Коснуться небес рукой

Террант увидел её через призму своего оконного стекла на втором этаже — поникшую, с подрагивающими тонкими плечами, тепло которых он так хорошо помнил. И... не поверил. Моргнул несколько раз, силясь отогнать привычный призрак желанного наваждения. Но Алиса не исчезла. Не растворилась в воздухе, став эфемерным облачком, разгоняемым легкими порывами ветра. Не провалилась под землю, внезапно и легко разверзшуюся под ногами. И даже не раскрошилась на мелкие части, превращаясь в безликую требуху, безразлично осыпающуюся на холодную землю. Мысль о её возвращении была запретной и такой горько-невозможной, ранящей. Оставляющей столько странных вопросов и рваных образов, легко вспыхивающих перед глазами неровным ирреальным пламенем. Шляпник сам не понял, как сбежал вниз по лестнице, еле сглатывая вязкую слюну, не касаясь пальцами узких пыльных перил. Он старался не анализоровать и не пытаться хоть что-нибудь понять, ведь почва ушла из-под ног, а ловить её в таком случае — это было абсолютно простым и понятным фактом — глупо и бессмысленно. Легко и быстро толкнул дубовую дверь, не чувствуя ни скрипа половиц под ботинками, ни тверди под похолодевшими пальцами. Пейзаж улицы плыл и смазывался перед неверящим глазами, не ослепляя обычной насыщенностью — в нескольких шагах стояла она. Его идеал и его мерило. Террант сжал челюсти и зажмурил глаза, совершенно не думая о том, что будет, если потянуться к ней кончиками пальцев. Только лишь позволил себе увидеть. Столкнуться взглядами, почувствовать это бешеное, просто ненормальное противостояние. Родное. Позволил утонуть, задохнуться, набрав воды в горящие легкие, в этих потрясающих радужках. Он ненавидел её слезы. Ненавидел и не понимал. Ведь стоило только увидеть эту горькую соль на скулах Алисы — Террант умирал. Горячо и жарко. Немедля, с головой в омут. В этой разрушительной боли, отчаянно и горько льющейся из глаз. В ней. Он не должен был так стремительно бежать, спотыкаясь о высунувшиеся из под земли корни, и яркую, словно облитую кислотно-зеленой краской траву. Не должен был держать длинными пальцами хрупкое тельце, крепко прижимая к груди — туда, где сердце глухо пробивает грудную клетку. С желтым налётом недоверия. Не должен был — кчертуэтизапреты — но делал. Шляпник на секунду отстранился, чтобы ближе рассмотреть лицо Алисы — с силой закушенные бескровные губы и ручейки слез из широко распахнутых карих глаз, подернутых мутной поволокой непонимания. НЕпринятия. Эта почти осязаемая боль сжала виски стальными тисками, заставляя резко податься вперёд, чтобы губами ощутить горечь её бледной кожи. Террант до умопомрачения целовал дрожащие мокрые веки Алисы, тонкую переносицу, светлые брови, чувствуя живительную соль, ставшую вмиг такой необходимой, и потрясающий вкус её кожи у себя на языке, заставляющий жадно сглатывать и абсолютно теряться в свежем цветочном запахе. Но то, что он заметил потом — как будто кулак, с силой сжавший желудок — переворачивает, даря больное осознание — она совершенно белая. Почти прозрачная на фоне болезненно-яркого солнечного света. Такая же, как и он сам в-день-который-не-хочется-вспоминать. С кожей, напоминающей деревенское молоко, под которой чётко видно перекрёстки синих вен. С выцветшими седыми волосами и ресницами, будто покрытыми морозным инеем. — Алиса, девочка моя, — с надрывом шепчет шляпник, жмуря песочно-сухие глаза. Судорожно хватает её за плечи, а они такие горячие, что почти обжигают, сводя с ума безумным контрастом. И вдруг — вспышка. Сумасшедший проблеск. Кожа под прикосновениями бескровных пальцев расцветает и наливается, как молодой бутон, на пару секунд возвращая себе привычный свежий цвет. До тех пор, пока существует прикосновение. И тогда Террант понимает, что готов вечно держать её в своих объятиях. А глубоко под рёбрами во второй раз успокаиваются звери, смиренно опуская косматые головы. — Расскажи мне, — шепотом просит он, выдыхая ставший тяжёлым воздух ей в волосы. — Пожалуйста. Почему?.. Почему — что? Все. Сам для себя ещё не решил. Алиса шумно тянет носом воздух и дергается, как от пощечины, а потом прижимается к Терранту ещё ближе. "Все в порядке, — хочет сказать он, — куда же я теперь тебя отпущу?" — Во время моего плавания, — тихо начинает она, пытаясь убрать скользкие нотки неизбежности, слишком явно сквозящие в голосе, — мамы не стало, и... А дальше Алиса не продолжает. Потому что они оба отлично понимают, что не существует дальше этого "и". Шляпник чувствует себя паршиво. Он — не сирота. По крайней мере теперь. Невозможность возвращения его родителей оказалась лишь словом, через которое можно легко переступить. Рассмеяться и пойти дальше. Но с её родственниками такого не выйдет. — Я здесь, — он сжимает её пальцы, — с тобой. И, милая Алиса, перед нами весь мир. Представляешь? Огромный! — Он хрипло смеётся, потому что боится заплакать. А Алиса смотрит, широко раскрыв глаза. И, кажется, верит. Каждому слову. Безоговорочно. — Ты так нужна мне, — Террант склоняется ниже, опаляя её скулы горячим дыханием. — Не отпущу. Алиса тянется к нему, зарываясь пальцами в мягкие волны на затылке. Яркие. Почти что горящие. Спасительные. — А я не уйду. Никуда, знаешь? Он знает. А она почему-то снова начинает плакать.