Вершины безумия

*** Закусочная мотеля «EZ REST» 08:42 Затянувшееся молчание пересекло черту, за которой превратилось в неловкое, уже через две минуты нашего предполагаемого завтрака. Малдер сидит напротив меня, бледный и встревоженный, и не отрывает взгляда от чашки черного кофе перед собой, которую он обхватил пальцами, но забыл поднести ко рту. Полагаю, мне надо быть довольной уже тем, что я смогла привести его сюда. По крайней мере, он оделся и побрился. Официантка возвращается к нашему столику и неуверенно смотрит на неоткрытые меню. Я слабо улыбаюсь. — Вам нужно еще время, чтобы сделать заказ? — спрашивает она, бросая нетерпеливый взгляд на Малдера, прежде чем вновь обращает все свое раздражение на меня. Я игнорирую это проявление не самых лучших навыков социального общения и с максимальной вежливостью, которую только могу изобразить — то есть почти что грубо — прошу принести вазу с фруктами и тост из зернового хлеба. Она разворачивается к Малдеру, постукивая карандашом по блокноту заказов. — А что насчет вас? Он не отвечает, продолжая пялиться на чертов кофе. Кажется, он не замечает ни ее, ни меня, ни вообще ничего вокруг, но я знаю, что это не так. Она переступает с ноги на ногу и затянувшееся мгновение спустя смотрит на меня, похоже, готовясь задать вопрос, на который я совсем не в настроении отвечать. Я пронзаю ее предупреждающим взглядом, без слов советуя ей держать рот на замке, и затем позволяю себе вольность заказать напарнику еду, к которой он вряд ли прикоснется. Она записывает заказ и, закатив глаза, уходит, довольная, что убралась от нас подальше. После ее ухода я пытаюсь взять себя в руки. Мне надо очень осторожно обращаться с Малдером, но я опасаюсь, что не готова к этому. Через несколько мучительных секунд я решаю, что мне остается только как следует обдумать события этого утра, чтобы помочь ему преодолеть блок, мешающий ему продвинуться дальше с этим делом. Но мне нужно вызвать его на разговор крайне осторожно. Любой признак осуждения приведет лишь к усилению его защитных механизмов. Я не могу так рисковать. Слишком многое стоит на кону. Я мягко накрываю его ладонь своей и ослабляю его железный захват на чашке. Я не позволяю ему отстраниться, пытаясь установить безопасную ощутимую связь между нами. Поначалу мне кажется, что он высвободит руку, но отсутствие реакции на мое прикосновение даже хуже. С каждой проходящей секундой моя тревога растет по экспоненте, и на какой-то тягостный миг мне кажется, что я потеряла его навсегда. — Малдер… Малдер, пожалуйста. — Плохо завуалированная паника проникает в мой голос, и меня саму едва не передергивает от этого звука. Малдер, очевидно, услышал это, потому что впервые его выражение меняется, черты лица искажает болезненная гримаса. Он дважды открывает рот, прежде чем делает судорожный вздох и наконец тихо произносит: — Я чувствую себя больным, Скалли. — С этими словами он отдергивает ладонь, затем складывает руки перед собой и опускает на них голову. — Я болен. Мое сердце сжимается от сочувствия к нему. Уже не в первый раз за сегодня я задумываюсь о том, а не сделала ли я серьезную ошибку в расчетах? Попытки установить, что ему сейчас нужно, похожи на попытки прочитать написанное шрифтом Брайля без прикосновения к нему. Он ненавидит меня? Думает ли он, что я ненавижу его за то, что произошло? — Малдер, я не сержусь, — говорю я, прежде чем понимаю, что только что отправила план А к чертям собачьим. — Я просто хочу понять. — Нет, не хочешь. — Пожалуйста. Это не твоя в… Он резко вскидывает голову, пронзая меня яростным взглядом. То, что я вижу в его глазах, заставляет меня прикусить язык, и мне остается лишь молча смотреть на него. — Не надо, — просто произносит он. От него исходит едва сдерживаемая сила. Он словно бы побуждает меня осмелиться возразить ему. Я должна. Я знаю, что должна. Но что-то в его твердом взгляде парализует меня. Сдавленное горло начинает гореть, но жестким усилием воли я заставляю себя не расплакаться. Он наблюдает за моими попытками взять себя в руки — ничто не ускользает от его внимания. Каким бы уставшим он ни был, все его ощущения остаются острыми, как ножи. Готовыми вонзиться в меня. Я говорю себе, что он делает это неосознанно. Он сейчас в профайлерском режиме, а в этом состоянии любые детали атакуют его с безжалостной суровостью. Это никак не связано с тем, что произошло ранее. Его разум просто голоден, беспокоен, приправлен расстройством и усталостью. Я вряд ли могу возлагать на него ответственность за то направление, на котором он фокусируется, когда не ограничивается аккуратно созданными им самим рамками. Я сама в этом виновата. Я насильно вторглась в его зону безопасности, не будучи готовой к его реакции на добавочный элемент в виде моего присутствия. Тем не менее я опускаю взгляд, не в силах выдержать его пристального рассматривания, опасаясь того, что он может прочесть в моих глазах, и опасаясь этого сама. Что со мной происходит? Мне кажется, я начинаю сдавать. Все мои нервные окончания словно бы оказываются полностью обнаженными. Я снова поднимаю на него глаза, без всякого удивления замечая, что он все еще смотрит на меня. Пытаюсь улыбнуться и чувствую себя при этом довольно глупо. Я облизываю губы и вижу, как взгляд Малдера переключается на них и больше не перемещается. Я ощущаю некоторую неловкость, отчего, разумеется, снова облизываю их. Он хмурится. — Скалли, ты нервничаешь. — Это заявление. Констатация факта. Он снова пронзает меня взглядом. — Слушай, я говорил тебе, что не хочу открывать эту чертову дверь. Если ты не была готова к тому, что обнаружила по другую ее сторону, тебе некого в этом винить, кроме себя. Я предупредил тебя. Мне не нужно твое понимание, и я не хочу его. Полагаю, его защитные механизмы уже заработали на полную катушку без моего вмешательства. О боже. Я вздыхаю. — Я не клюну на эту наживку, Малдер. — Пошла ты. — Обращаешься к шоковой терапии теперь? «Пошла ты, чертова сука» разозлило бы меня куда сильнее. Он невольно распахивает глаза. Я не сомневаюсь, что он хочет дать мне негодующую отповедь, но не в силах сдержать удивленную усмешку. Он делает глубокий вдох и качает головой. — И ты целуешь свою мать этим грязным ртом? — В последнее время, нет. Мне и вправду надо ей позвонить. Он отвечает легкой улыбкой, затем опускает взгляд. Ладно. Хорошо. Кратковременное перемирие. Между нами вновь воцаряется тишина. Наконец Малдер прочищает горло. — Мне жаль, — тихо произносит он. — Да, Малдер, мне тоже. — Я протягиваю руку и жду, пока он медленно возьмет ее в свою. — Я не знаю, что со мной происходит, Скалли. — Я понимаю, что не знаешь, Малдер. И я понимаю, что это трудно, но что-то пытается прорваться к тебе — что-то, что твое подсознание уже разгадало. Он содрогается и закрывает глаза. — Время на исходе, Скалли. Сейчас он уверен в себе, чувствует себя в безопасности, веря, что мы не сможет добраться до него. Он похитит очередную девочку в течение суток, в этом я убежден. Так какого черта мне полагается просто сидеть и ждать «прорыва» с подобным дедлайном, отбрасывающим тень на все мои гребаные мысли? — Так в чем же связь? Он убирает руку и проводит ею по волосам, после чего смотрит на меня и качает головой. — Не знаю, — отвечает он, едва сдерживая гнев на самого себя. — Нет, знаешь. — Скалли, я не знаю! — практически орет он. Головы остальных посетителей оборачиваются в нашу сторону, и он опускает голос до интенсивного шепота: — Прекрати. Пожалуйста. Я понимаю, что ты пытаешься сделать. В этом я ни на секунду не сомневаюсь. Однако если он сказал полиции Дейтона, что «близок», то что-то в его мозгу уже щелкнуло, но он слишком изнурил себя, чтобы это увидеть. — Малдер, пришло время раскрыть дело, поймать этого сукиного сына. В чем связь? Он встает. — Я возвращаюсь обратно в номер. Я следую его примеру и беру его за руку. — Нет, не возвращаешься. — Скалли… — предупреждающим тоном протягивает он. — Малдер, сядь. Он уже достаточно вывернул тебя наизнанку, и я не позволю тебе и дальше ему поддаваться. Ты не приблизишься к его поимке тем, что вернешься в номер и позволишь его преступлениям и дальше мучить себя. Он послушно садится, хотя и выглядит весьма возмущенным. — Тогда что поможет, Скалли? Эй, если ты все это поняла и считаешь, что знаешь, как пробраться сквозь слои дерьма в моей голове, тогда ладно, давай, вперед. — Его взгляд тверд, когда он продолжает хриплым шепотом: — Но подумай как следует и будь уверена в том, что делаешь, потому что мы оба знаем, к чему может привести чрезмерная близость ко мне сейчас. Да. Боже, да, я знаю, к чему это может привести. Каким бы неуместным это сейчас ни было, ощущение его горячего влажного рта, скользящего по моей коже, его твердого тела, прижатого к моему… «О боже, я хочу трахнуть тебя, Скалли!» всплывает в моей памяти прежде, чем я безжалостно вытесняю его. Я чувствую, как заливаюсь румянцем. — Да, — низким и слишком интимным голосом произносит он. — Вижу, что ты отлично осведомлена о риске. То, что побудило его действовать таким образом ранее, все еще близко к поверхности и грозит вырваться на свободу в любой момент. Неужели я никогда прежде не замечала эту его сторону? — Я могу справиться с собой, Малдер. — А со мной? Я сглатываю, так как во рту внезапно пересохло. — Я готова пойти на этот риск. — Уверена? — Не надо, Малдер. Не используй случившееся как оправдание, чтобы отгородиться от меня. Он медленно кивает. — Ты хоть знаешь, что произошло, Скалли? Ты имеешь хоть какое-то представление о том, как близко я подошел к… к… — Он не смог закончить. — Я не в силах контролировать то, с чем имею дело. И я чертовски уверен, что не хочу, чтобы ты в это влезала. — Малдер, расскажи, что тебя беспокоит. Он яростно трясет головой. — Нет. И больше не проси меня об этом. — Малдер… — Я не шучу, Скалли. Не дави на меня. Я имею право на гребаное личное пространство. Не в силах сдержаться, я закатываю глаза. — Мы снова к этому возвращаемся? — Богом клянусь, если ты не оставишь эту… — Малдер?.. — пораженно вопрошаю я. — Ты мне угрожаешь? — Нет! Я просто пытаюсь тебя предупредить. — У него на глаза наворачиваются слезы. — Господи, Скалли, объясни мне, почему ты постоянно держишь меня на расстоянии, даже когда я хотел бы, чтобы ты этого не делала, но в этот единственный раз, когда мне нужно, чтобы ты предоставила мне свободное пространство, ты отказываешь мне в этом. Почему? — Не знаю, — тихо отвечаю я. — Пожалуйста, доверься мне. Я знаю, что ты хочешь помочь, хочешь понять, через что я прохожу, но… я нехочу, чтобы ты это поняла. Я не могу вовлекать тебя в это. Неужели случившееся этим утром не напугало тебя? Меня так точно. Меня это до смерти напугало. — Нет, Малдер, прекрати. Я не виню тебя. То, что произошло между нами ранее, явилось прямым следствием это дела. И мне кажется, я знаю причину. — Вот как. — Он наклоняется вперед и саркастично добавляет: — Просвети же меня. Я делаю глубокий вдох, исполненная стремления дать приемлемое для нас обоих объяснение. Он не может позволить этому отвлечь его от дела, тогда как я не могу позволить этому отвлечь меня в принципе. — Малдер, ты забрался в голову этого человека. Вполне понятно, что это оказало на тебя определенное влияние. Он ведом исключительно своими сексуальными импульсами, какими бы искаженными они ни были. И ты вынужден был проникнуться ими, вынужден был принять нечто вызывающее у тебя отвращение, чтобы понять, почему он делает эти ужасные вещи. То, что произошло ранее, было твоей попыткой отвергнуть эти извращения, попыткой напомнить себе о том, что правильно и истинно применительно к сексуальности. Он долгое время хранит молчание, а потом печально произносит: — Они еще дети, Скалли. А этот больной урод искренне считает, что не делает с ними ничего плохого. Общество заставляет его делать это втайне. Он думает, что любит каждую из них… — Он издает долгий вздох и закрывает глаза. — Я чувствую себя запачкавшимся, когда копаюсь в мозгах у этого парня. — Именно, Малдер. Ты сам это сказал: «никто не должен пытаться понять этого сукиного сына». Но от тебя этого ждут. Я и представить не могу, как это, должно быть, на тебя давит. Как ты можешь думать, что я виню тебя за потребность подтвердить… Он распахивает глаза и смотрит на меня наполненным сожалением и нежностью взглядом. — Скалли, ты слишком уж стараешься меня оправдать. Я зашел слишком далеко, и ты это знаешь.  — Да, может, и так. Но теперь нам остается выбрать: либо мы позволяем этому встать между нами, либо забываем об этом, двигаемся дальше и вновь сосредотачиваемся на расследовании. Я сказала это достаточно убедительно, и не поймите меня неправильно, логическая часть моего разума хотела поверить, что это возможно для нас. Но другая часть, куда более примитивная, казалась гораздо сильнее, когда дело касалось этого. — Ты права, — отзывается он, но в его голосе слышится не больше уверенности, чем я ощущаю. — Я не хочу, чтобы это встало между нами. Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя неловко… — Он встречается со мной взглядом и тихо спрашивает: — Прямо сейчас я заставляю тебя чувствовать себя неловко? — Думаю, что мы оба просто слишком устали. — Уклончивый ответ. В этом я мастер. Его улыбка немного грустная. — Так что теперь? — Теперь мы ловим убийцу, Малдер. Наша официантка, не подозревающая о том, что у нас происходит важный разговор, выбирает этот момент, чтобы поставить наши заказы на столик перед нами. — Приятного аппетита, — желает она нам без всякого намека на энтузиазм и поспешно ретируется. Малдер качает головой и закатывает глаза. Я улыбаюсь. — Малдер, когда с этим будет покончено… — Я в порядке, Скалли. — Я заглядываю ему в глаза и понимаю, что он и сам не особо в это верит. Он избегает смотреть на меня. — Слушай, может, ты и права. Думаю, я нащупал связь, просто не вижу ее. Не уверена, искренен он или просто хочет сменить тему разговора. В любом случае, я чувствую облегчение. Мы вновь на некоторое время погружаемся в молчание. — Ладно… давай продолжим. Расскажи, что произошло в Колумбусе. Я устало вздыхаю, однако благодарна ему за то, что он пошел у меня на поводу. — Ничего. Я ничего не нашла. Он сочувственно улыбается мне. — Напрасная трата денег налогоплательщиков. — У меня никак не выходит из головы то, как тщательно он моет тела. Это поистине впечатляет. Я никогда не видела ничего подобного. Малдер чуть наклоняет голову, побуждая меня продолжать. — Причина смерти, метод… ничего отличного от твоих первоначальных находок? Я заметно падаю духом. — Нет, Малдер. Все они подверглись сексуальному насилию, умерли от асфиксии и были тщательнейшим образом вымыты после смерти. Никаких волос, тканей, остаточных телесных жидкостей. Ничего. Он аккуратен. Методичен. И он уделяет каждой жертве очень много времени. Малдер отводит взгляд, явно погрузившись в раздумья, и я не имею ни малейшего представления, о чем. Ничто из перечисленного мною не ново. — Что ты обо всем этом думаешь, Скалли? Я размышляю над его вопросом. — Ну, вероятно, ты прав, предполагая, что этот человек не фетишист. Не думаю, что удаление волос означает что-то помимо желания обезопасить себя. Он удаляет ногти по той же причине. Только так он может быть абсолютно уверен в том, что не оставит никаких улик. Он одержим этим процессом. И набил на нем руку. Вкупе с протиранием тел спиртом это поистине гениально. — Согласен. Он планировал это в течение долгого времени. Он примирился со своей извращенностью и выработал аккуратный метод ее удовлетворения. Он не делает ничего импульсивного или необдуманного… Внезапно он замолкает. — Что, Малдер? — Это очищение тел… за этим… за этим стоит нечто большее, Скалли. Что-то в нем выходит за пределы простого желания убедиться в том, что он не оставляет следов. Я вижу, как он тщательно обмозговывает эту мысль, и решаю помочь ей сформироваться. — Оно однообразно. Методично, как ты и сказал. Он не изменяет себе, эта аккуратность практически его второе «я», так что… — Это должен быть процесс, с которым он хорошо знаком, — заканчивает за меня Малдер. — Он усовершенствовал его. И он использует это, чтобы абстрагироваться от тех девочек. — Каким образом? — Ему не нравится убивать их, Скалли, но он не видит другого выхода. Они прекрасны и хрупки для него, и он ненавидит ту жестокость, которую вынужден применить, но не в силах бороться с импульсами, толкающими его на преступления. Он срывает их невинность, отрезает их от… — Малдер зажмуривается и трясет головой. — Он столь бережно оборачивает их перед тем, как избавляется от тел. Это его своего рода извинение, но он делает это, чтобы отпустить их. Он приготавливает их. Он не хочет быть пойманным, верно, так что оставить их в живых слишком рискованно, но что если не это служит основным мотивом для посмертного ритуала? — В этом нет смысла, Малдер. Зачем оборачивать их в подарочную упаковку, прежде чем выбрасывать, словно мусор? Он резко распахивает глаза и как-то странно смотрит на меня. — Что ты только что сказала? — Что? Он выбрасывает их, словно мусор? — Он не отрывает от меня взгляда, и что-то в выражении его глаз меняется. — Малдер, что? — Нет… нет… он оборачивает их в подарочную упаковку. Он подготавливает их и затем… затем оборачивает в подарочную упаковку. Господи Иисусе. Он вскакивает и выходит из-за стола прежде, чем я могу задать ему еще хоть какой-то вопрос. — Малдер?.. Малдер, ты куда? — зову я его. Он не поворачивается. — Мне надо кое-что проверить, — бросив это, он целенаправленно шагает к выходу. Ни разу не оглянувшись.