Лепестки из прошлого

      То, как они добрались до замка, Сириус помнил смутно. Всю дорогу он напряженно размышлял о младшем брате. Мысли растревоженным роем бились в голове, неспокойные, зловещие. Каким образом Регулус попал в компанию отпетых слизеринских мерзавцев? Можно было бы допустить, что брат оказался там случайно, но ведь он стоял вместе со всеми, говорил с ними! И бог с ним, если то были совершенно обычные, не несущие за собой абсолютно никакого практического смысла разговоры. Но разве таковые ведутся в укромном уголке, у ворот на окраине деревни, в холодной, завьюженной темноте? И с каждым разом сердце сжималось все сильнее, стоило только задуматься над тем, о чем же говорили слизеринцы. Пугающие предположения, одно хуже другого, бесконечно сменяли друг друга, отравляя разум.       Весь вечер Бродяга просидел в спальне, в полнейшей прострации. Едва переступив порог комнаты и отставив хогсмидский пакет в сторону, он на автомате скинул куртку и, не разуваясь, с ногами забрался на свою кровать. Долго молчал, уставившись в одну точку где-то на стене, глядя сквозь нее. Такими же молчаливыми тенями его окружали остальные Мародеры, рассевшись по своим кроватям. Подавляющая тишина тянулась кипучим воском, и от ее тревожной силы звенело в ушах. Казалось, это будет длиться долго, гораздо дольше, чем простое «бесконечно».       Первым решился нарушить молчание Джеймс. Удивительно, но именно в таких ситуациях обычно чуть бесцеремонный и не всегда особенно тактичный Поттер мог как никогда умело подбирать наиболее уместные слова. Конечно, глупо и опрометчиво было бы предположить, что Регулус вел там милую невинную беседу с товарищами по факультету или, тем более, оказался в их компании случайно — здесь все было слишком очевидным. И компания Эйвери-Мальсибер-Розье-Макнейр-Снегг определенно не относилась к безобидному дружескому коллективу. Розье, на правах самого старшего, ходил с заправским видом руководителя и держался так, словно его окружали лишь те, кто не достоин и толики внимания со стороны его особы. А таким, как Макнейр и Мальсибер, дай только волю — и они будут расхаживать по школе, во всеуслышание декламируя пламенные речи о преданной службе Лорду Волдеморту. Но даже если верхушка этой шайки уже носил на запястье Черную метку, в чем сомнений практически не оставалось, разве это означает, что и Регулус как-то причастен к Пожирателям? Ведь если рассудить здраво, напрашивается резонный вопрос: а нужен ли им пятнадцатилетний мальчишка, четверокурсник, обычно державшийся довольно-таки малоприметно, несмотря на весьма знаменитую фамилию? Что такого серьезного может понадобиться им, оканчивающим Хогвартс молодым колдунам, от прошедшего лишь половину обучения мальчишки? И, несмотря на сравнительно небольшую разницу в возрасте, Регулус по сравнению с ними действительно был мальчишкой. А разве стали бы будущие, а возможно, уже и нынешние Пожиратели обсуждать свои темные деяния в его присутствии?       Джеймс понимал, что львиная доля из так яро приведенных им аргументов притянута за уши. Приблизительно о том же думали и Римус с Питером. Понимал это и Сириус, наконец начавший внимать доводам друга. И все же нельзя было не признать, что рациональное зерно в словах Сохатого есть. Как бы то ни было, а Регулус раньше определенно и близко не относился к сомнительной шайке слизеринцев, так с чего бы это сейчас, так резко и внезапно его приняли бы «за своего», тем более если принять во внимание весьма колоритное отношение всего Слизерина к Блэку-старшему и его друзьям? И разумная мысль наконец пришла в благородную голову: перво-наперво надо было поговорить с самим Регулусом, а потом уже делать какие-то выводы. Ведь, правда, за так растревожившей картиной могло скрываться банальное стечение неприятных обстоятельств, простых случайностей, породивших столько пугающих мыслей. Решив так, Бродяга почувствовал, как невольно чуть отлегло от сердца. Глаза парня вновь оживились, стали привычно ясными, уверенными, пронзительно-серыми. Уголок рта дернулся вверх, порождая задумчивую и отчасти недоверчивую ухмылку. Да, именно так он и сделает! Непременно поговорит с Регом при следующей возможности и прольет свет на сомнительную и беспокоящую ситуацию. Вот тогда уже можно будет действовать по обстоятельствам.

***

      Рождественское утро выдалось просто замечательным: морозное, ясное, сияющее и на удивление спокойное. Белоснежное покрывало густым слоем укутало замок и его окрестности, а заледеневшее Черное озеро, подобно огромному зеркалу, словно бы отражало в себе высокое пронзительно-голубое небо, лишь слегка его искажая. Контрастируя с прекрасным спокойствием, Поттер, подобно шальному бладжеру, подскочил на кровати едва ли многим позже начала восьмого, опередив сегодня даже Люпина. Окинув взглядом комнату, заметил горы подарков у каждой из кроватей, аккуратно расставленные трудолюбивыми эльфами-домовиками. Блаженное праздничное настроение немедленно вспыхнуло ослепительным фейерверком, неистово рвясь наружу. Одним нехитрым пинком сбросив с себя одеяло, Джеймс во всю немалую мощь голоса подал зов лучшим друзьям:       — Парни, а ну-ка подъем всем! Рождество!       Спать там, где уже вовсю бодрствует господин Сохатый, априори было невозможно ни при каких обстоятельствах. Азы сего великого искусства отчасти удалось постичь только Бродяге, но сегодня даже он не собирался бороться с настойчивостью капитана. Рождество — это такой аргумент, каким можно оправдать практически все, что будет происходить в замке в течение двух недель, и уж тем более веская причина, не высказывая никаких возмущений, вмиг сбросить с себя сонливость и рывком выскочить из постели.       — Класс! — немедленно оживился Питер, взлохмаченный и жутко смешной спросонья. — С Рождеством, парни!       — С Рождеством!       Наскоро умывшись и кое-как приведя себя в порядок, четверка Мародеров занялась подарками. После завтрака вряд ли будет на это время — перед вечеринкой предстояло проделать еще уйму работы: оповестить гриффиндорцев, пригласить ребят с других факультетов, а попутно попытаться подсчитать примерное количество всех участников празднества, организовать подготовку всевозможных сладостей, а, возможно, если останутся время и силы, то придумать еще и что-нибудь эдакое, что непременно понравится всем присутствующим.       По давно уже негласно сложившейся в семье Поттеров традиции родители Джеймса на Рождество и Пасху поздравляли всю компанию Мародеров. И хотя это повторялось каждый год, Джеймс каждый раз с безграничным удовольствием и теплотой в сердце наблюдал, как каждый из друзей, находя среди прочих подарков сверток, подписанный мистером и миссис Поттер, по-своему смущается, украдкой улыбаясь по-детски светлой, благодарной улыбкой. Что тут поделать, если миссис Поттер с самого начала едва ли не усыновила в своем сердце компанию мальчишек, а мистер Поттер, порой узнавая в некоторых их проделках себя самого в далекой юности, всей душой любил этих бузотеров и, при случае, часто закрывал глаза на их «подвиги».       Особенно трепетно Сириус распечатывал именно подарок Поттеров. Сердце в который раз невольно сжалось от светлой, печальной радости и безграничной благодарности этим милейшим, самым добрым и благородным на свете людям. Они защитили его, когда это было так необходимо, поддержали, протянули руку помощи, приютили, отнеслись к нему как к родному сыну. И Бродяга, давно уже отвыкший сполна выражать все свои чувства вне узкого круга друзей, сполна изливал на них всю свою нерастраченную сыновнюю любовь и преданность. Сейчас, держа в руках рождественскую открытку, где красивым витиеватым почерком миссис Поттер были выведены самые теплые и трепетные слова, какие он только слышал в своей жизни, юный Блэк, безгранично счастливый от одной мысли о том, что где-то на свете есть люди, которым он дорог как родной, молчаливо пообещал самому себе, что при следующей встрече с родителями Сохатого непременно обнимет их так крепко, как только может, наконец высказав, как много значат они для него.       Еще один рождественский сюрприз ждал Бродягу в последнем свертке, заботливо подписанном рукой любимой кузины Андромеды. Помимо всего прочего, в конверте из светлого дорогого пергамента он нашел колдографию. Маленькая девчушка лет четырех с неистово-розовыми, как жевательная резинка, волосами широко улыбалась, сидя на руках у высокого русоволосого мужчины, в котором безошибочно узнавался Тэд Тонкс, а рядом, сияя такой же милой улыбкой, стояла безгранично счастливая в своем опальном браке аристократически-красивая Андромеда. Краешек фотографии почерком сестры поведал: «С любовью, Андромеда, Тэд и Нимфадора». Сириус знал, как зовут его маленькую племяшку, знал и о том, что малышка родилась метаморфом, но никогда прежде ее не видел. Веселая, так похожая на своих родителей, она смогла умилить даже привыкшего к девчоночьему очарованию мистера Бродягу. Ухмыльнувшись, он поднялся с пола на ноги и окликнул парней:       — Гляньте-ка, что мне Меди прислала. Тут и Тэд, и Дора тоже.       Друзья немедленно оказались около него с интересом разглядывая машущих с колдографии людей. Тэда и Андромеду они помнили еще по Хогвартсу, а вот маленькую Нимфадору жутко хотелось посмотреть. Метаморфов, а тем более таких маленьких и милых, никому из Мародеров в жизни встречать не приходилось.       — Ничего себе! — усмехнулся Джеймс. — А классная у тебя племяшка!       — Интересно, а почему она родилась метаморфом? — спросил Питер, глядя, как прямо на колдографии волосы девчушки становятся фиолетовыми.       — Кто знает, — отозвался Римус, невольно улыбаясь изображению малышки. — Это очень редко бывает.       — Так, ладно, парни, хорош умиление тут свое распускать, — довольный Сириус, широко ухмыляясь, пристроил карточку подле других открыток. — Пора бы нам уже спускаться. Я лично дико хочу есть!       — Мудры слова твои, Бродяга, — поддержал Поттер, натягивая свитер своим коронным способом — не снимая очков. Получалось это у него ловко и виртуозно, так что когда вихрастая голова Сохатого вынырнула из теплого и мягкого плена, ее обладатель тут же воодушевляющее продолжил: — Давайте двигать, а то нам еще херову тучу дел переделать до всеобщей пьянки!       Конечно же, Мародерами задумывалась всеобщая вечеринка, но в глубине души каждый точно знал, насколько весело она разгорится в процессе — ведь далеко не в первый и тем более не в последний раз гениальные гриффиндорцы устраивают такой, говоря их же языком, «кипиш».

***

      — Лиса, ну где ты там? — изнывая от бездействия, МакКиннон, держась за ручку двери едва ли не стонала, уговаривая: — Ну давай скорее!       — Да иду я уже! — Ревелл наконец покинула спальню, на ходу пригладив коротко стриженные волосы. — Что ж так не терпится тебе, Марлс?       — Ну Рождество ведь! Там, наверное, в Большом зале все давно уже за столами сидят и отмечают, — нетерпеливо воскликнула золотоволосая любительница «вкусняшек».       — Да, с твоей стороны это весомый аргумент, — рассмеялась Эммелина, присоединяясь к однокурсницам.       — Там и отмечать-то почти некому, — заметила Лили. — В Хогвартсе мало кто остался.       — Не в последнюю очередь и поэтому, между прочим, наши мальчишки устраивают свою заварушку, — усмехнулась Алиса, весело подмигнув подругам. — Почти пустая школа — это же такой шанс…       — Господи, Алиса, и ты туда же? — тут уж невольно рассмеялась Эванс. — Подхватила от этой вечной проблемы вирус авантюризма?       — А что, иногда полезно! — нашлась Марлин. — Грех не воспользоваться ведь, правда.       МакКиннон могла бы и сама стать довольно-таки большой головной болью профессоров, веди она себя хоть на малую толику бесшабашнее. Ей была свойственна непоседливость и вечная веселость. Возможно, именно поэтому недостатка в поклонниках Марлин никогда не испытывала.       Спустившись в Большой зал и войдя в тяжелые дубовые двери, компания девушек-гриффиндорок невольно замерла на месте. Зал, как и всегда, был просто великолепно украшен, сверкал двенадцатью традиционными рождественскими елями, парящими в воздухе золотыми звездами и серебристым инеем на стенах, сплетавшим причудливые узоры. И если это было уже более или менее привычным, то вот другие кардинальные изменения бросились в глаза сразу: факультетские столы исчезли, как и преподавательский, уступив место одному общему, длинному, накрытому к рождественской трапезе столу, протянувшемуся через середину зала. Дамблдор, сидящий в своей парадной мантии во главе стола, приветствовал студенток радушным поздравлением. Слегка смутившись, девушки в ответ пожелали всем счастливого Рождества и прошли в дальний конец стола, где еще было свободно. Студентов и правда было сравнительно мало, но никто особенно не рисковал сидеть в непосредственной близости к профессорам. Исключение составляла только бывалая мародерская компания, у которой на весь преподавательский состав сложился с годами стойкий иммунитет. Так что рядом с ними подруги и расселись. Прямо напротив Лили сидел Римус, а рядом с ним, весело болтая и улыбаясь, — Рэйчел, единственная из оставшихся когтевранцев девушка. Уоллис что-то говорила Лунатику вполголоса, а он, чуть наклонившись, слушал, мягко улыбаясь и кивая. Глядя на них, Лили почувствовала, как губы сами собой растянулись в улыбке. Она была искренне рада, когда узнала, что Римус и Рэйчел начали встречаться. Рим все-таки послушал ее, смог перебороть стереотипы, свою робость, мучивший навязчивый страх разоблачения секрета его болезни. Все-таки сумел, решился. И ведь оно того действительно стоило. Эти двое были очень милой парой, по-настоящему симпатичной. Может, это у нее слишком уж разыгралось воображение, но только Лили показалось, что даже преподаватели нет да нет, а поглядывали на эту парочку с интересом. Это касалось не только молодой Синистры, но и Стебель, и даже самой МакГонагалл. Эванс невольно беззвучно хихикнула: надо же как, оказывается, ждали в Хогвартсе, чтобы у самого скромного из компании Мародеров появилась дама сердца.       — Мистер Блэк, вы хотели что-то спросить? — вернул Эванс к реальности настороженный и одновременно как будто смущенный голос профессора Синистры, на которую уже минут с пять непрерывно смотрел вездесущий Сириус Блэк, от которого она только-только успела за несколько месяцев отдохнуть.       — Ничего, профессор, — аристократически-вежливая улыбка немедленно заиграла на красивом лице юноши. — Просто залюбовался, прошу прощения.       Поттер приглушенно хохотнул в кулак. О да, Бродяга занялся любимым делом — доставанием молодой учительницы. Видимо, прошлогодних приключений ему было мало, соскучился. Люпин украдкой закатил глаза, и будь обстановка совсем неформальной, он бы просто прикрыл их ладонью тем изящно-картинным и ироничным жестом, каким это умел делать только он. Этот жест «Блэк-ну-что-ты-за-придурок» повторить в Гриффиндоре не мог абсолютно ни один человек. Петтигрю в открытую хихикнул. МакГонагалл же чуть напряглась, еще больше выпрямилась на стуле и устремила на своего студента укоризненный взгляд.       — Митер Блэк, не забывайтесь, пожалуйста, — казалось, профессор Синистра даже заметно покраснела.       — Я и не забываюсь, просто…       — Мистер Блэк… — предостерегающе прозвучал голос МакГонагалл.       — Нет, профессор, ну правда, разве нельзя засмотреться на преподавателя? — до невозможности правдоподобно удивился Сириус, блистательно продолжая спектакль, заставивший подхихикивать украдкой уже добрую половину стола. — Разве профессора в силу профессии уже нельзя считать молодой красивой волшебницей?       — Я совершенно согласен с мистером Блэком! — подал голос Джеймс, мимоходом подмигнув лучшему другу. — Профессор, не сердитесь, пожалуйста, — эти слова обращались сразу и к Синистре, и в особенности к МакГонагалл. Из всех Мародеров почему-то именно Поттеру чаще всего удавалось быстрее растопить холодок в сердце декана. Вот и сейчас профессор трансфигурации в который раз проявила снисхождение, давно смирившись с постоянными мелкими и не очень выходками харизматичной компании, а в особенности вот этой пары извечных школьных бузотеров и клоунов, зачинщиков абсолютно всех проказ и проделок.       Упомянутая молодая и красивая волшебница только вполголоса проговорила что-то возмущенное. Лили невольно призналась себе, что даже ее ситуация позабавила. Чертов Блэк! У него всегда получается устроить вот такой вот спектакль в абсолютно невинном, на первый взгляд, свете. Алиса рядышком тихонько смеялась в ладонь, Марлин вообще не постеснялась издать смешок в голос. Благо, в этом она была не одна. Эммелина же почему-то как-то возмущенно глядела на Блэка, а ее темные глаза на миг сделались колючими, холодными. Не похоже что-то на неодобрение, скорее какая-то неприязнь, угроза, даже обида.       И только сама Вэнс могла интерпретировать свое состояние — ревность. Именно, она жутко ревновала Блэка. Ревновать к профессору, над которым этот нахал потешался весь прошлый год — какая глупость! Но темноволосая гриффиндорка ничего не могла с собой поделать: она ревновала. Ревновала и ненавидела себя за это. Это же был Блэк! Чертов, мать его, Блэк, частенько в последнее время так раздражавший ее на тренировках! Блэк, которого она теперь ревновала к каждой встречной девушке. Блэк, который никак не хотел уходить прочь из головы. Блэк, которого она сейчас просто ненавидела. Блэк, который вопреки ее воле притягивал, ломая на корню всяческую гордость. Хотелось вскочить, схватить нахала за воротник, толкнуть, ударить, двинуть коленом, укусить — да что угодно, лишь бы сделать как можно больнее. Потому что внутри стремительно разгоралось всепоглощающее, неистовое пламя.       А Сириус тем временем с самым невинным видом переговаривался с Джеймсом. Два обормота, конечно же, полностью удовлетворены своим спектаклем, тем более если учесть, что совершенно никаких негативных последствий так и не проявилось — ни малейшего намека. Смеясь, Сохатый на миг перевел взгляд в сторону и встретился глазами с Эванс уже в который раз за этот учебный год. И, не замешавшись ни на минуту, весело и игриво подмигнул. Этот заразительный смех, эта яркая улыбка просто не могла не вызвать отголоска в душе рыжеволосой девушки, оставить равнодушной. Эванс ослепительно улыбнулась и впервые в своей жизни ответила неугомонному гриффиндорцу точно таким же задорным подмигиванием, заставив его теплые карие глаза лучиться искренним восторгом, а свое собственное сердце затрепетать и ощутимо подпрыгнуть в груди, разливая по телу безотчетную сладостную радость. Если присмотреться, то, вне всяких сомнений, убедишься — в этой лучезарно красивой девушке солнечной радости было больше, чем в ком либо другом.

***

      За весь оставшийся день Мародеры довольно оперативно сработали в плане подготовки вечеринки. На всем Гриффиндоре, кроме них и девчонок, осталась только вся квиддичная команда. С Пуффендуя на приглашение отозвались две девушки и трое парней, включая капитана сборной. Что до Когтеврана, то там обещались придти четверо, среди которых были Дирк Крессвелл и, само собой, незаменимый Карадок Дирборн, без которого не проходила ни одна межфакультетская вечеринка. Ну и еще, конечно же, Рэйчел.       Девчонки с родного факультета с удивительным воодушевлением включились в завершающие стадии процесса подготовки — МакКиннон на пару с Ревелл добавили пару-тройку украшений к общему праздничному убранству гостиной. Эванс смутно подозревала, что без взрывных хлопушек доктора Фейерверкуса уж точно не обойдется, так что с украшениями надо бы не переборщить — как бы что-нибудь случайным образом не вспыхнуло. Конечно, вполне взрослые студенты легко справятся с этим при случае, но сегодня ведь Рождество, потому не хотелось бы даже мелких неприятностей. К слову, в подготовке им усердно помогала Рэйчел, которая практически весь день провела с ними в гриффиндорской гостиной, вернувшись сюда сразу после празднества в Большом зале. Вот и сейчас, по своей обычной забавной привычке собрав волосы в хвост собственным когтевранским галстуком, несмотря на то, что сама была одета в светлую рубашку под теплый вязаный свитер, юбку и высокие гольфы в совершенно магловской манере, она весело и оживленно болтала с однокурсницами и развешивала с помощью палочки под потолком сверкающие звезды.       Уже вечером, когда потихоньку стали подтягиваться ребята с других факультетов, где-то пропадавшие последние полчаса Мародеры под дружные восторженные крики и аплодисменты вернулись в гостиную с экспроприированными с кухни разнообразными рождественскими угощениями, радушно предоставленными трудолюбивыми эльфами-домовиками, и целым ящиком сливочного пива.       — Ну вы точно подготовились по полной, парни! — расхохотался Карадок Дирборн, глядя, как Мародеры с помощью друзей размещают все это великолепие по столикам, тумбам и каминной полке.       — Это мы еще не готовы, — заговорщицки подмигнув, Джеймс на пару с Сириусом сунул руку за диван, что-то нашарил. И в следующее мгновение, вызвав одобрительный гул собравшихся, двое обормотов извлекли на свет божий те самые три бутылки огневиски, которые удалось добыть в пабе Розмерты.       — Да вы профессиональные засранцы, как я погляжу! — перекрикивая аплодисменты, восхитился капитан пуффендуйской сборной по квиддичу.       — Как будто это новость! — смеялись рядом девушки. Не было в Хогвартсе ни одной живой души, не знавшей о подвигах и славе неразлучной компании.       — Хорошо, да, — согласился Дирборн, загадочно ухмыляясь. — Но на нашу араву этого маловато. Ну-ка… — он выскочил за дверь гостиной, но спустя пару минут снова вошел, демонстрируя еще четыре бутылки Огдена. — А вот это, пожалуй, уже лучше!       — Ах ты ж наглая морда! — Джеймс, сияя улыбкой, прищурился за стеклами очков. Гостиная грохнула дружным смехом. Сириус рядом ржал до колик. А два капитана смотрели друг на друга, сотрясаясь от смеха и словно бы ведя шуточную борьбу. — Где нарыл?       — Кузен радушно предоставил, — довольный собой, ответил Карадок. — Недели две тому как прислал. Помог, брат. Я ж как чувствовал, что кто-нибудь замутит кипиш!       — Тогда кипиш начался! С Рождеством, братва! — Блэк, успевший отсмеяться, подскочил к старому, видавшему виды маленькому граммофону, с незапамятных времен стоявшему в гриффиндорской гостиной, и поставил на него вполне себе магловскую хитовую пластинку. Гостиная тут же разразилась громогласными поздравлениями, свистом, криками и аплодисментами, которые, наверное, здорово разносились по опустевшему и затихшему замку. Вечеринка началась.

***

      Уже давно перевалило за полночь, но в Грифиндорской гостиной веселье и не думало прекращаться. От огневиски и немалого количества сливочного пива всем вскружило голову: парни громко подпевали музыкантам, звучащим с магловских пластинок, девушки танцевали, смеялись, что-то восторженно кричали. То тут, то там взрывались хлопушки, осыпая гостиную дождем ярких искр и звезд. Визжащие, шипящие и искрящиеся элементы грандиозного зачарованного фейерверка, который, как и ожидалось, на радость всем запустили Мародеры, все еще кружили по гостиной, раз за разом хлопая и постреливая. У юной части Хогвартса Рождество было в полном разгаре.       Однако надо признать, что некоторые уже явно начинали «уставать» от праздника.       — Так, Ник, я ж сказал, что Кевину больше нельзя! — Джеймс, заметив, как Харпер протягивает уже изрядно для своего возраста захмелевшему, клевавшему носом Муру бутылочку со сливочным пивом, поспешил его остановить.       — Да ладно, это же только сливочное пиво! Оно же вообще не крепкое, — то же далеко не полностью трезвый, но тем не менее вполне бодрый Ник добродушно ухмыльнулся капитану. Но Поттер, игнорируя возражение, подошел и забрал у него стеклянную бутылочку, поставив ее на каминную полку.       — Хорош все равно! Ему вон и так уже хреново.       — Да мне нормально, Дже-Джеймс, — подал голос Кевин заплетающимся языком.       — Нормально ему! — Сохатый только рассмеялся, хлопнул щупловатого охотника по плечу и рывком поставил на ноги, выудив из кресла. — Давай-ка уже спать, Мур! — Джеймс подтолкнул Кевина к лестнице, ведущей в спальни мальчиков. Тот спорить не стал — послушно побрел в свою комнату, на ходу буркнув что-то вроде: «Счастливого Рождества! Спокойной ночи». Харпер тем временем присоединился к двоим загонщикам, что-то бурно обсуждая и размахивая руками. Удовлетворившись состоянием своей команды, Джеймс, и сам уже довольно «веселый», проследовал к дальнему креслу, стоявшему спинкой к камину, напротив широкого дивана, сейчас занятого девчонками. Сириус устроился там же, блаженно рассевшись прямо на ковре, греясь теплом камина и потягивая сливочное пиво. Такой же хмельной, как и большинство здесь. Хотя, конечно, к девушкам это относилось в меньшей степени. Возле его левой ноги стояла пепельница. Ясное дело — девчонки не разрешают Бродяге дымить в непосредственной близости от них. Тем более что в гостиной и без того было душно. Римус тоже был здесь, а вот Питера что-то не наблюдалось.       — Парни, а Пит где? — спросил Джеймс, усаживаясь в кресло.       — Не знаем, — ответил Рим, — Но недавно он был еще здесь.       — Смылся наш Пит, — подал голос Сириус.       — Ладно, может, спать пошел? Хотя маловероятно.       — Да он последние часа два проторчал со своей подружкой с Пуффендуя. Может, они вместе куда-то ретировались, — мудро предположил Бродяга. Лили неодобрительно на него покосилась, явственно уловив недвусмысленный намек.       — Народ потихоньку расходится, — заметила Эммелина, по состоянию своему не особенно уступающая Блэку. И глянула вглубь гостиной, где Марлин сейчас мило беседовала с Дирборном, и оба заливисто смеялись. Улыбка невольно растянулась на лице Вэнс. МакКиннон такая МакКиннон! Она всегда привлекала внимание парней, особенно на вечеринках. А в Хогвартсе как-то всегда так велось, что в самом конце шумного празднества все приглашенные потихоньку разбивались либо на небольшие компании, либо на парочки.       — А с Муром что там такое? — спросила Алиса, уютно устроившаяся рядом с Лили. — Чего это ты его, Джеймс, спровадил?       — Да вы его видели? — усмехнулся Поттер. — Парнишка уже изрядно «подустал». Пора линять с нашего милого мероприятия.       — Старик, о молодняке нашем заботишься? — издал лающий смешок Бродяга. Сохатый только одарил его озорным взглядом с искорками смеха. Хотя, в сущности, Сириус был прав: Джеймсу было свойственно некоторое беспокойство о членах своей команды не только в пределах поля. Так уж был устроен их лохматый капитан. А Мура он и вовсе временами буквально брал под свою опеку. И мальчишка в ответ проникся к Поттеру искренним уважением.       — Уже начало второго, — глянув на маленькие наручные часики, поведала Рэйчел и, подняв глаза, добавила: — Ладно, ребята, я, наверное, тоже уже пойду к себе. Устала, — с этими словами девушка поднялась с дивана, оправила юбку, по очереди обнялась с Алисой, Лили и Эммелиной, махнула издали Марлин, напоследок улыбнулась Мародерам. — Спасибо вам, было здорово! С Рождеством всех еще раз. Рим, не хочешь пройтись со мной?       — Да, конечно, я провожу, — Лунатик тоже встал, взял ее за руку, и парочка двинулась к портретному проему. Уоллис шла довольно бодро и уверенно. Даже не похоже, чтобы она слишком устала. Ну да ладно, этим «голубкам» не помешает немного побыть наедине.       — Ну вот, и Лунатик слинял! — с досадой заключил Сириус, все-таки взявшись за сигарету. — Что ж это такое, Сохатый?       — Так, Сириус, ну-ка быстро кинь это дурацкую сигарету! — сурово нахмурилась Ревелл. — Нечего тут дымить!       — Нет, какие же все-таки женщины изверги! — патетично возмутился юный аристократ.       — Женщины — изверги? — со смешком уточнила Лили.       — Фигура речи! — немедленно реабилитировался Блэк. — А суть в том, что даже покурить уже нельзя нормально! Сохатый, ты вот скажи мне, когда вот эта девчоночья ватага успела спиздить наше неоспоримое знамя первенства?       — Бля, Бродяга! — расхохотался друг. — Иди вон в спальне высунь башку в окно и покури, только не неси херни!       — Эх ты, олень бухой! — раздосадовано бросил друг, поднимаясь на ноги. — Нашим девчонкам только волю дай — и всем точно пиздец!       Закончив занимательнейшее умозаключение, Блэк, прихватив пачку сигарет и зажигалку, направился наверх, в спальню. И пока однокурсники со смехом обменивались взглядами, Эммелина напряженно смотрела вслед уходящему парню. Изверги, значит? Знамя первенства? Только волю им дай? Вот он, весь из себя Сириус Блэк: выдать колючую ироничную фразу, картинно развернуться и с вечной ухмылкой, со смешком уйти, убежденным в своей победе и правоте. Только волю, значит, им дай? Вот и прекрасно! Все, что так долго сдерживалось внутри, весь вечер грозилось вырваться неистовым ураганом. Как же он ее раздражал этой идиотской самоуверенностью, надменностью! Раздражал и непреодолимо притягивал! Сдерживаться не оставалось больше никаких сил. Вскочив на ноги, Вэнс решительным шагом направилась к лестнице.       — Что это с ней? — удивилась Лили, глядя вслед подруге. На вечеринке она вела себя как обычно, была очень даже веселой, оживленной. А сейчас как будто вдруг начала опять ни с того ни с сего злиться. Честно говоря, Эванс давно терзали подозрения, но высказать она их пока не решалась: ведь зачем лишний раз мучить Эммелину, если они вдруг окажутся правдой? Лили отчего-то казалось, что она вполне может понять Вэнс.       Алисе же отвечать было некогда. Она в это время объективно оценивала обстановку: гостиная стремительно пустела, ребята расходились. Девушки и парни разбрелись кто куда, а ведь это прекрасный шанс. И встретившись со взглядом Поттера, в котором явственно читалась непривычная молчаливая просьба, даже надежда, Ревелл поняла, что они думают об одно и том же.       — Ладно, Лил, я спать уже, — заявила девушка непринужденно-усталым тоном.       — Что? — Эванс подняла глаза на подругу, но, видимо, не успела пока ничего заподозрить. — А, ну ладно, спокойной ночи! Я тоже скоро приду.       Развернувшись, направляясь к себе, Алиса снисходительно улыбнулась и украдкой подмигнула лохматому гриффиндорцу. И была уверена, что в ответ получила благодарную ухмылку уголком рта. Хорошо им! Все здесь, рядом. Не то, что они с Фрэнком — только на каникулах и могут видеться теперь. И что бы ни происходило за пределами школы, в Гриффиндоре в последнее время буквально витал дух романтики. Все как сговорились, честное слово! Улыбаясь, Алиса со спокойной душой отправлялась спать, и только тоска по любимому человеку добавляла к праздничному расслабленному настроению нотку светлой грусти.       Лили осталась сидеть на диване одна. Забралась на него с ногами, расслабленно вслушалась в играющую на сей раз спокойную музыку. В камине уютно потрескивал огонь, бросая яркие отблески на ее лицо, играющие в медно-рыжих волосах, отражающиеся в поразительной изумрудной зелени глаз. На нее можно было смотреть целую вечность, не отрываясь, не двигаясь, не дыша и ни о чем другом не думая. Джеймс несколько минут любовался девушкой, а потом наконец заговорил:       — Лили, все в порядке? Ты просто стала вдруг какая-то грустная.       — Да нет, все нормально, — подняла на него глаза, улыбнулась. — Просто устала и… задумалась.       — Лил, все будет хорошо, — как-то отстраненно, и все же, казалось, очень уместно произнес Джеймс. Улыбнулся. И почему-то ему хотелось верить. Не верить было просто невозможно, потому что сейчас Эванс действительно показалось, что все непременно будет хорошо. Пока он здесь, пока все так же улыбается, пока в его глазах играют отблески горящего пламени, все обязательно будет хорошо. — И еще…       Эванс вновь удивленно подняла голову. Улыбка у Поттера сменилась на чуть шкодную, совершенно озорную, мальчишескую. В руках у него откуда-то появилась красивая, перевязанная лентой нарядная коробочка. В следующий миг он вместе с креслом пододвинулся ближе к ней, поставил свой подарок на колени девушке, чуть наклонился вперед и приятным, успокаивающим, расслабляющим голосом произнес:       — С Рождеством, Лили.       Приятно пахнущая коробочка была полна совершенно разнообразных волшебных рождественских сладостей, нарядных, красивых. И, казалось, точно так же уютно пах Рождеством и сам Джеймс. Почему-то это было до дрожи знакомо. Уже в который раз подняв глаза на Поттера, Лили только сейчас наконец заметила. Рубашка! На нем была та самая, так врезавшаяся в память красная клетчатая рубашка. Пережитое во сне ощущение нахлынуло с новой силой, Эванс тепло, искренне, счастливо улыбнулась, наверное, впервые растроганно принимая подарок Поттера.       — С Рождеством, Джеймс! Спасибо…

***

      Рэйчел удивительно оживленно шла по пустым коридорам, крепко держась за руку парня. Горячее желание быть как можно ближе к нему, не отпускать, чувствовать его рядом неистовым огнем разгоралось внутри, разливалось по телу всепоглощающим потоком, лишало рассудка. И ничто другое сейчас было не важно — только он, только Рим. И вот, уже стоя у окна в коридоре, ведущем в башню Когтеврана, вместо того, чтобы попрощаться, отпустить, Уоллис вдруг развернулась и, привстав на носочки, поцеловала его так, как никогда прежде. Подожженное огневиски сознание стремительно поднимало волну будоражащих чувств.       Римус только удивленно вздрогнул, но не отстранился. Безграничная эйфория рассыпалась ослепительными искрами по всему телу, вытесняя остатки благоразумия. Опомнился он лишь тогда, когда руки Рэйчел коснулись края рубашки и уже, кажется, боролись с третьей пуговицей. Собирая остатки разума, Лунатик поспешил ее остановить, отстранившись:       — Рэйчел… Рэйч, погоди! Не надо…       — Римус, ради всего святого! — неожиданно резко возмутилась Уоллис. Глаза ее горели неистовым огнем, щеки раскраснелись, сердце бешено колотилось. — Можешь ты хотя бы раз просто промолчать?       — Просто… Не надо, — Римус собрался с мыслями, продолжая попытки вразумить свою девушку. Они опьянены, все чувства возбудились до предела, а значит, сейчас оба могут натворить непоправимых, недопустимых глупостей. — Я не хочу, чтобы ты делала то, о чем потом будешь жалеть.       — Рим, — тихонько протянула она, уткнувшись в его рубашку, крепко обняв. — Я за все время еще ни разу ни о чем не пожалела.       Отстранилась, посмотрела в такие любимые голубые глаза, в глубине которых тоже начинал мерцать яркий, пляшущий огонек. Коротко, едва слышно вздохнув, парень чуть склонился к ней. На губах снова играл горячий поцелуй. Сердце рвалось из груди от пьянящего восторга, и Рэйчел всецело отдалась этому порыву. Благоразумие Лунатика наконец распрощалось с владельцем. Крышу окончательно снесло. Неосознанно потянувшись к когтевранскому галстуку, он распустил собранные в хвост белокурые волосы девушки, немедленно рассыпавшиеся пышными мягкими волнами по плечам. Она не обратила на это никакого внимания. Ничто другое уже было не важно.       — Рэйч, погоди…       — Ну что снова?       — Мы в школьном коридоре, возле башни Когтеврана…       Вспомнила, остановилась на миг. Но одумываться уже было слишком поздно. Рим взял ее за руку, и оба, держась как можно ближе друг к другу, подвластные пылающему чувству и хмельному действию огневиски, двинулись на восьмой этаж, к коридору Варнавы Вздрюченного…

***

      Хотя многие уже начинали расходиться, музыка в гостиной еще играла вовсю. Даже здесь, в спальне, сидя на подоконнике распахнутого в ночь окна и дымя сигаретой, Сириус отчетливо слышал слова каждой песни. Он уже был пьян, но тем не менее мысли сохраняли определенную твердость, сейчас сосредоточившись на одном. Губы сами собой растягивались в ухмылке. Он видел, только что, прекрасно видел, как реагировала на него Вэнс. Стал замечать еще раньше. И почему-то каждый раз до дрожи хотелось бросить что-нибудь небрежно-ироничное, заставить ее злиться. Такая Вэнс была привычнее всего. Полгода, как она вошла в квиддичную команду. Полгода, как стала чаще попадать в поле зрения. Полгода, как они неизменно цапались на тренировках по любому поводу, стараясь уколоть друг друга посильнее. И почти два месяца с того памятного вечера его Дня Рождения. «Сам подумай, Блэк», — так она ему сказала тогда. Подумать? Что ж, он и так уже давно подумал. И даже еще раньше, чем об этом заикнулась она.       Дверь решительно распахнули, а затем так же быстро заперли. Сириус не обернулся. Ему не нужно было смотреть — он и так прекрасно знал, кто сейчас стоит там у порога. Ироничная ухмылка вновь появилась на лице.       — Что, Вэнс, тебя это так сильно обидело?       — Ты просто жуткая скотина, Блэк! — прозвучало в ответ, резко, отрывисто, звонко, но почему-то уже не так зло. Сириус наконец лениво обернулся. Эммелина стояла у комода, скрестив руки на груди. Темные глаза, выдающие играющий в крови хмель, неистово искрились. Она пьяна, так же пьяна, как и он. Бледное худое лицо с высокими скулами лишь едва тронуто румянцем, вспыхнувшим скорее от раздражения, нежели от обиды или смущения. Во взгляде решительность, колкость, упрямство еще сильнее, чем всегда. — Ты же все прекрасно понимаешь, уже давно. Так почему ведешь себя как гребаный циник?       Бродяга, внутренне ощущая нарастающее возбуждение, на удивление спокойно затушил сигарету, поднялся с подоконника, подошел вплотную к девушке. Их разделяло каких-нибудь несколько дюймов. Блэк продолжал ухмыляться ей в лицо.       — Ты ведь посоветовала мне все решать самому.       Снова захотелось его ударить. Просто до ужаса. Прямо сейчас. Чертов засранец! Хренов циник! Эгоистичный, надменный… Эммелина отчаянно замахнулась, но Сириус лишь перехватил ее руку, крепко сжав запястье, попятившись вместе с ней назад. Замахнулась второй — он перехватил и вторую, лишив последней возможности наконец хорошенько ему врезать, поставить мозги на место. Отступать ему было, правда, теперь некуда — спиной он вплотную уперся в высокий столбик кровати. Но запястья девушки по-прежнему крепко сжаты сильными руками. С минуту, долгую, как вечность, парень и девушка смотрели друг на друга не отрываясь. Потом вдруг Сириус издал короткий и тихий лающий смешок. Ироничная ухмылка исчезла, а на ее месте медленно растягивалась обаятельная, совершенно сводящая с ума улыбка. Теперь Эммелина была безоружна. И вдруг улыбнулась сама. Раздражение в глазах погасло, и они вспыхнули новым, совсем иным огнем, таким же, как тогда, в день его семнадцатилетия. В следующий миг девушка стремительно подалась вперед, с горячностью целуя предмет своего вечного раздражения, что обладал такой непреодолимо притягательной силой. Он отвечал на поцелуй, отпустил ее запястья, вместо этого крепко обвивая руки вокруг тонкой талии. Запнулся вместе с ней о чертов столбик кровати и рухнул на мягкую постель. Но отпускать эту странную, колючую, как еж, но оттого еще более привлекательную девчонку больше не хотелось. Лишь на миг отстранился, чтобы заглянуть в темные, полные немой страсти глаза.       — И я решил, Эм. Только что.       Она не ответила, но щеки ее заметно вспыхнули, а мягкие теплые губы продолжали улыбаться. Смотрела в серые, врезающиеся глубоко в разгоряченное сознание глаза. А потом обняла крепче, притягивая к себе, снова с горячностью целуя.