Иногда гиены пахнут как львы...

      Симба проснулся ночью. Его правый бок совсем остыл, и он обнаружил, что Налы рядом не было. Оглянувшись дальше сонными глазами, он понял, что Кову и Матуко в пещере тоже не было.       Осторожно пробираясь между львиц, Симба вышел. Ночной воздух немного успокоил его растревоженную душу, и он замер, прислушиваясь. Мир не спал. Он шуршал, пищал, трещал — он жил особой жизнью, не менее интенсивной, чем дневная. Нала сидела на краю скалы, подняв голову, вытянув длинную шею — прекрасная, как ночной дух.       Симба сел рядом с ней. В тёмной траве под скалой тихо шли две другие неспящие фигурки — тощая львица с лохматым загривком и черногривый принц.       — Матуко говорит с Кову? — спросил король. Львица кивнула, не поворачиваясь в его сторону. Её глаза светились в темноте, и сейчас, почему-то в темноте Симба ощутил, как она постарела. С возрастом её глаза помутнели, вместо зелёно-голубых (молодой Симба никогда не мог определиться, какого они цвета, и Нала посмеивалась над ним) стали бледно-голубыми, шерсть потускнела. Да и сам Симба был уже не тем. Он любил просыпаться утром, пока вода на водопое не стала мутной, и смотреть на своё отражение, надеясь отыскать в своих чертах черты отца. В последнее время из воды на него глядел не величественный сын Муфасы, а старый потрепанный лев, пусть без шрамов на морде, но седой и выцветший, как трава. «Куда уж нам», — подумал Симба, сам не понимая, о чём.       — Ты был слишком резок с Кову и Киарой сегодня, — тихо сказала Нала. — Мы тоже делали ошибки. Может, стоит дать им второй шанс?       Он открыл было рот, но слова так и не слетели с его языка. Симба сидел, как пристыженный львёнок, и глядел на свои лапы. Нала ушла в пещеру.       Она была права, его очаровательная Миссис Совесть. Но знали бы все они, что Симбе тоже больно было смотреть на лежащего под скалой Кову, на то, как он уходил, будто снова изгнанный, прятался в угол. За год с лишним Симба успел привыкнуть к преемнику, разглядел за оболочкой изгнанника-бродяги благородную натуру. Но трон — не мячик-кокос, которым играются львята, его не будешь перекидывать из лап в лапы. И Симба хотел, чтобы всё было как вчера ночью, когда он не мог уснуть от радости, а не от мук совести, хотел, чтобы никто не слышал слов об отстранении, сказанных при пятидесяти львицах, но вот только слова не забудешь.       Симба вздохнул и перевёл взгляд на две фигурки, которые почти удалились с его обзора. Внезапно его сердце кольнула тревога.       «О чём они говорят? О чём могут говорить два обиженных на меня изгнанника?»       Он спустился в траву. Со скалы она напоминала безбрежный чёрный океан, но внизу оказалась обычной травой. Однако в такой траве любили прятаться тайны.       Оказавшись ниже, Симба сразу потерял заговорщиков из виду. Он побежал, стараясь ступать мягко, бесшумно, стараясь успеть вовремя. Всё его тело напряглось, но не от бега — каждой клеточкой тела он ловил шум, старался услышать голоса. Матуко — сестра Зиры, Кову — сын, и как бы Симба не пытался быть справедливым, сомнения всегда точили его. С тех пор, как изгнанники стали частью прайда, его постоянно окутывала пелена беспокойства. Должно быть, он уже был слишком стар, чтобы менять убеждения.       Он бежал, запыхавшись, мучился догадками, пока не уткнулся в чей-то тёплый бок. В высокой траве он не сразу различил принца и его спутницу.       Кову недоумённо глядел на него, и Симба попятился. Маленький львёнок, которого поймали за неприличным делом.       Первой отреагировала Матуко. Ухмыльнулась, обошла вокруг Симбы, собралась уходить.       — Не волнуйся, Симба, — бросила она. — Мы не собирались планировать твоё убийство, совокупляться или что ты там ещё думаешь о нас, аутлендерах, — она выделила «нас» так, что Кову опустил уши и замотал головой. — Если хочешь знать, о чём мы говорили, то спроси Кову. Мальчишка просто спрашивал меня о детстве его матери.       О детстве матери. Вот значит как. Симба взглянул на черногривого — совсем ещё молодого льва, а уже сироту. Опустив голову, он плёлся за тётей, в которой нашёл, возможно, родственную душу, которая понимала его просто потому, что они были одной крови. И никакого заговора. Симба потрусил за ним, но Кову остановился и выставил вперёд, будто защиту, лапу.       — Не нужно, — сказал он.       И Симба послушался.

***

      К рассвету Кичеа обнаружила, что недостаёт аж трёх львов. Вряд ли король, принц и бродяга ушли бы гулять просто так, но Кичеа это не тревожило — главное, что нет короля, и никто не запретит ей выйти.       Она проснулась случайно и совершенно бодрой. Солнце ещё не касалось края неба, светило тайно, будто из-под земли. Кичеа вышла из пещеры. Воздух был свеж, ещё не запылён пасущимися копытными, но всё же не так чист, как в горах. Тут львица ощутила, как сильно хочет домой.       От мамы и папы нет вестей. Младший брат уж наверно как наследники престола, с которыми она возится каждый день, и совсем один. Он мог бы сейчас играть с сестрой, но вместо это сестра нянчится с чужими детьми, и маленький Рудо, наверно, совсем её забыл…       Кичеа спустилась в траву. Было холодно, и львица ощутила, как наливаются силой её затёкшие замерзающие конечности. Она побежала, совсем не думая, что может не успеть к пробуждению прайда. Ветер подгонял её, и её казалось, что он направляет её домой, что всё, как во снах, маленькое и близкое, и куда бы она не бежала, она всегда прибежит куда хочет. Но настоящие горы были так далеко, что Кичеа не смогла запомнить дорогу. Она осталась одна в чужом, пусть и дружелюбном, прайде. Кореш Чеза женился на более старшей львице и будто сразу вырос, как она (Кичеа ещё раз убедилась, что женитьба — зло). Она остановилась. Перед юной львицей лежала, будто распятая, огромная саванна. Скала Предков осталась далеко позади, Кичеа вообще не была уверена, что находится в пределах королевства. И перед этой всеобъемлющей силой необъятности и долгой дороги, способной так легко разбить любящее сердце, Кичеа захотелось плакать.       — Ты потерялась? — услышала она голос. Захотелось ответить «Да, потерялась», но только кому? Кичеа завертелась в поисках собеседника. Светлый подросток почти сливался с жёлтой травой. Они уставились друг на друга. Быстро оглядев его, Кичеа заметила кровь, свалявшуюся шерсть — чужак слаб и она легко прогонит его. Но тут чужак улыбнулся.       — Ты всхлипывала. Я подумал, что ты потерялась.       Растерявшись, львица кивнула и села на траву. Подросток тяжело опустился напротив, и она поразилась чем-то и даже испугалась. Позже она поняла, почему: он улыбался во весь рот, как львёнок, но в то же время она не видела взгляда пронзительнее, серьёзнее и взрослее.       — Меня зовут Ваади. Я тоже потерялся.       Солнце взошло над горизонтом, но Кичеа было холодно, тревожно. Будто веяло от улыбчивого Ваади чем-то ещё, кроме духа одиночки.       — Может, будем искать вместе?       Будто наваждение спало с Кичеа. Неощущаемый ветер утих, вновь засияло солнце и прогнало холод, а Ваади стал обычным львёнком-подростком. Кичеа мотнула головой.       — Вообще-то, я не потерялась. Я тут живу. Вон там, — она показала на скалу, — мой прайд.       — Значит, тут прайд?       — Ага.       — Большой?       — Ага.       Улыбка сползла с мордочки Ваади. Он даже опустил ушки, слегка опушённые молодой гривой.       — Тогда мне будут тут не рады.       Он тяжело поднялся. На землю упала пара капель крови, и Кичеа заметила: не только лапа, но и бок льва был разодран, пусть не глубоко, но явно больно. Она поморщилась, представляя, как тяжело ему ходить и сколько он прошёл уже с этой раной. Представлять, сколько он пройдёт ещё, пока не упадёт, истекая кровью, на пищу стервятникам, было совсем неприятно.       — Пойдём, — Кичеа поднялась и решительно пошагала к баобабу. — Я отведу тебя туда, откуда тебя точно не выгонят. По крайней мере, пока не перестанешь истекать кровью.       Ваади опять разулыбался и, прихрамывая, потрусил за львицей. «И чего он всё время улыбается?» — раздражённо подумала Кичеа.       — У тебя доброе сердце, — сказал лев. Львица-подросток усмехнулась.       — Мне на тебя плевать. Просто не хочу, чтобы кто-то умер по моей вине.       По дороге к баобабу чужак не утихал. Ваади вращал головой и восхищался. Мимо них спокойно пробегали стада, совсем не боясь двух львов, и Ваади смотрел на них голодными глазами.       — Почему они не боятся?       — Потому что наш прайд не охотится поодиночке и без необходимости. А ещё мы выглядим слишком дохло.       Подросток сглотнул слюну, но не успел он подумать о еде, как Кичеа привела его к огромному баобабу. Он был похож на сигнал, на указатель — одинокое дерево посреди бескрайней саванны.       — Это какое-то особое место для поклонения? — спросил Ваади. Кичеа окинула его презрительным взглядом, и подросток прыснул. Львица нахмурилась больше, грозно свела брови, но Ваади, голодный и уставший чужак, продолжал смеяться.       — Чего ржёшь? — рыкнула Кичеа. Ваади остановился, чтобы перевести дух.       — Ты смешно реагируешь.       — А ты меня бесишь. Всю дорогу рот не затыкался, и тут ещё несёшь какую-то чушь.       Ваади опять засмеялся — тихо и совсем не нагло. Не выдержав, улыбнулась и Кичеа. Первый раз за этот день.       — Вот видишь, — произнёс голос с ветвей. — От улыбки становится легче.       Кичеа подняла голову и улыбнулась Рафики шире. Ей вдруг стало так легко, что захотелось забежать на баобаб, или ещё лучше — залететь. «Старая обезьяна-шизофреник, — усмехнулась Кичеа про себя. — Всё знает!»       — Терпеть не могу лечить раненых львов, — бурчал Рафики, роняя на львов листву и мусор. — Мне, старику, приходится спускаться, а это не так легко!       Внезапно Рафики свалился на голову Кичеа. Ваади опять усмехнулся, и Кичеа, скинув обезьяну, толкнула его в бок. Раненый подросток содрогнулся от боли.       — Эй! Извини, я случайно.       Жалость нахлынула на львицу. С утра она думала о том, как скучает по маме и папе, а у этого бродяги, должно быть, их нет совсем. А он ведь совсем ещё ребёнок, как она сама. «Когда-то я считала себя взрослой», — вздохнула Кичеа.       Погрузившись в свои мысли, она не заметила, что происходило слева от неё. Рафики держал льва за плечо; они смотрели друг другу в глаза, и между их глазами будто пролегла невидимая дорога, будто мир вокруг перестал существовать. Они не моргали, и какая-то неведомая сила заставляла их смотреть в глаза друг другу. От мыслей Кичеа очнулась, когда внезапный поток ветра чуть не сдвинул её с места, но Рафики уже моргнул.       — Идёшь со мной, — сухо и резко бросил мандрил. — А ты, — он обратился к Кичеа, — иди на скалу и никому не говори о том, что видела, поняла?       Не поняв абсолютно ничего, Кичеа кивнула. Слишком много непонятного в один день. Так и вставай утром.       Ваади и Рафики пошли куда-то, и Кичеа смотрела им вслед. «Они оба странные, — мелькнуло в её голове. — Но они знают, куда идут. А куда иду я?»       И, развернувшись, пошла на скалу.