Коснуться небес рукой

— Алиса, я... — зовет Террант, но запинается и кривится, будто бы от боли. Понимает. — Тебя тоже ждут дома, да? Она резко разворачивается и делает порывистый шаг к нему, потому что так хорошо видит это в его глазах. Плещущееся и отчаянное. Открывающее то самое сокровенное, что не для чужих глаз. Но ведь она не чужая, верно? Сжимает его пальцы холодным быстрым прикосновением. Мол, смотри, я все ещё здесь. Пытается улыбнуться, но выходит откровенно жалко. Чувствует подрагивающие руки Шляпника, уверенно притягивающие к себе. Она хватается за него, как за последнюю — единственную —надежду. И тонет, всем телом вдруг ощутив жар, распаленный его пальцами, нашедшими кожу Алисы в прорехах платья на спине. Чуть не сходит с ума, — про себя усмехаясь этой иронии — когда чувствует эти почти что невесомые поглаживания. И то, чему она ни за что не должна была позволить случиться — случается. Больные, просто ненормальные вместе с каждым судорожным вздохом, почти разрывающим легкие, слезы закипают в уголках глаз. Алиса прижимается ещё ближе к Терранту, совсем не оставляя воздуха между ними, и прячет лицо в длинных рыжих волнах на его висках, потому что иначе он заметит эту ужасную, просто непозволительную слабость. Она чувствует, как вместе с горьким комом к горлу подступает истерика, посылая горячие импульсы по всему телу. И когда она уже почти готова умолять — громко, оглушая окружающих звоном голоса — мир вокруг рушится, распадается обесцвеченными детальками детского пазла к босым ногам — Алиса просыпается. И оказывается в своей реальности. Чертовой, оголтелой, нормальной реальности. Она ругается и плачет, потому что понимает — это не то. Совсем не то, что ярко и красочно оживает в измученном сознании по ночам. Алиса садится на измятую постель, чтобы окинуть тяжёлым неверящим взглядом простое убранство своей каюты — очертания ковра, большого дубового стола, нескольких картин на стенах, подмигивающих ей в темноте. Она изо всех сил трет зажмуренные глаза ледяными пальцами, пытаясь сбросить последний морок сна, терзающий воспалённое сознание. Так чертовски трудно было переживать эту разлуку. Чертовски трудно каждую ночь просыпаться где-то посреди бескрайнего океана с мокрым от душащих слез лицом, как никогда остро ощущая это непотребное одиночество. Убеждая себя — конечно, Алиса, тебе есть ради чего здесь быть. Конечно. Фальшивое слово. Лживое до последних судорожных всхлипов, сотрясающих тонкую спину в непроглядной темноте ночи. И когда спустя время руки уже не сжимают так отчаянно и судорожно края одеяла, а глаза начинают слипаться — в голове, прочно цепляясь остриями мыслей, всплывает собственный неозвученный крик — пожалуйстанеотпускайменя.

***

Тот вечер был тих и ласков. Солнце медленно клонилось к горизонту, щедро рассыпая последние тёплые лучи на спокойную морскую гладь. На воде плясали озорные блики, подобные мазкам, сошедшим с небрежной руки художника. Алиса сидела на палубе, мягко освещённой тем же закатным солнцем, отвлеченная нестройным потоком мысли, и до боли в глазах всматривалась в голубой необъятный океан перед глазами. Очередной день нового плавания прокрался незаметно, едва ли хоть немного задерживаясь в памяти, требующей свежих красок и экспрессии. Алиса сама не заметила, как глаза налились свинцом, а ее сморил сон, утаскивая в сладкое царство недолгого забытья. Приоткрыть веки заставило чьё-то явно напряжённое расфокусированное лицо, склонившееся над ней. — Мисс Кингсли, — тихо звал голос. Усилием заставив себя приподняться и потереть глаза, резкими движениями смахивая надоедливый сон с головы и плеч, она узнала мистера Макензи — их судового лекаря. — Эван, я сотню раз просила звать меня Алисой, — почти машинально произнесла она, прочищая голос от хрипотцы. — Как скажете, мисс Кингсли, — лицо мужчины расплылось в добродушной улыбке, отчего вокруг карих глаз разбежались тёплые морщинки, но вскоре вновь приняло прежнее обеспокоенное выражение. — Прошу извинить за беспокойство, но вас просила к себе миссис Кингсли. Под кожей у Алисы в миг выросло зудящее беспокойство. Глаза Макензи были такими голыми, что захотелось прикрыться. Тревога. Страх. Растерянность. Она быстро впитывала в себя эти эмоции, поджимая губы и чувствуя, как резко кровь отлила от лица. — Простуда... Прогрессирует? — озвучила вслух самое страшное предположение, цепляясь глазами за лицо напротив. — Боюсь, что да, — мужчина тяжело сглотнул, осторожно поднимая на неё глаза. Как будто боясь задеть. Но она ведь не фарфоровая кукла. — Алиса, — он даже не постарался убрать эту горечь из голоса. Потянулся к ней кончиками пальцев. — Оставьте, — резко одернула она, отстраняясь. Порывисто встала, игнорируя поплывшие перед глазами цветные пятна, и быстрым, но нетвердым шагом направилась в каюту матери. Элена Кингсли, такая болезненно осунувшаяся, с остриями выступающих скул на неестественно бледном лице, лежала в своей постели, почти до подбородка укрытая одеялом. — Мама? — удивлённо и с надрывом. — Что... Женщина лишь вымученно улыбнулась, глядя на Алису с каким-то непонятным выражением, застывшим в карих радужках. Единственное, что в Элен всегда оставалось неизменным — глаза. Тёплые, открытые, подсвеченные изнутри располагающей к себе искренностью и добротой. Начинающие гаснуть. Вот-вот оставящие её с этим гудящим в пустоте одиночеством. Без смысла, который нужно выдумать. Короткие ногти Алисы впились в ладони, крепко сжатые в кулаки, а лицо исказила гримаса боли. Мать всегда была маяком в море — скалой, источающей уверенный яркий свет. А сейчас... Ноги подогнулись, а ударяющее под дых осознание, даже мысли о котором раньше казались дикими, вновь и вновь оставляло саднящие кровоподтёки по всему телу. И Алиса почти что захотела почувствовать эту боль натурально. По-настоящему. Ведь это, наверное, было бы больно. Ей говорили, что обычная простуда просто не может сделать с человеком такого. — Доченька... — миссис Кингсли глотала слезы, — наверное, на днях... И тишина. Тишина-как-никогда-в-жизни. Тишина, которая пожалуйстанепродолжай. Ревущая. Злая. Ранящая. Со всем на свете приходится расставаться. Голос, прозвучавший в голове, тут же утонул в таком огромном — горячем и оглушающем — отчаянии, которое затопило все вокруг, не давая пошевелиться. А её трясло. Просто подкидывало на месте от осознания собственной немощи. — Если бы я что-то могла, — еле слышно шептала Алиса в распущенные волосы Элен, захлёбываясь этой ужасной жалостью и собственными слезами. — Что теперь будет? Видит Господь — она не знала. — Ложись, милая, — гул мыслей рассек глухой голос миссис Кингсли, мягко огладившей Алису по волосам и правильному лбу. Кажется, и ей тоже это было нужно. Лежать, просто слушая немного сбитое дыхание дочери. Обнимать ослабевшими пальцами её дрожащие плечи. Успокаивать терзающие мысли. И надеяться, что — о, безмолвие — время Алису пощадит.