***
Неделя тянулась ужасно долго. Когда у тебя есть зрение и слух, ты не замечаешь, как бежит время. Теперь же Нил прекрасно ощущал каждый его шаг. Ужасно медленный шаг. Ожог на руке хорошо заживал, ребра практически не болели. Нил быстро поправлялся. Но не его зрение. Парень до сих пор жил в темноте. Правда, в последние дни тишина немного отступила, уступив место новым, таким долгожданным звукам. Однажды вечером (так думалось Нилу, потому что Питер приходил к нему всегда после окончания рабочего дня) он как обычно полусидел на своей кровати и передвигал небольшие шахматные фигурки, расположившиеся вместе с доской на его ногах. За несколько дней он научился играть в шахматы, не глядя на фигуры, умудряясь обыгрывать своего куратора. Он никогда не слышал его реакций при очередном поражении, но всегда знал, что Питер грустно улыбается. Может, это его воображение рисовало подобные картины, но Нил каждый раз им верил, улыбаясь в ответ пустоте своей самой наигранно-самонадеянной улыбкой. И вот однажды он вновь сидел на своей кровати и бездумно передвигал шахматные фигуры. Скоро должен был прийти Питер. Он всегда приходил. Как и Элизабет. Как и Моззи. Как и Джун. Женщина вернулась в Нью-Йорк, едва узнала, что случилось с ее квартирантом. Еще никогда мошенник не чувствовал, насколько сильно он хочет их всех увидеть и услышать. И время предоставило ему такую возможность. Он почувствовал, как к нему подошел Питер, как он поздоровался с ним, написав на ладони «Привет». Они, не говоря ни слова, приступили к игре. Это был своего рода ритуал. Нилу нужно было привыкнуть к своему новому состоянию. Шахматы его успокаивали. Словно ничего не было: ни потери зрения, ни потери слуха. Он вновь был Нилом Кэффри, мастерски обыгрывающим своего куратора. Нил не сразу сообразил, что слышит. — …Элизабет надеется, что после выписки ты все-таки поживешь некоторое время у нас. Я, конечно, безумно уважаю Джун и почти доверяю Моззи, но тут я склонен согласиться со своей женой. Я, как куратор, ответственен за тебя. Я должен быть уверен, что с тобой все в порядке. Кэффри несколько раз неуверенно, совершенно бессмысленно в его положении, моргнул, после чего хрипло спросил: — Ты доверяешь Моззи? — Почти доверяю, — машинально поправил голос Питера Бёрка и тут же осекся. — Нил?.. — Я слышу, Питер, — неуверенно, до сих пор плохо слыша себя (но все-таки слыша!), ответил мошенник. — Я тебя слышу.Глава третья. Приспособление.
5 июня 2016 г. в 16:46
Прошла неделя, а дело так и не сдвинулось с мертвой точки. Адвокаты Олдриджа работали на совесть, не подкопаться. Любые заверения Питера, что Джейсон причастен к взрыву и краже картин, встречали на своем пути глухую стену недоверия. Даже несмотря на то, что Хьюз поддерживал мнение Бёрка, он не мог ничего с этим поделать. «Наверху» дали ясно понять, что, пока не будут предъявлены весомые доказательства вины бизнесмена, они даже слышать ничего не хотят. Это очень злило и Питера, и его команду. Двое стажеров, и так до этих событий бывшие тихими ребятами, теперь совсем старались ходить на цыпочках, словно мыши. Никто не хотел попасться боссу под горячую руку.
Да, Питеру не хватало Нила. Каждый раз, проходя мимо его стола, он непроизвольно замедлял шаг, останавливался и смотрел на пустой стул. Порой он стоял так долго, что коллеги робко к нему подходили и интересовались, все ли у него в порядке. Как бы ФБР-овец ни ненавидел ложь, он всегда отвечал:
— Порядок. Идите, работайте.
И коллеги уходили. А он оставался стоять, прекрасно понимая, что в очередной раз солгал и обеспокоенным коллегам, и, что самое важное, самому себе. Но он не мог признаться в своем бессилии. Ни подчиненным, ни себе. Без Нила в офисе было неуютно. Федералы сами не заметили, как успели привыкнуть к его ребячеству. Удивительно, как еще пару лет назад они спокойно работали здесь, знать не зная ни о каком мошеннике и вечных приключениях, которые притягивались к нему, как к магниту.
Прошла неделя, а Питер так и не сдвинулся с мертвой точки. Он так и не привык к тому, что Нила нет рядом. Единственное, чего он достиг — это проходить мимо стола Кэффри, не глядя на него. Но все равно каждый раз, закрывая дверь своего кабинета, он бросал взгляд на этот несчастный стол. И каждый раз Нила за ним не было.
Мошеннику тоже приходилось несладко. Едва он пришел в себя неделю назад, то долго не мог понять, почему вокруг темно и тихо. Сначала Нил решил, что он до сих пор не проснулся, что он находится в своей уютной комнате в особняке Джун. Парень даже чуть было снова не провалился в сон, как воспоминание о взрыве достигло его сознания. Кэффри закричал, но не услышал своего голоса. Должно быть, он охрип от дыма, и поэтому голос его подвел?
Нил не знал, когда он прекратил кричать, сразу или после того, как почувствовал прикосновение к своей руке? Тяжело вздохнув, Нил поинтересовался у невидимого человека, что с Питером и командой, но вновь ничего не услышал. Спустя секунду он почувствовал легкое похлопывание по плечу, а затем касание холодной руки его лба. Кто-то приподнял веко левого глаза, затем правого. Нил не мог понять, почему он ничего не видит, о чем и поинтересовался. Голоса своего он уже не ждал. Однако, кажется, его все-таки услышали. Кто-то осторожно перевернул его левую руку ладонью вверх и начал чем-то твердым (скорее всего, обратной стороной ручки) что-то чертить. Спустя мучительно долгое время мошенник понял, что темно, потому что он ослеп, а тихо, потому что он больше не слышит. Он не мог видеть сочувствующего взгляда, направленного на него сквозь очки, не мог слышать успокаивающих слов о том, что все образуется. Он мог только чувствовать бешено колотящимся до боли в ребрах сердцем, страх, что ему больше никогда не удастся услышать ворчливого бормотания Питера и никогда не удастся увидеть забавных очков Моззи. Кажется, кто-то вколол ему снотворное. Или успокоительное. Наверно, врач. Кто бы это ни был и что бы он ни дал мошеннику, тот был ему благодарен. Очень скоро Нил Кэффри забылся тревожным сном.
Когда парень проснулся в следующий раз, он не сразу решился открыть глаза. Нил откровенно боялся. Боялся одиночества и темноты. Как мальчишка. Однако сегодня он почувствовал некоторые изменения. Сегодня он слышал. Это были не голоса, не звуки кипевшей вокруг жизни. Это был странный гул, словно где-то далеко на одной ноте воет сирена.
— Здравствуй, темнота, — упавшим голосом пробормотал Кэффри, едва решившись открыть глаза и вновь наткнувшись на непроглядную тьму. Голоса своего он до сих пор не слышал.
Зато, кажется, в палате кто-то был, потому что очень скоро кто-то вновь завладел его ладонью. Нил приготовился читать.
— Элизабет? — подумал, а может, спросил Нил, едва сообразив, что пальчики, бегающие по его ладони, маленькие, явно женские.
Очевидно, он был прав, потому что в следующий миг обладатель женских пальчиков уткнулся ему в грудь и, как показалось мошеннику, расплакался.