите.
— Угу. А где папа? — обычно в это время отец уже сидел за столом.
— Спит еще, — ответила она, подходя к столу, держа в руках сковородку и перекладывая деревянной лопаткой яичницу ко мне в тарелку, — вот, кушай.
— Спасибо, — сказал я и опустил взгляд в тарелку. Мама, взяв свою кружку с чаем, от которой шел едва заметный пар, села на соседний стул. — Мам, а ты ведь сегодня едешь в редакцию? — поинтересовался я, поскольку если нет, то нужно придумать отмазку, чтоб свалить на конкурс.
— Нет, во вторник, сегодня я целый день дома буду. А что?
— Ничего, просто, — сказал я, ковыряя яичницу вилкой. Вот облом.
— А у тебя-то самого какие планы? Опять в компьютере сидеть день напролет и зрение портить? Хоть бы на улицу сходил, свежим воздухом подышал бы, с друзьями пообщался… — начала мама. Понимаете, она не совсем в курсе, что у меня нет друзей, и думает, что они есть, я ей всегда именно так и говорю… Стоп. Придумал.
— Да, насчет этого. Я думал сегодня сходить погулять, мы с друзьями договорились встретиться в двенадцать и пойти гулять, — о боги, опять это ужасное чувство.
Мамино лицо просияло. Так, для справки говорю, что постоянно интересовалась, есть ли у меня друзья и как там у меня обстоят дела с этим в школе… В общем, все мои больные темы она, сама того не зная, обожала. Она сама по себе довольно общительная, и доказать ей, что человек может быть просто нелюдимым было невозможно. Первое время я говорил все как есть, и она несказанно из-за этого переживала, мол, как так, дружить никто не хочет. Мне стоило невероятных усилий уговаривать ее не идти в школу разбираться. Она все время твердила мне, что нужно быть более открытым, приветливым, не замыкаться в себе. Какое-то время я следовал ее советам, но ситуация и не думала улучшаться, только наоборот. Вот тогда наверно я и начал от безысходности завираться.
— Правильно, сходи конечно, развейся, а то с этой учебой скоро с ума сойдешь, — и не поспоришь.
— Ну ладно, я пойду тогда пока к себе, — сказал я, кладя опустошенную тарелку в раковину.
— Хорошо, — ответила мама, и я вышел из кухни. Беззубик, который в течение всего разговора сидел притихший у холодильника, время от времени подергивая ушами, прислушиваясь, двинулся за мной следом. Пугающе умный кот.
Закрыв за собой и котом дверь в свою комнату, я первым делом взглянул на часы. Времени было половина девятого, что, по сути, было неплохо. По крайней мере, все успею.
Для начала я заправил кровать. Вышло, как всегда, не особо аккуратно, но все же несоизмеримо лучше, чем было до этого. Признаться, я никогда не понимал, зачем заправлять кровать, если вечером ее все равно расправлять. Но непонимание нисколько мне не мешало, и я просто это делал.
Следующим этапом значилась уборка в комнате. Занятие мне это не нравилось черезвычайно, поскольку был я далеко не чистюлей. И вообще, там был не срач, как любила выражаться моя мама, а творческий беспорядок. Однако не смотря на все это убирался я регулярно, и помогала мне в этом единственная мотивация, заключавшаяся в том, что пусть лучше это сделаю я, чем мама, пока я буду в школе. Определенно лучше. Думаю, нет нужды объяснять, почему.
Когда я закончил, времени было почти девять. В то утро за временем я следил очень внимательно, опаздывать мне совсем не хотелось, хотя бы потому, что опоздание — это визитная карточка Иккинга Хеддока, никак не Ночной Фурии.
Подумав, что стоит уже как-то начинать собираться, потому что выйти я планировал без пятнадцати одиннадцать, ведь до этой Набережной еще дойти надо. Благо, она была не слишком далеко, и идти можно было пешком вразвалочку. В общем, начал я с сумки. Школьную брать нельзя в силу пяти непредвиденных обстоятельств, которые там сегодня будут. Так что, надо искать замену. Помнится, была у меня другая сумка, полностью черная, прям как надо, но с оторванной лямкой, до которой у меня вечно не доходили руки. Сам аксессуар был почти новый, я его редко куда брал, даже не помню точно, зачем вообще его купил. Одежду покупаю сам, да, шестнадцать годиков уже, пора бы. Ну вот, вытащив эту сумку из глубин шкафа, я положил ее на стол и, усевшись, начал оценивать степень поломки. Ну вроде, не так уж и плохо, зашить можно. Достав из нижнего отделения стола коробку со всякой всячиной, в которой, по-моему, лежали иголка и пара мотков цветных ниток. Да, они и в правду там лежали. Не теряя даром времени, я принялся штопать.
Закончив, я, довольный своей работой, стоя с сумкой на плече перед зеркалом, что висело на одной из дверец шкафа, рассматривал плоды своего труда. Неплохо получилось, согласно моей отнюдь не скромной самооценке в этом вопросе. Далее я занялся наполнением этой сумки. Так, для начала, акварельные краски, поскольку ими рисовать у меня получалось очень даже хорошо. Черт возьми, где они? Хоть убейте, помню, как они вчера целый день на столе валялись, а сейчас нет. Я проклят, я просто проклят. Выдвинув ящик подстольного отделения, я начал выкладывать на пол все его содержимое. Что тут, сухая пастель, графитные карандаши, цветные карандаши, уголь, масляная пастель, клячка… Да тут все, кроме акварели.
— Беззубик, иди сюда, будем использовать твой ум во благо человечества, — сказал я, запихивая в сумку все то, что сейчас с таким усердием выгребал из стола, — ты помнишь ту коробку на столе, которую ты вчера уронил, на что я назвал тебя неуклюжим созданием? — кот демонстративно отвернулся, — ну, я же любя. Так вот, где она? Ты случайно не помнишь, куда я ее дел?
Беззубик внимательно посмотрел на меня и залез под кровать. Я, разочарованно вздохнув, понимая, что мой единственный друг на меня обиделся, направился к столу, посмотреть еще раз, как вдруг сзади кто-то мяукнул. В доме у нас не так много тех, кто может мяукать, так что я обернулся. Там сидел кот, а рядом с ним лежала белая пластиковая коробка акварели.
— Точно! — воскликнул я и хлопнул себя по лбу, — я ж когда убирался на кровать их бросил, а они наверно в щель между стенкой и кроватью провалились! Беззубик, спасибо, ты самый лучший кот на свете! — питомец гордо поднял морду, и громко заурчал.
Разобравшись с сумкой и бросив туда кроме красок еще и пенал с кисточками, я положил ее у двери, чтоб не забыть. А что, я и не такое забывал. Теперь бумага. Взяв на всякий случай пару листов и свернув, я положил их в тубус, закрыв напоследок крышкой, и также положил у двери.
Теперь дело оставалось за, как модно сейчас говорить, прикидом. Настежь открыв дверцы старого платяного шкафа, я вдруг понял, что обычно чувствуют девушки, стоя перед своими гардеробами. Мне нечего надеть, как бы по-дурацки это ни звучало. Сами посудите, моя одежда на конкурсе должна отвечать определенным критериям: я не должен был носить ее в школу; она должна была быть темной или черной, Ночная-то Фурия, как никак; еще ей следовало быть теплой и с длинными рукавами. Найти что-то подобное в моем хламежнике было сложно, но я все же смог.
Оделся я в черные джинсы, что я летом купил, решив не мерить, а они оказались слишком длинными, так что у моих голеней образовалось множество складок черного денима. Ну, сойдет в принципе. Дальше я облачился в иссиня черную толстовку, что также, как и штаны, была мне великовата, а именно в рукавах. Но если подвернуть их, то тоже ничего, подходит. Короче, оделся.
Последним, завершающим штрихом была маскировка. Единственным, что я придумал, было подвязать на лицо черный платок, валявшийся в шкафу уже пару лет точно, так, что бы остались только глаза, а что бы и их было не разглядеть, надеть капюшон толстовки.
Обернувшись на часы, на которых было без двадцати одиннадцать, я положил платок в карман, что бы повязать его на лестничной площадке, и, прихватив рюкзак и тубус, вышел из комнаты.
Будь я не я, если бы с выходом из дома все прошло гладко. Но я, к счастью, все еще оставался собой, и по этому меня угораздило в коридоре встретиться с отцом.
— Доброе утро, пап.
— Доброе. А ты куда-то собрался?
— Да… Гулять иду.
— С кем?
— С друзьями.
— Какими?
— Ну, из школы.
Этот допрос мог бы зайти так далеко, что я бы в конце концов где-то бы проболтался, но положение спасла мама, что вышла с кухни как раз в нужный момент.
— Господи, да отстань ты от него, Стоик. В кой-то веке ребенок отвлекся от своего компьютера и решил на свет белый выбраться. Пусть пойдет погуляет в выходной, со сверстниками пообщается, чего ты к нему прицепился.
— Пуст идет, но сначала пусть скажет, где он будет гулять, сколько он будет гулять, с кем и даст их телефоны.
— Ну что ты заладил, ей-богу. Иди, Иккинг, — сказала мама, и я, не колеблясь, шмыгнул за дверь квартиры, крикнув напоследок, прощание. Ох, не уж то я ушел.
***
За мной с грохотом закрылась тяжелая металлическая дверь, я оказался в полутемном продолговатом помещении, напоминавшим коридор прихожей, вдоль стен которого тянулись ряды картонных коробок, старых досок, покрытых облезлой краской и всякого подобного хлама. Стряхнув с капюшона нападавший по дороге снег, и, проверив платок на лице, я направился вдоль белых, казавшихся в темноте серыми, штукатуренных стен, пока не оказался у другой двери, которая была уже деревянной и, открыв ее, вошел уже в само здание.
Передо мной предстал просторный зал с зелеными стенами, по периметру которого располагались двери с табличками. Что было на них, я не разглядел. Там было необычайно тихо и безлюдно, только постоянно что-то щелкало в дальнем его конце. А еще в углу стоял стол с компьютером, за которым сидела дама в возрасте, крайне худого телосложения, в белой рабочей блузке с высоким воротником, с огромными не по размеру прямоугольной формы очками на переносице, в которых, как в зеркалах, отражалось все помещение. Подойдя ближе, можно было разглядеть за ними небольшие, с прищуром, бесцветные, усталые, покрасневшие от постоянного напряжения глаза. Светлые волосы, в которых явно читалась седина, были собраны на затылке в аккуратный пучок. Поскольку кроме нее в комнате никого не наблюдалось, я решил подойти к ней.
— Здравствуйте, извините, а… конкурс по рисованию здесь проводится? — она, оторвавшись от компьютера, посмотрела на меня, поправляя очки.
— Да, здесь. А вы, молодой человек, к кому? — голос ее показался мне больше похожим на скрип.
— Я? Я ни к кому, я участник, — она сделала удивленное выражение лица, вздернув светлые, вовсе незаметные линии бровей.
— Что ж, конкурс уже начался, но если поторопитесь, вы можете еще успеть, — ну вот, если б я в восемь вышел, то все равно бы опоздал, видать, судьба у меня такая, — вы ведь заполняли анкету на сайте, скажите код регистрации и можете идти.
— Я не заполнял.
— Как так? А чего тогда пришли, правил не знаете?
— Мне разрешили не заполнять.
— Кто вам разрешил? Быть такого не может.
— Вот, — сказал я, указывая на дисплей телефона, где открыл в почте диалог с приглашением. Женщина бегло пробежала по нему глазами, поджав и без того тонкие губы.
— Ну, ладно, проходите, «Ночная Фурия». Да, и сколько вам лет? И может бандану свою с лица снимите?
— Шестнадцать мне, — сказал я, не видя смысла врать.
— Ясно. Куртку можете сдать в гардероб, он там, — она показала за угол, — а кабинет девятнадцатый.
— Спасибо, — проговорил я, отходя от шока, что мне удалось так быстро сориентироваться с почтой. Обычно в таких моментах я по-жесткому торможу. Дама в ответ кивнула и, вновь уставившись в экран компьютера, застучала по клавишам.
Избавившись от внезапно нахлынувшего на меня волнения, я открыл дверь в кабинет номер девятнадцать. Передо мной предстала комната, очень хорошо освещенная, с тремя окнами на одной из стен, с желтыми обоями и темно-коричневым лаченным деревянным полом. Еще в комнате была доска, как в школе, зачем не знаю. По всей комнате располагались мольберты, из-за которых выглядывали с десяток удивленных глаз, половина которых была мне знакома. Остальных ребят я не знал, однако все они казалось были моего возраста, и я сделал логическое заключение, что распределение в классы шло по годам. Так бы я еще долго стоял, полностью растерявшись, если бы дверь не открылась снова и в нее бы не вошел мужчина лет двадцати пяти примерно, в строгом парадном смокинге, с прямыми черными, зализанными назад волосами и яркими, подвижными, оживленными черными глазами, над которыми сгущались такие же черные густые брови.
— Так, все здесь? — от чего-то весело спросил он, двигаясь быстрым широким шагом по направлению к доске, — чего стоишь? Проходи, садись, — обратился он ко мне, и я незамедлительно исполнил его просьбу.
Найдя один единственный незанятый мольберт, который значительно отличался от остальных тем, что был целиком и полностью измазан краской, я, пододвинул табуретку и, положив сумку и тубус рядом, осторожно уселся. Мне даже не нудно было оглядываться по сторонам, что бы понять, что все взгляды сейчас прикреплены ко мне. Странное ощущение, но уж точно не из приятных. Наоборот, хотелось сквозь землю провалиться. Я сидел, старательно прикрепляя к мольбертной доске акварельный лист, стараясь не сделать ни одного лишнего движения.
— Ребят, — отвлек на себя внимание брюнет, что стоял сейчас у доски, держа в руках пару листов бумаги и увлеченно водя по ним глазами, — послушайте сейчас меня, я вам все объясню и будете работать, — взгляды всех присутствующих и мой в том числе обратились к нему. Он обвел взглядом каждого, и задержался на мне, внимательно рассматривая, вглядываясь в лицо, стараясь хоть что-либо на нем разглядеть. — Итак, хочу поздравить всех, что вы попали на городской этап нашего конкурса. Всего этапов будет двенадцать, вам про них расскажут позже. Скажу только, что на каждом этапе один из вас будет выбывать, и до международного этапа дойдет лишь один из вас. Там соревноваться в изобразительном искусстве будут лучшие из лучших, так что ему придется очень постараться. Ну, теперь о конкурсе. Вашим первым заданием будет изобразить то, что будет написано на карточке, которую вы сейчас получите, но рисовать какие-либо предметы нельзя. Даю подсказку: это должно быть что-то вроде абстракции, — видя полностью недоумевающие взгляды, он вытащил из кармана брюк несколько бумажек, потасовал их в руке, и, разложив веером текстом к себе, подошел к каждому из нас.
Я в этой очереди оказался последним. Остался единственный билетик, который был немного помят. Черноволосый, подойдя ко мне, гипнотизировал меня взглядом, что был направлен сверху вниз, при этом понять что-либо касательно его настроя было нереально. Осторожно протянув руку, я взял бумажку и прочитал черные буквы, что были на ней напечатаны:
легкость. Что? Нарисовать легкость абстракцией или я где-то тут не догоняю?
— Ладно, задание вы получили, приступайте. Я отойду ненадолго, вы ж тут дети вроде взрослые, посидите тихо, мне нужно бумаги сдать. Да, и рисуете вы два часа, я постараюсь к этому времени вернуться. Если что, тут камера есть, так что без глупостей. Давайте, начинайте, — он, держа в руках свои бумаги, вышел из класса, захлопнув за собой дверь.
Я сидел, задумавшись и уставившись на клочок бумаги у меня в руках. Легкость. Что за идиотское задание. Совершенно не зная, что мне с ним делать, я начал коситься на соседей. Вряд ли, конечно, у них подобное задание, но все-таки, посмотрю, что будут делать они. Повернув голову на пару градусов влево, я встретился взглядом с, казалось, полными воды, глазами одноклассницы, на что я поспешил отвернуться, чувствуя, как от чего-то заливаюсь краской. Хорошо хоть, что этого никто не увидит. Однако то, что было написано на ее листочке я разглядеть не успел. Решив, что такая тактика мне никак не поможет, я начал мозговой штурм.
Итак, легкость. Нужно определиться для начала с материалом. Я так думал, что подойдет тут лучше всего акварель. Теперь цвета. А вот тут сложно. Даже не знал, что делать, то решил использовать голубой и изумрудный, так как они показались мне более всех подходящими. И, завершающий этап: техника. Техник в акварели существовало достаточно: мазки, заливка, по-мокрому, штрихами и так далее. Выбрал я третью.
Когда я был уже полностью готов и собирался приступать к работе, то вдруг какой-то толчок в спину и довольно-токи грубое обращение «Эй ты, мольберт подвинь, ты мне свет загораживаешь». Поскольку зовут меня совсем не так, даже не по-настоящему, и слов волшебных произнесено не было, ничего делать я не стал и сделал вид, что не услышал. По голосу в обращавшемся можно было узнать моего одноклассника, который совершенно не отличался вежливостью, то бишь Спенсера.
Я уж было пожалел о своих действиях, когда сзади послышался шум отъезжающей назад табуретки, но тут до моих ушей донесся шепот Рыбьенога. Ой, Робина.
— Ты что, тут же камеры, нас всех могут дисквалифицировать, — протараторил он. Спенсер что-то рассержено пробормотал в ответ, но, признавая правоту друга, на свое место уселся.
Если так проходит первый этап, то боюсь представить, что будет на следующих. Знал бы я раньше, на что подписывался, подписываться не стал бы. Но, боюсь, теперь уже мне делать нечего. Вздохнув, я принялся за работу.
***
Быстро и без происшествий, поскольку надзиратель вернулся намного раньше, чем обещал и простоял битый час подпирая стенку и копаясь в телефоне, прошли два часа, и теперь, когда моя работа, единственная из всех оформленная в паспарту, была сдана, я, надев куртку, вышел из здания. Нет, оформил я ее не потому что хотел выпендриться, а потому что, во-первых, в правилах конкурса такой пункт где-то значился, в во вторых, потому, что у меня остались лишних полчаса.
— Ты ведь Ночная Фурия, так? — раздался сзади голос, на который я испуганно обернулся. Позади меня стояла Астрид, в голубом польтишке и бежевой шапке. Ее щеки пылали от мороза. И, в целом, выглядела она симпатично. Нет, не в том смысле, что она мне нравится, нет, конечно нет, а так просто… ай, к черту.
— Эм, да, я, — с трудом выговорил я несчастные три слова, пытаясь изо всех сил изменить голос.
— А я Астрид, приятно познакомиться, — сказала она, протягивая руку для рукопожатия. Ничего себе, я думал у них, у девчонок, не принято.
— Да, мне тоже, — руку я с опаской, но все-таки пожал.
— Я видела твои рисунки, и вынуждена признать, что они неплохи… — своим обычным, надменным тоном проговорила девушка.
— Да? Ну, гхм, спасибо.
— Но мои все равно лучше, — от скромности она не помрет, я вам это гарантирую, — это я к тому, что ты достойный соперник. Таких мало. Однако, удачи тебе, пусть борьба будет честной, — сказала она, и поспешила удалиться за стеной того самого здания, где проходило сегодняшнее мероприятие. Какой интересный диалог получился, выходит, она всерьез настроена на победу. Ну что ж, это вполне в ее духе. Так, пора бы и мне домой, а то темнеет.
***
Вечером, следуя своей ставшей нерушимой традиции, я зашел на почту. И был я, честно говоря, поражен тем, что в одном из многочисленных сообщений говорилось о том, что я прошел во второй тур. И когда они успели проверить все работы, ума не приложу. Но факт есть факт. Я даже не знал, радоваться мне или огорчаться. Побеждать я там, по правде, не намеревался. И обстановку, что царила там, дружелюбной язык не поворачивался назвать. Однако, что делать, продолжу участвовать. Пробежав глазами последнюю строку письма, я прочитал: «
следующий этап состоится 11 декабря». То есть, через две недели.
