***
— Девчонки! Девчонки! — Марлин МакКиннон, словно вихрь, ворвалась в спальню, потрясая зажатым в руке конвертом из светлого пергамента. — Мэри прислала нам письмо! Я только что была в совятне, и там как раз оказалась ее сова. — Читай, Марлин! — во взволнованно-радостном предвкушении воскликнула Лили, вместе с подругами с нетерпением глядя на МакКиннон и готовясь с жадностью ловить каждое ее слово. Когда Мэри покидала Хогвартс, они договорились непременно писать друг другу, но последняя весточка от МакДональд приходила так давно, что девушки бы уже и не вспомнили, когда это было. Марлин торопливо разорвала конверт, развернула тонкий листок пергамента и принялась наконец читать:Дорогие девчонки!
Надеюсь, что у вас все хорошо. Постепенно, но очень тяжело я кое-как привыкла к Шармбатону. Предметы здесь совсем немного отличаются от наших в Хогвартсе, но в целом это не проблема. Экзамены у них сдаются только после 6 курса, так что мне предстоит пережить этот кошмар еще раз. Но по сравнению с тем, что уже случилось, — это просто чепуха. Майк все еще надеется, что мама вернется… Папа только с болью смотрит на все это и уходит прочь. А я просто устала. У меня уже не осталось сил объяснять ему, что мама больше никогда не будет вместе с нами. Экзамены, кажется, начнутся очень скоро — не успеешь оглянуться. Я думаю, что не провалюсь, но даже если вдруг это и случится — мне все равно. Я очень устала. От всего, что происходит здесь. Лучше бы они оставили меня в Англии. Иногда мне кажется, что даже умереть не так страшно, как быть заточенным в уже становящемся ненавистным Шармбатоне. Я искренне надеюсь, что вам там гораздо лучше, чем мне здесь.С любовью, Мэри МакДональд из чертовой Франции.
Закончив читать, Марлин растерянно опустила письмо и подняла глаза на однокурсниц. Их нетерпение и воодушевление разом погасли, побежденные мгновенно нахлынувшей тревогой и отчаянием. Не говоря ни слова, девушки хмуро переглянулись, чувствуя, как холод постепенно сковывает их изнутри. И всех четверых посетила одна и та же мысль. Бедная Мэри… К своему стыду, замотавшись в бурных буднях жизни Хогвартса, они порой забывали всю полноту того ужасного события, что заставило их однокурсницу навсегда покинуть школу и родную страну. Но сейчас, читая мрачные, апатичные, абсолютно потерянные строки, написанные рукой Мэри МакДональд, когда-то неизменно веселой, смешливой и немного легкомысленной, они будто вновь осознали всю тяжесть страшного груза, свалившегося на хрупкие юные девичьи плечи. У нее больше не осталось никаких надежд, мечтаний, стремлений. «Даже умереть не так страшно…» Эти слова ледяными тисками сковывали сердце. Ведь так сильно, так мучительно хотелось верить, что однажды все еще будет хорошо, что пройдут и страх, и боль, и отчаянье, что в этот мир еще вернется солнце, принеся с собой всех, кого мы так любили и кого потеряли. Но в Мэри МакДональд больше не осталось веры. Она «просто устала». Она сдалась. Им, прожившим с нею бок о бок столько лет под защитой величественного и прекрасного замка, было трудно, страшно признавать это — но она сдалась. Их Мэри, когда-то такая привычная и родная, теперь невыносимо далекая и совершенно другая. И вряд ли когда-нибудь станет прежней. В тишине спальни раздался едва слышимый, прерывистый вздох. Лили, Марлин и Эммелина, словно очнувшись, перевели взгляды на Алису. Ревелл сидела на своей кровати, поджав ноги и обхватив себя руками. Судорожно сглотнув, она подняла голову, и подруги тут же заметили две слезинки, скользнувшие по ее щекам. — Девочки… — тихий голос чуть уловимо дрожал от сдерживаемых слез. — Пожалуйста, скажите мне, что все еще будет хорошо. И что с вами ничего не случится… Лили, поднявшись на ноги, пересела на кровать лучшей подруге, мягко обнимая ее и прижимая к себе, сдерживаясь из последних сил, чтобы не заплакать вместе с ней. — Будет, Лиса. Когда-нибудь все обязательно будет… Марлин и Эммелина рядом молчаливо утерли выступившие слезы. Алиса и Лили так и сидели вместе, обнявшись и не сказав друг другу больше ни слова. Радостное и легкое настроение выходного дня, с самого утра царившее в спальне девушек шестого курса, растворилось без следа, накрылось темной пеленой боли, тревоги и бессилия. А за окнами замка все так же ярко светило далекое январское солнце, словно бы унося отчаянные и светлые слова надежды Лили Эванс ввысь, к самым небесам.***
Семнадцатый День Рождения Лили все девчонки ждали с большим нетерпением, возлагая на него одну самую главную надежду: однокурсницы всей душой верили, что такой замечательный день хотя бы ненадолго прервет мрачную плеяду тревожных и пугающих событий. Подругам очень хотелось порадовать Лили, устроить ей хоть маленький, но такой необходимый праздник. В последнее время рыжая гриффиндорка порядком уставала: кроме свалившейся груды домашних заданий, всегда выполняемых с неизменной добросовестностью, и обязанностей старосты, Лили еще и успевала по крайней мере раз в неделю по несколько часов кряду помогать мадам Помфри в больничном крыле. Пожилая целительница души не чаяла в кроткой, талантливой и добросовестной студентке, не раз повторяя, что та наделена весьма незаурядными способностями к колдомедицине. А Эванс, в свою очередь, благодаря этой добросердечной женщине, наконец окончательно определилась, в какую сферу магических искусств податься ей после окончания Хогвартса. Свободного времени у нее оставалось совсем немного, да и растрачивать его она старалась по возможности с пользой. Так что в ежедневной суете девушка и сама не заметила, как быстро подкрался день ее семнадцатилетия. И если всего на секунду втайне признаться себе, то, осознав это, где-то в глубине души Лили ждала, быть может, чего-то необычного от того дня, когда ее можно будет полноправно назвать совершеннолетней волшебницей. — Тише, девчонки, не шумите, а то мы ее разбудим… — Осторожно! Поставь вот здесь, к другим подаркам. — Марлс, глянь: Лили там еще не встала? Утром 30 января Эванс проснулась под бурные перешептывания соседок по комнате. Едва только сонливость успела покинуть сознание, как на его место пришла безотчетная радость, теплыми приятными волнами разливаясь по телу, словно брызги весеннего солнца. Кто-то раздернул полог, и яркий луч света скользнул по лицу рыжей гриффиндорки. Аккуратные красивые губы невольно растянулись в мягкой улыбке, пушистые темные ресницы затрепетали — и Лили наконец открыла глаза. — Лили! — радостно воскликнула Марлин, стоявшая над ее кроватью, отдернув полог. — Лили! — откуда ни возьмись выскочила Алиса и, опередив подругу, бросилась обнимать едва успевшую усесться на постели именинницу. — С Днем Рождения! Мы тебя любим! Ты у нас самая-самая! — тараторила Ревелл, сильнее прижимая к себе счастливо улыбающуюся лучшую подругу, немного сбитую с толку такими резкими и бурными поздравлениями спросонья. Марлин, не желая уступать Алисе, тоже поспешила одарить Эванс объятиями. — С совершеннолетием, Лилс! Спутанной кучей-малой все три девчонки повалились на постель, заливисто смеясь. Эммелина, отнюдь не согласившись мириться с такой несправедливостью, немедленно присоединилась к ним, весело воскликнув: — Ну нормально! А про меня забыли? — Лили, со смешком освободив одну руку, попыталась обнять и ее тоже. — С Днем Рождения, самая лучшая староста! Я тоже тебя люблю. Щекоча друг дружку, четыре безгранично довольные гриффиндорки звонко смеялись, зарываясь в подушки и приводя постель именинницы в вопиющий беспорядок. По случаю воскресного дня на завтрак студенты спускались гораздо позже обычного, так что Лили успела, не торопясь, разобрать составленные у ее кровати подарки, в очередной раз со счастливой благодарностью обнять каждую из подруг и даже написать ответ родителям, намереваясь отправить его вместе со своей совой сразу после завтрака. По пути же в Большой зал Эванс ждало сразу несколько маленьких неожиданных сюрпризов: за то время, пока они спускались на первый этаж, никак не меньше человек двадцати успело поздравить ее с совершеннолетием, причем по большей части это были мальчишки всех курсов и возрастов. Порядком удивленная гриффиндорка то и дело смущенно вспыхивала, с недоумением поглядывая на подруг после каждого такого «сюрприза». — Да что вообще происходит? — удивленно вскинув брови, спросила она наконец после, наверное, уже двадцать-какого-то-там поздравления от четверокурсника с Пуффендуя, лично с ней абсолютно не знакомого. — Откуда они все могут знать, что у меня сегодня День Рождения? — во взгляде изумрудно-зеленых глаз на миг проскользнуло подозрение — уж не причастны ли к этому подруги? Но девчонки лишь весело фыркнули. — Лилс, да за те почти шесть лет, в течение которых за тобой носился Джеймс Поттер и во все горло поздравлял тебя каждое 30 января, уже, наверное, все успели запомнить, когда у тебя День Рождения, — усмехнулась Марлин, тряхнув золотистыми кудрями. — И нечего хмыкать! — живо возмутилась Алиса шутливому скептицизму Лили, смешно поморщившейся от слов МакКиннон. — Вот погоди, сейчас еще и он присоединится к поздравлениям… — Если только не начнет кидаться на всех и каждого из ревности, — прыснула Эммелина, весело свернув темными глазами в сторону Эванс. Но, вопреки ожиданиям гриффиндорок, Лили в Большом зале ждало совсем другое поздравление. Мародерской компании за столом еще не наблюдалось, так что и о Поттере пока речи не шло. Зато в течение всего завтрака из-за стола Когтеврана за ней нет-да-нет, а украдкой наблюдал Дирк Крессвелл. И Лили подумала уже было, что показалось, но стоило ей спустя минут пятнадцать встать из-за стола, как когтевранец тоже поднялся на ноги и поспешно двинулся прямо к ней. — Привет, Лили! — выпалил он так, что не оставалось никаких сомнений — секунду назад парень отчаянно боролся с самим собой, набираясь смелости. — Поздравляю тебя с Днем Рождения! — с этими словами пятикурсник вдруг, распрямив заведенную за спину руку, протянул девушке небольшую бледно-розовую розу. Зеленые глаза удивленно расширились, и на секунду она совсем растерялась. А после, окончательно смутившись, приняла подарок и мягко улыбнулась. — Ой… Спасибо большое, Дирк. Лили чувствовала, что, возможно, следовало бы сказать что-нибудь еще, но что же — решительно не знала. Такой поворот событий совсем сбил ее с толку. Но, похоже, и с самого Дирка на сегодня было вполне достаточно. Заметно вспыхнув, он лишь кивнул, как-то нервно улыбаясь, затем развернулся и, даже забыв попрощаться, стремительно двинулся прочь из зала, тщетно пытаясь справиться с нахлынувшим смущением. А Лили так и стояла с его розой в руках и в полной растерянности. Благо, девчонки, опомнившись и сдавленно хихикнув, поспешно вывели ее в холл. — Как… это… — запинаясь, проговорила Лили, переглянувшись с каждой из них по отдельности. — Блин, вот тебе и раз! Я же говорила! — расхохоталась вдруг Марлин. — Поздравляю, Лили! — немедленно последовала ее примеру Эммелина. — Теперь на тебя запал еще и Дирк Крессвелл. — Мерлин, что ж мне делать-то со всем этим теперь? — снова смутившись, спросила Эванс, по-прежнему осторожно сжимая в руке стебелек сбившего с толку подарка. — Я же не могу сказать ему, что… Он расстроится или обидится. Блин… — Лил, ну что тут уже посоветуешь? — усмехнулась Алиса, сочувственно приобнимая подругу и вместе со всеми направляя на путь к совятне. — Остается надеяться, что эта влюбленность у бедняги со временем пройдет и не даст рецидива. Лили только вымученно улыбнулась. Вот только невесть откуда взявшегося поклонника ей сейчас не хватало! Только-только Джеймс Поттер наконец отказался от идиотских «подкатов». Что ж, хотелось бы верить, что бедолага Крессвелл, которого, похоже, угораздило в нее влюбиться абсолютно без причины, все-таки со временем к ней охладеет, а не превратится в еще одного Поттера. Уже вторую неделю погода стояла отличная: высокое яркое солнце трепетно пригревало промерзшую землю, слабо звенела первая капель, накрапывая с ветвей вековых деревьев на опушке Запретного леса и с крыш школьных теплиц, а укутавшие все окрестности замка сугробы начинали стремительно таять, словно желая напомнить всем и каждому, что и весна уже не за горами. Наведавшись в насквозь продуваемую ветрами совятню и отправив письмо, шестикурсницы-гриффиндорки, никуда не торопясь, прогуливались по территории, весело болтая, перепрыгивая лужи подтаявшего снега и с упоением наблюдая за трогательным пробуждением природы. Уже, казалось, даже позабыв об утренних неожиданностях, — за исключением, может быть, только так и оставшейся в руках розы — Лили беспечно весело смеялась вместе с подругами, наслаждаясь чудесным выходным днем — днем собственного семнадцатилетия. Только вот почему-то она невольно стала замечать, что то одна, то другая однокурсница нет-да-нет, а поглядывает на часы, словно беспокоясь о чем-то важном и боясь опоздать куда-то. И точно — по прошествии пары часов Эммелина, в очередной раз глянув на наручные часики и после обменявшись кивками с Алисой и Марлин, наконец заявила: — Так, ну что, девчонки? Думаю, нам уже пора и в общую гостиную… — Я тоже так думаю, — улыбнулась Марлин. — Скорее всего, они уже справились с задачей, — поддержала Алиса и, улыбаясь так же загадочно, как и Вэнс с МакКиннон, ускорила шаг. — Эй, девчонки! — с шутливым подозрением возмутилась Лили. — Прекращайте! Ну что там на этот раз? — А это сюрприз! — хихикнула Марлин и, взяв Эванс за руку, уверенно повела ее к замку. По другую сторону пристроилась Алиса, а Эммелина, чуть обогнав их и то и дело оглядываясь с заговорщицкой ухмылкой, стремительно шагала по направлению к крыльцу школы. И Лили ничего не оставалось, как проследовать за подругами, весело смеясь и гадая, что же на этот раз они задумали.***
— Хвост, дружище, ты следишь за картой? — уже в который раз поинтересовался Джеймс, едва не навернувшись с кресла, на которое взобрался с ногами, выпрямившись во весь свой немалый рост, дабы получше осмотреть гостиную. По маленьким столикам, каминной полке и прочим свободным горизонтальным поверхностям сплошь были расставлены тарелки с разнообразными сладостями, маленькими бутербродами, мороженым, подносы со стаканами содовой с сиропом, бутылочки сливочного пива. А над камином, возвышаясь над этим великолепием, растянулось ярко-алое полотнище, мерцающими золотыми буквами торжественно возвещающее: «С Днем Рождения, Лили Эванс!» Именно по этой причине четверка Мародеров сегодня на завтрак так и не явилась. Чуть ли не за неделю до знаменательного дня Сохатый начал изводить друзей бесконечными размышлениями по поводу того, какой же такой сюрприз приготовить для Лили в день ее семнадцатилетия, чтобы потом ей не захотелось вновь прибить Поттера на месте за его бесцеремонную навязчивость. И вдруг, к великой радости всей компании, два дня назад, воспользовавшись тем, что Эванс была занята в Больничном крыле, троица однокурсниц неожиданно обратилась к ним с предложением совместными усилиями организовать для Лили поздравление. Ведь, как ни крути, а семнадцать лет — очень важная дата для каждого юного волшебника. Идею восприняли более чем благосклонно — Джеймс от радости был готов расцеловать Ревелл, первой подавшей голос в общей беседе. Если сюрприз подготовят сразу все однокурсники, Лили совершенно точно будет очень рада и, ко всему прочему, у нее не будет оснований вдруг снова посчитать, что Джеймс занимается только лишь пустым позерством. Так что в назначенный день обе стороны должны были приступить к выполнению плана. Правда, девчонки не догадывались, что парни так основательно и с самого утра возьмутся за дело, пропустив даже завтрак. — Мерлин великий, Сохатый! — закатил глаза Сириус, разваливаясь наконец на диване. — Да отстань ты от Питера наконец! Следит он, следит! Мы с твоим маниакальным желанием безупречно поздравить дорогую куколку Эванс, между прочим, не спали полночи, сообщили о ее совершеннолетии чуть ли не каждому в этом замке, носились на кухню, а сегодня даже не жрали ни фига. Все нормально будет, сядь, блин, на жопу ровно уже и жди! — Ай, ну тебя, Бродяга! — только лишь отмахнулся с ухмылкой друг. — Ни хрена ты не понимаешь! И еще: не называй Лили куколкой. — Не, ну вы посмотрите на этого придурка! — расхохотался Блэк, но, встретившись с пристальным, поверх очков, взглядом Поттера, шутливо поднял руки вверх. — Да понял я, понял! Знаю, что Лилс для нас вне зоны дозволенного доступа. Можете, мой друг, быть спокойны вместе со своими гребанными гормонами. Мимо сновали еще некоторые старшекурсники, присоединившиеся к подготовке общего поздравления любимой старосты. Питер исправно следил за картой Мародеров, развернув ее практически во всю немалую площадь и с трудом уместив на коленях. Римус, снисходительно улыбнувшись, спокойно добавил: — Все уже готово. Так что и правда угомонись, Джеймс. Мы же договорились: девчонки должны прогуляться вместе с Лили по территории. Мы успели. — Вот, — не унимался Сириус, указывая жестом на Люпина и при этом не сводя дружески-насмешливого взгляда с Джеймса, все так же ухмыляющегося во всю ширь. — Послушай нашего господина Лунатика. Он херни не посоветует. Верно я говорю, Лунатик? Оба — и Джеймс, и Римус — только лишь было прыснули со смеху, как Питер вдруг бодро подскочил на ноги, едва не выронив карту и на всю гостиную объявив: — Идут! Они идут! Шалость удалась, — пробормотал он, скрывая карту и поспешно складывая ее. — Отлично! — Джеймс соскочил на пол, попутно бросил взгляд в зеркало над камином, провел пятерней по непокорным иссиня-черным вихрам, поправил чуть скосившиеся очки и с яркими огоньками предвкушения, отплясывающими канкан в теплых карих глазах, обвел взглядом всех собравшихся, которые, в свою очередь, тоже вмиг оживились. Бродяга поднялся с дивана и с предельной осторожностью взял в руки коробку с красивым тортом. Джеймсу в таких ситуациях доверять столь ценный и хрупкий атрибут праздника рискованно: еще грохнет на пол прямо в самый ответственный момент — и прощай День Рождения Лили Эванс. Римус тут же с помощью палочки искусно зажег семнадцать свечей на этом кондитерском шедевре, так любезно предоставленном трудолюбивыми эльфами-домовиками. И едва группка старшекурсников во главе с Мародерами успела скучковаться в центре гостиной, сопровождаемая любопытными взглядами немногочисленных ребят помладше, как проем за портретом Полной Дамы отворился, впуская сначала веселые голоса, а затем уже и компанию из четырех разрумянившихся с прогулки девчонок. И вот наконец именинница, оживленно болтавшая с подругами, переступила порог гостиной. Алиса, Марлин и Эммелина, одарив ее лукавыми улыбками, вдруг быстренько проскочили вперед, сопровождаемые недоуменным взглядом ярко-зеленых глаз. Однако в следующий миг гостиную сотрясло громогласное, дружное и счастливое: — С Днем Рождения, Лили! Ревелл, МакКиннон и Вэнс первыми принялись аплодировать. К ним волной присоединились все остальные однокурсники и другие старшие гриффиндорцы — все, у кого на данный момент были свободны руки. Лили, пораженная, застыла на месте чуть ли не разинув рот. Большое нарядное полотно во всеведение поздравляло ее с совершеннолетием, под потолком парило несколько золотых воздушных шариков и пестрые серпантиновые ленты. В самом центре небольшой толпы стояла небезызвестная четверка Мародеров, улыбаясь совершенно одинаковыми обаятельно-заговорщицкими улыбками. Джеймс держал в руках один из золотых шариков, Сириус с непривычной для него бережностью — красивый праздничный торт, горящий семнадцатью нарядными свечами, Римус и Питер аплодировали вместе со всеми, одаряя именинницу радостными, теплыми, искрящимися взглядами. И все, что происходило с самого утра, внезапно стало совершенно прозрачным и ясным. Вот, значит, почему ее поздравляли на каждом шагу, вот почему девчонки «выгуливали» ее по территории в течение чуть ли не целых трех часов — все это затеяли эти четверо обормотов, причем явно при участии подруг. И неужели все, абсолютно все здесь было подготовлено специально для нее, в честь ее совершеннолетия? Горячая волна благодарности, радости, безотчетного счастья захлестнула девушку с головой, красивые глаза растроганно засияли, и она, солнечно и мягко улыбнувшись, наконец ответила: — Мерлин, ребята… Спасибо, спасибо вам всем большое! Господи, я даже… — Давай, Принцесса! — со смешком подбодрил ее Сириус, со словно из ниоткуда проснувшейся вдруг еще более теплой расположенностью к рыжеволосой старосте отметив, что глаза предмета обожания его лучшего друга изрядно повлажнели. — Задуй уже эти свечи, а то у меня либо руки отвалятся, либо я сам сгорю к чертям! Рассмеявшись серебряным колокольчиком, Лили приблизилась к нему, зажмурилась на миг, загадав желание, и, склонившись над именинным тортом, задула все семнадцать свечей. — Ну что? — весело подал голос Джеймс, не сводя взгляда с абсолютно счастливой Эванс, и отпустил золотой шарик, немедленно взлетевший под самый потолок. — С совершеннолетием, Лили! Старшекурсники вновь разразились аплодисментами, с радостными улыбками подходили к доброй, улыбчивой, солнечной, так горячо любимой всеми старосте, обнимали, даря свои личные пожелания. А Лили, чувствуя, как сердце пускается вскачь, тепло обнимала в ответ всех своих однокурсников, товарищей с других курсов, сердечно благодаря небеса за это абсолютно счастливое, самое лучшее за долгое время мгновенье. Вокруг уже начинался праздник, веселье, посвященное сегодня именно ей. И Эванс, зайдя в самую гущу однокурсников, попыталась заключить в объятия сразу и Алису, и Марлин, и Эммелину еще крепче, чем поутру. Затем по очереди обняла Питера, Римуса, Сириуса… Наконец сделала шаг к Джеймсу, но он вдруг, загадочно улыбнувшись, преподнес ей невесть откуда взявшийся в его руках сверток — что-то довольно большое, в плоской квадратной упаковке. — Лил, у меня для тебя есть подарок, — блеснув карими глазами за стеклами больших пластиковых очков, произнес он, чуть понизив голос. — Я очень надеялся, что тебе понравится. — Джеймс… — Лили чуть закусила губу, улыбаясь в ответ и принимая его подарок. — Разверни его, — попросил он, все так же загадочно улыбаясь. — Пожалуйста. Девчонки тактично присоединились к другим однокурсникам. За ними же отправились и остальные трое Мародеров. Отчего-то смущенно зардевшись, девушка аккуратно развязала золотистую ленточку, развернула яркую оберточную бумагу и… — Ой, Джеймс! — радостная улыбка снова заиграла на ее губах. — Спасибо! Это же одна из моих самых любимых. Но… подожди! Только не говори, что… — ее глаза широко распахнулись от удивления. В руках девушка держала пластинку The Beatles «Rubber Soul». Но это была не просто пластинка — в левом верхнем углу, вне всяких сомнений, стояли подписи! — Да. Именно — на ней есть автографы! — Поттер ухмыльнулся, со смесью восторга и удовлетворения глядя на нее. — Но как, Мерлинова борода?! — подняв голову, Эванс встретилась с ним абсолютно пораженным взглядом. — Долгая история, — неосознанно взлохматив волосы и запоздало мысленно выругав себя за такой жест в присутствии Лили, ответил Джеймс. — Ты не поверишь, но в Годриковой Впадине, неподалеку от нас, на улочке, где стоят дома маглов, живет один классный мужик — обожает собирать музыкальные коллекции. Так вот, ему лет пятнадцать было, когда они еще были единой группой и выступали. Этот парень постоянно, когда только получалось, ходил на их концерты, а пару раз ему даже посчастливилось взять автограф. Он реально настоящий фанат! Через пару лет у него было уже несколько автографов и две подписанные пластинки. И в прошлом году я купил у него вот эту, — парень кивком указал на свой подарок в руках девушки. Лили, даже побоявшись спросить, за какую же неведомую сумму Джеймс умудрился выкупить у мужчины эту пластинку, одарила его горящим безграничной благодарностью взглядом и порывисто обняла, так мягко и в то же время крепко обвивая руками, что на лице у Джеймса вдруг отразилось бескрайнее удовольствие. Ни секунды не колеблясь, он обнял Лили в ответ, обвивая руками тонкую талию и тайком вдыхая восхитительный запах ее волос. — Эй, Лилс! — раздался вдруг из другого конца гостиной веселый голос Блэка, заставивший этих двоих с некоторым сожалением разжать объятия. — Вернись на эту грешную землю! Мы собираемся поднять стаканы за нашу дорогую старосту! И поручить ей почетную миссию разрезания своего именинного торта. Переведя взгляды на отсалютовавшего им бутылочкой сливочного пива Сириуса и снова переглянувшись, Лили и Джеймс, дружно рассмеявшись, присоединились наконец ко всем остальным. Веселье среди старшекурсников в гостиной Гриффиндора продолжалось до самого вечера. И только ближе к ужину вся честная компания все-таки двинулась в Большой зал, и хотя все они изрядно переели всевозможных сладостей на праздновании Дня Рождения Лили, тем не менее сейчас многие были бы не прочь перекусить чем-нибудь более существенным. Эванс, счастливая и радостная, но успевшая порядком устать от всеобщего внимания, шума и веселья вокруг себя, задержалась в зале всего на несколько минут, а затем, в очередной раз поблагодарив однокурсников и сообщив девчонкам, что будет ждать их в комнате, встала из-за стола, так ничего больше и не съев, и направилась в гриффиндорскую башню. Ей хотелось немного отдохнуть от деньрожденной суеты, не говоря уже о том, что внимание большого количества людей, пусть и товарищей по факультету, все же не могло не оставлять после себя некоторое чувство смущения у того, кто не привык постоянно находится в центре событий. Пройдя через портрет Полной Дамы в опустевшую гостиную, девушка расслабленно опустилась в кресло, скинув туфельки и забравшись в него вместе с ногами. В камине уютно потрескивал огонь, на столиках и на полу еще остались разнокалиберные обертки и фантики от конфет, золотые шары все еще весели под самым потолком, где уже вспыхнула десятками ярких свечей большая люстра. И Лили, погрузившись в безмолвное спокойствие, уже прикрыла было глаза, как вдруг портретный проем снова отворился, впуская компанию первокурсников. О чем-то споря, они шли через гостиную к лестницам, а один маленький мальчуган, отчаянно краснея, подошел к Лили и вполголоса пробормотал что-то насчет того, что кто-то ищет ее в коридоре. Девушка, не совсем уверенная в том, что расслышала все его слова, поблагодарила мальчика, поспешившего с чувством выполненного долга ретироваться, и с легким сожалением, побежденным, впрочем, сильным любопытством, прошла к выходу из гостиной. Оказавшись в коридоре, Лили огляделась в поисках таинственного «кого-то», однако никого поблизости не обнаружилось. Невольно ощутив, как любопытство в ней слегка подогрелось, Эванс спустилась на один лестничный пролет ниже, но и там не было никого. Недоуменно пожав плечами, она направилась обратно, однако вдруг резко замерла у последнего окна. Там, на низком холодном подоконнике сиротливо лежал небольшой букетик маргариток, завернутый в простой тонкий пергамент. Подойдя ближе и аккуратно взяв цветы, Лили заметила в самой сердцевине букета маленькую записку со всего двумя короткими словами: «Лили Эванс». В первую секунду она несказанно удивилась, но уже через миг в голове промелькнуло осознание. Она узнала этот острый, убористый почерк, так же как и узнала эти маргаритки… Чувствуя, как прежняя расслабленная радость растворяется без следа, Лили сжала побледневшей рукой маленькую записку. Эти мелкие, чуть неровные буквы перепутать с чьими-то еще было трудно — Северус Снегг… Это он поспешно вывел на клочке пергамента ее имя, он оставил здесь этот маленький букетик. Что-то холодное, острое вдруг кольнуло в самое сердце, с треском вырывая остатки безмятежного настроения. Маргаритки… Точно такие же маргаритки, как те, что они собирали вместе в далеком детстве, когда маленький Снегг с горящим взглядом рассказывал маленькой Эванс о волшебстве, о Хогвартсе и о магическом мире, которого она никогда не знала прежде. Яркие и душистые мелкие маргаритки словно бы вернулись из прошлого, сойдя со страниц позабытого дневника. Лишь спустя несколько минут вернувшись из оцепенения, Лили медленными, неуверенными шагами направилась к портрету Полной Дамы, даже не глядя, куда идет. Чуть дрожавшими слабыми руками она держала букет и стискивала полумятую записку, слегка размазав не успевшие до конца просохнуть зеленые чернила. Внутри внезапно вновь открылась холодная и темная зияющая пропасть, поглотившая, казалось, всю радость, которую успел сегодня доставить день ее семнадцатилетия. Неосознанно назвав Полной Даме пароль, Лили переступила порог в гостиную и, пройдя всего несколько шагов, остановилась в уголке, подле одного из заваленных свитками столиков. Руки ее дрожали, каждый удар сердца отдавался обреченной обидой, тоской и болью, перед глазами то и дело мелькали какие-то полуразмытые образы прошлого, а в ушах предательски отдавалось зло брошенное слово: «Грязнокровка!» Ослабевшая рука, державшая записку бывшего лучшего друга, сжалась сильнее. — Лили? — вдруг прозвучало совсем рядом, удивленно, обеспокоенно. Подняв голову, девушка увидела всего в паре шагов от себя Поттера, с тревогой и опасением, отразившимися на лице и в теплых карих глазах, глядевшего на нее. У самого Джеймса вдруг взволнованно сжалось сердце, и холодная волна прокатилась по всему телу до самых кончиков пальцев. Он не мог понять, что происходит. Всего четверть часа назад абсолютно веселая Лили сейчас казалась ему такой потерянной, хрупкой и маленькой, такой подавленной, что где-то глубоко внутри вдруг неосознанно рождался затаенный страх — страх за нее. Бледная, тонкие аккуратные ладошки слабо держат маленький букетик, изумрудно-зеленые глаза расширены и полны такой неприкрытой боли, что кажется, будто она вот-вот вырвется наружу, хлынет, как поток, поглотив все пространство вокруг. Такое же состояние у Лили Эванс прежде было всего раз, но тогда, вечером, после СОВ по ЗОТИ на пятом курсе, никто, кроме Алисы Ревелл, этого, по счастью, не видел. — Лили, что случилось? Что с тобой? — голос Джеймса, серьезный, крайне обеспокоенный, стал для девушки последней каплей. Она тихо, судорожно вздохнула, и Сохатый вмиг заметил, как глаза ее повлажнели, а губы едва заметно затряслись. Сам собой взгляд парня вдруг упал на букет маргариток, осторожно сжатый в ее руках — и так же само собой, совершенно неожиданно и совершенно ниоткуда к нему мгновенно пришло осознание. Сам не зная, как, но Джеймс вдруг все понял. Сутулая угловатая мрачная фигура промелькнула перед глазами, но мимолетно вспыхнувшая злость исчезла так же быстро, как и появилась. Подойдя вплотную к Лили, Джеймс осторожно, бережно обнял ее, прижав к себе вместе со злополучными маргаритками. Он чувствовал, что говорить что-либо сейчас было бы глупо и совершенно не нужно. Девушка, закрыв глаза, слабо уткнулась в его плечо, и мгновением позже парню показалось, что она второй раз в жизни дала волю слезам в его объятиях. Буквально чувствуя, как обида и боль терзают ее трепетное, всегда такое сильное сердце, Джеймс, коснувшись подбородком ее макушки, с ласковой и успокаивающей бережностью гладил медно-рыжие длинные волосы, отчаянно желая сейчас только одного — уберечь, оградить эту хрупкую девушку от печальных воспоминаний, тяжелых тревог и мучительных переживаний, освободить, забрав себе без остатка всю ее боль.***
Рэйчел Уоллис, закутавшись в одеяло и обняв собственные коленки, удобно устроилась на подоконнике в спальне девочек шестого курса Когтеврана. Давно перевалило за полночь, и все соседки мирно посапывали за пологами своих кроватей, видя, наверное, уже третий сон, между тем как у нее самой его не было ни в одном глазу. Отсутствующим, ничего не видящим взглядом глядя куда-то за окно, в ночную тьму, Рэйчел сидела совершенно неподвижно и напряженно думала, думала… С Римусом определенно что-то происходило. Снова, уже в который раз… Периодически наступало такое время, когда он казался откровенно уставшим, вымотавшимся, если вовсе не больным. Но пусть бы было и так, только вот ко всему прочему в такие периоды появлялось нечто действительно странное: обычно спокойный и в большинстве случаев уравновешенный Люпин становился вдруг раздражительным, каким-то мрачным. И тогда, казалось, он начинал в буквальном смысле ее избегать. Обычно заканчивалось это тем, что Римус попадал в Больничное крыло, но спустя уже несколько дней, поправившись, вновь становился прежним. Бывало и так, что он вдруг просто куда-то пропадал на два-три дня, а вернувшись, объяснял, что ему приходилось навещать дома мать — ей частенько нездоровилось. И возможно, поначалу Уоллис и верила его словам, но с каждым разом ей все больше и больше казалось, что «нездоровится» как раз именно Люпину и что парень определенно что-то от нее скрывает. А вчера утром их угораздило поругаться. Конечно же, скандала они не устраивали, да и конфликт попытались подавить прямо на месте, но все же, когда пришло время направляться по своим общим гостиным, они расстались непривычно прохладно, а напоследок Римус ровным, ничего не выражающим голосом сообщил, что его снова не будет несколько дней. Рэйчел переживала весь вечер. Она бы, возможно, давно уже заподозрила бы, что у Рима появилась другая девушка, не выгляди он сегодня таким уставшим, болезненным и изможденным. Но что же, что же тогда? Что происходило с ее привычным, таким близким Римусом Люпином? Так и просидев на подоконнике около двух часов, погрузившись в тревожные мысли и словно пытаясь молчаливо спросить ответа у ночной чернильной темноты, Рэйчел отправилась спать только когда сонливость, взяв наконец верх над волнением, окончательно обвила вокруг нее свои путы. Едва воскресное утро успело озарить общую гостиную Когтеврана мягким светом, из спальни девочек, поплотнее кутаясь в широкий вязаный свитер, решительным шагом спустилась Уоллис. Вчера ночью, погруженная в тяжкие размышления, она так и не смогла прийти к какому-либо выводу, но сегодня, проснувшись чуть ли не с первыми солнечными лучами, внезапно для самой себя обнаружила, что в голове все как будто прояснилось за недолгий сон, породив вполне здравое и целесообразное решение: Рэйчел решила обратиться к книгам. А потому как для выходного дня час был еще довольно ранний, начать следовало с тех, что стояли прямо в общей гостиной, внушительными разнокалиберными рядами заполняя бесчисленные полки больших книжных шкафов. Вот где пригодилась своя отдельная библиотека и когтевранская пытливость ума! Собрав волосы в высокий пышный хвост и попеременно зевая, Рэйчел двинулась вдоль полок, собирая все, что хоть как-то смогло ее заинтересовать и, быть может, пролить немного света на туманную ситуацию. Десять минут спустя, когда на маленьком столике в дальнем углу гостиной скопилась огромная стопка книг, девушка уселась в мягкое кресло и, выискивая подходящие статьи и главы, погрузилась в чтение. На завтрак она так и не пошла. Энни, вернувшись из Большого зала, принесла подруге два аккуратно завернутых в салфетку бутерброда и еще теплую булочку, подсела в соседнее кресло и в который раз поинтересовалась, нужна ли ей помощь. Рэйчел, на несколько минут прервавшись и с благодарностью принявшись за бутерброды, вежливо отказалась. Уже не в первый раз за утро Энн пыталась спросить, чем она занята, но Рэйч всякий раз уходила от ответа, уверяя, что справится сама и что беспокоиться абсолютно не о чем. Ведь не скажешь же: «Римус снова становится мрачным и, похоже, скрывает от меня, что серьезно болен!» — глупо. Тем более что, если это действительно так, лучше она одна узнает причину. Только вот Энн, прекрасно видя, что подруга сегодня совершенно не в духе, явно чем-то сильно озадачена и взволнована, едва ли могла поверить, что «беспокоиться абсолютно не о чем». Рэйчел просидела за книгами несколько часов кряду, успев перебрать практически всю свою внушительную стопку. Не появилась она в Большом зале и на обеде — когда сокурсники дружными гомонящими толпами направлялись к выходу из башни Когтеврана, она лишь на бегу сообщила Энни, что идет в библиотеку, и тут же умчалась прочь, провожаемая недоуменным и обеспокоенным взглядом подруги. В библиотеке, совершенно потеряв счет времени, девушка продолжила отчаянные поиски. Перебирая десятки книг, то мимоходом пролистывая их, то задерживаясь на некоторых параграфах, она попутно сопоставляла найденную информацию с тем, что успела отметить исходя из личных наблюдений и припоминания едва ли не каждого периода странного поведения Римуса. К вечеру успевшую порядком устать Рэйчел неожиданно занесло в несколько иной отдел. И, успев пробежаться по первым же двум книгам, Уоллис вдруг почувствовала, что немного приблизилась к верному руслу. Но, переходя от одной страницы к другой, девушка ощущала, как новая, на сей раз еще более мрачная тревога тяжелым камнем ложится на сердце. Временами отводя взгляд за окно, где уже вовсю сгущались сумерки, она болезненно хмурилась и закусывала губу. Мало связанные между собой воспоминания вдруг стали обретать очертания куда более ясной картины. Но… как же так? Неужели она просто так и не замечала за все это время?.. Ледяные тиски дурного предчувствия своей жуткой правоты сковывали ее изнутри. И когда мадам Пинс прогоняла ее в общую гостиную ввиду закрытия библиотеки, собственные воспоминания и фрагменты прочитанного текста в голове девушки постепенно сливались воедино, подкрепляя и дополняя друг друга и словно образуя единый пугающий паззл. Шокированная собственным выводом, бледная и до крайности взволнованная Рэйчел с бешено колотящимся сердцем неслась по лестницам к общей гостиной факультета. Нет, не может быть… Этого не может быть! Неужели Римус?.. Толком не разбирая дороги, почти физически ощущая, как стремительным роем мечутся ее мысли, Уоллис бежала в спальню девочек, где — она уверена — у нее должен был отыскаться хоть какой-нибудь календарь. Лунный календарь… Он-то и сможет окончательно все прояснить.***
— Рим! Эй, Лунатик! — в гостиную, возвращаясь с первой наконец возобновившейся тренировки по квиддичу, так рано начатой неугомонным Джеймсом, ввалились сразу и Бродяга, и сам Сохатый. — Нас по дороге тут твоя милашка встретила. Просила вот передать, — Сириус протянул другу свернутый вдвое кусочек пергамента, как-то заговорщицки ухмыляясь. Наверняка они оба с Сохатым решили, что Рэйчел назначает Лунатику тайное свидание, успев соскучиться за целых три дня, а может, желая окончательно примириться после того беспричинного спора. Даже Хвост понимающе улыбнулся, бросив на него мимолетный взгляд из-за «Ежедневного пророка». Римус, поблагодарив, взял пергамент, развернул и прочел всего несколько строк, в спешке нацарапанных знакомой рукой: Римус, нам нужно серьезно поговорить. Пожалуйста, как только прочтешь, приходи в коридор Заклинаний — я буду ждать тебя там. Едва успев дочитать до конца, парень почувствовал, как изнутри его словно бы пронзил осколок льда. Сердце заколотилось с удвоенной скоростью, а все конечности, казалось, налились свинцом. Она знает, знает! Рэйчел обо всем догадалась. В конце концов случилось то, чего он так боялся и чего с таким страхом и трепетом ждал с того самого дня, когда впервые подпустил ее ближе. С неимоверным усилием заставив себя подняться на ноги из мягкого кресла, вдруг показавшегося жесткой и холодной стальной скамьей, парень с каменным лицом бросил друзьям, что скоро вернется, и помчался прочь из гостиной, не дав им шанса даже окликнуть его. Он летел по потайным ходам и лестницам, сокращая путь и не останавливаясь ни на секунду, и только войдя в коридор Заклинаний, перешел на осторожный, опасливый медленный шаг. Сердце колотилось где-то в горле, но удары его гулким эхом отдавались в ушах, мучительно давя на барабанные перепонки, казалось, готовые вот-вот разорваться от звенящей, беспросветной тишины, повисшей здесь, в длинном, освещенном лишь факелами коридоре. Римус все шел и шел до тех пор, пока взгляд его не наткнулся на кого-то, стоявшего в пятачке света у самого дальнего окна, повернувшись к нему лицом и, казалось, даже не замечавшего, что укромное место стало уже не таким уединенным, как прежде. Люпин застыл на мгновение, чувствуя, как сердце вдруг из горла рухнуло куда-то вниз. Эта залитая теплым светом факела невысокая фигурка вдруг показалась ему такой маленькой, хрупкой, беззащитной. Борясь с ледяным страхом, волной прокатившимся по телу, он собрал все остатки мужества воедино и наконец приблизился к неподвижно застывшей девушке, остановившись всего в паре футов от нее. Сглотнул ком в горле и надтреснутым голосом окликнул: — Рэйчел… Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она повернулась. Бледное, словно мраморное лицо, на первый взгляд не выражающее абсолютно ничего. Глубокая синева глаз, впервые обдавшая пронзительным холодом. Едва встретившись с ней взглядом, Римус окончательно понял: она знает. Рэйчел знает о нем правду. — Ты узнала, — не спрашивая — утверждая произнес он и удивился тому, как резко изменился его голос. Он вдруг стал совершенно ровным, бесцветным и таким холодным, каким еще не был никогда в жизни. Страх неожиданно растворился без следа, а его место заняла безграничная, темная, мертвая пустота. А Рэйчел как будто вдруг наконец ожила, вполголоса спросив: — Почему ты не сказал мне, Римус? — Что ж, наверное, теперь ты сама понимаешь, почему… — едва смог выдавить из себя тот. Холодные синие глаза все так же неотрывно смотрели на него. И из недр поглощающей душу темноты вдруг стала подниматься жгучая злость на самого себя, на все, что произошло между ними в прошлом и происходило теперь. В один миг скопившаяся ярость вырвалась наружу, и в следующую же секунду Римус вспыхнул, будто зажженная в тесном подвале свечка: — Теперь ты знаешь, почему я так долго не решался подойти к тебе. Я оборотень. И такие, как я, не имеют на это права. Но я сдался. Я совершил ошибку, Рэйчел! Поддался слабости. Я врал тебе все это время! Врал, и ненавижу себя за это! Потому что я предавал твои чувства, использовал тебя!.. Звук пощечины долгим звоном отразился от стен коридора. Римус даже не почувствовал удара, только лишь пораженно замолчал, и его вдруг словно бы встряхнуло изнутри. Скоротечная ярость начала стремительно угасать и окончательно провалилась на периферию сознания, когда прямо перед собой он увидел все ту же глубокую синеву широко распахнутых глаз, но теперь совсем других. Пронзительный холод бесследно исчез, и впервые при виде него они наполнились слезами. Римус застыл в полном оцепенении, точно кто-то оглушил его заклинанием. Никогда еще Рэйчел не плакала при нем — всегда светилась от радости, солнечно улыбаясь, дыша полной грудью и распахнув душу и сердце навстречу трепетному и нежному чувству. А сейчас первая слеза скользнула по ее щеке, губы задрожали, а тихий голос зазвенел от боли: — Рим, как ты можешь?.. Как ты можешь говорить такое?! «Предавал», «использовал»… Все не так, совсем не так! Не смей, больше никогда не смей этого говорить! Ты же… Ты не хотел этого, просто… Просто тебе нужно было рассказать мне правду с самого начала, — долгое время отчаянно подавляемый всхлип наконец вырвался из ее груди, плечи мелко затряслись, щеки блестели от хлынувших слез. Выражение полной ошарашенности на лице Римуса сменилось болью. — Прости меня, Рэйч. Прости! Я виноват перед тобой. Я… Все испортил, разрушил… — голос парня надломился. В глазах предательски защипало, горячий ком собрался в горле, не давая даже вдохнуть. Зажмурившись, он повернулся к девушке спиной и двинулся прочь, но теплые нежные руки мгновенно обняли сзади, крепко прижимая к себе и не позволяя сделать ни шагу. Болезненно стиснув зубы, парень вздрогнул. За спиной раздавался приглушенный плач. — Нет, Римус! Пожалуйста, не надо! Не уходи! Мы сможем, мы справимся… Ведь раньше это не имело никакого значения. И мне… мне правда все равно, Рим! Судорожные рыдания девушки отрезвили сознание Лунатика, заставили повернуться, забыв о собственной мучительной боли, и крепко прижать к себе, чувствуя, как ее тело сотрясается мелкой дрожью. Рэйчел уткнулась в его рубашку лицом, заливая слезами, приглушенно всхлипывая и все теснее сжимая руки. Римус осторожно провел рукой по белокурым волосам, обнял еще крепче, готовый сделать что угодно, вытерпеть любую боль, только бы не слышать горьких, отчаянный рыданий, не чувствовать, как невысокую фигурку бьет нескончаемая дрожь. — Я люблю тебя, Рэйчел… — сквозь плач девушки неосознанно прошелестел по пустынному коридору его отчаянный, наполненный горечью голос. Уоллис ничего не ответила, но, казалось, постепенно переставала дрожать, молча глотая слезы. Они долго стояли так, крепко обнявшись и не произнеся больше ни звука. Римус, чувствуя каждый удар сердца, теснее прижимал ее к себе, стремясь успокоить, защитить. А Рэйчел, почти физически ощущая все то, что терзало его изнутри, сильнее обнимала в ответ, словно желая взять себе всю его боль.