На смерть Д

      Завибрировал телефон.       «Опять МТС?»       Я отложил тетрадь с ручкой и нащупал свой кирпич-мобильник. Тетрадка с ручкой, будто обидевшись, упали на пол. В голове промчалось язвительное замечание о том, что «после таких маленьких неприятностей начинается ряд еще таких же, злоба и обида с каждой досадливой неудачей нарастают, и, когда их концентрация достигает 70-80 процентов, происходит нечто по-настоящему катастрофическое».       Хорошо, когда ты пофигист. Ты не делаешь из мухи слона, и даже на катастрофу тебе, в общем-то, все равно.       Жаль, что я не такой.       Потянулся за тетрадкой — задел бокал, по полу разлился чай. Безвольно развалился в кресле. Хорошо, что тетрадка осталась сухой и не сладкой. Положил ее и наушники с остановленной на полуслове песней на широкий подлокотник кровати.       Вдох. Выдох.       С трудом и болью в не смазанных коленях встал, схватил кресло-мешок и кинул его на кровать.       Сначала понял, что вляпался рукой во что-то мокрое.       Потом, что упала картина, задетая креслом. Раньше она недвижно была частью стены.       Закатив глаза, с громким выдохом топнул ногой, снова схватил кресло и, чуть не свалив рабочий стол, перенес в зал. Вымыл на кухне-прихожей руки, ополоснул лицо холодной водой, стряхнул капли на пол и вытерся полотенцем. Меня порядочно так трясло от бешенства, неуклюжести и невезения. Думал замочить чехол от кресла.       Психанув, оставил все как есть и сам остановился в дверном проеме. Моя маленькая квартирка. Даже взгляд ни на чем не останавливается — все приелось. Все слишком укомплектовано.       Телефон же.       Стоя в узком пространстве крошечной комнаты, между шкафом и кроватью, с надеждой открыл сообщение.       «Это МТС. Это не МТС»       — Он умер, — тихо шепнула смс-ка.       «Вот и катастрофа», — промелькнул в голове горький, досадливый вздох.       Подсознательное понимание истины взметнулось стаей ворон, хлынуло черным ядом.       Он — молчанием прозвучало в моей голове.       Я опустился на кровать. И замер. Призрачные мысли и догадки столкнулись со своими отражениями. Ударились в стекло, с моей стороны бывшее зеркалом. Прозаическое неверие, отчаянная невозможность понять происходящее, уже произошедшее и будущее заглушали нарастающее, еще неясное, еще не до конца сформировавшееся, но уже вполне ощутимое тревожное чувство.       Я вслушивался в вакуум в своей голове и искал источник-причину молчания. Бестолково задавал в кричащую тишину вопросы, отклоняя ответы моего внутреннего голоса, пытавшиеся пробить баррикады моего нежелания знать. Я вперял невидящие глаза в экран мобильника, пытаясь сфокусировать рассеянный линзами-слезами, созданными для чужих глаз, взгляд, пытаясь сложить шумящие черточки в буквы, буквы в слова, слова — в фразы. Черточки шумели, как соломка овощей, жарящаяся на раскаленном масле. Когда я, таща за собой связанный жесткими режущими веревками груз, уже дотягивался до победного конца, натянутая резинка логики и осознания срывалась, больно, остро ударяя чуть ниже ключицы — из фраз не вытаскивался смысл. Ничто не поддавалось восприятию, все было абсурдным и при том слишком понятным. Понятным до опустошения.       Меня разрывало. Но нить, связывающая окровавленные части черной бездны, еще держалась. Через эту дыру вываливались наружу органы, текла, подобная жидкому мылу, кровь. Я время от времени заправлял солеными от слез руками эту массу обратно, подальше от свежего воздуха.       Не правда. Мне показалось. Такого просто не бывает. Но это происходит!       Почувствовал, как как губы натягиваются в немного безумной улыбке.       Умер Он.       А ведь многие умирали. Много было трупов, я их видел, даже привык к ним. После первого покойника в моей жизни уже попросту не замечал остальные смерти, мне было все равно. Они ничего не стоили.       Но сейчас я реву. Снова. Как в первый раз, как в первую смерть.       Это было страшно: взрослые, стоя на коленях, били диван руками и зарывались в него головой, они орали, рвали глотку, сами хотели умереть, ревели имя умершего, звали его. Шок. Неверие. Отчаяние. Разрывание собственной грудной клетки. Бесконечные слезы, успокоительные… Первый, первый раз.       А сейчас последний. Последний плач. Теперь я ребенок, который ведет себя как взрослый, что в безумии потерял свой возраст и вновь стал младенцем.       Я понял, почувствовал, как бы со стороны, что судорожно мерю шагами квартиру, хожу по кругу, сворачиваю, возвращаюсь, иду назад. Движения моих рук были уверены. Я ревел. Кричал, рвал связки, звал Его, задыхался. Чувства извергались не достигающим меня звуком. Из жерла в поисках цели бесконечно текло отчаянное непонимание. Но порой все обрывалось, мертвело от резкого перепада в ритме сердцебиений, и я свободно дышал через потолок, сам скрытый со всех сторон. Боль разливалась рекой, как поезд качаясь, текла дальше, а потом замыкалась. Ничто не кончалась. Особенно слезы — они стали всеми процентами жидкости в моем теле и повысили влажность воздуха. Как это Он мог?       Я держал телефон и не знал, что пишу в ответ, но был полностью уверен в своих словах и поступках, настолько уверен, что даже не следил за ними, они делались на автомате. Но одна, совершенно бессмысленная фраза запомнилась и повторялась вновь и вновь, хоть и была совсем не ясна:       «Никакого платья и гроба».       Да о чем я вообще думал? Зачем тратил мысли не на тебя?       Вот, вот он ты, передо мной. Твой образ успокаивает, видя тебя, мне хочется жить. Улыбка не с твоего лица, руки приглашающе распростерты, как бы говоря: «Я открыт. Смотри на меня сколько угодно». Лишь глаза убегают да исчезают взгляды — ты как ворон прячешь их под свое черное крыло и смотришь на меня сквозь перья. Начинаешь рьяно жестикулировать, сутулишься, отворачиваешься, перестаешь улыбаться, увядаешь, поворачиваешься и уже смеешься — и все в одном движении! Ничто тебя не держит. И никто. Ты снова выкрикиваешь что-то восхищенное и наивное, выверяешь мелкие детали, делаешь уверенные широкие мазки и строишь серьезные рассуждения, выражая их парой простых фраз. Он — Друг- не всегда сознает смысл. Он, он… (вырываю из себя мысли, чтобы не думать о чем-то никчемном)… он не всегда сознает смысл. Он, он — кричу имя- просто рисует фрагменты являющихся видений, мыслей, эмоций и снов. Вижу вечно измазанные в краске руки, а мои вечно измазаны в ручках. Что я о тебе знаю? Ты вызываешь особое чувство. Мой друг! — как пошло, прозаично и безвкусно это не звучало.       Ты в моей голове, и я всеми силами стараюсь тебя удержать. Образ ускользает, воспоминания исчезают, а на новые пока не хватает сил и фантазии.       «Я люблю тебя» — отчетливо прозвучало в голове, и меня чуть не вырвало. Я сморщился в отвращении. Пошлость. Зато я удержал твой образ. Мы говорили это в порыве счастья, а потом шли мыть языки с мылом. Я понимаю это слово, вижу его отчаяние и нежное дружеское чувство, которое мы пытаемся им выразить. Но я не принимаю это слово. Оно не наше, оно не твое. Любовь не для нас, не для образов в голове.       Ты — нечто неосязаемое, неудержимое, тебя нельзя заключить в рамки плоти. И меня тоже. Все равно что запереть ветер в клети. Раньше для того, чтобы изгнать это слово «любовь» из головы, нужно было вызывать экзорциста или самим свершать ритуалы. Теперь же я просто закрыл дверь — и до меня даже не донесся шепот.       Заправил выбившиеся из бездны органы.       Спохватился и вытащил из-под майки осколок зеркала на цепочке — половинка целого кусочка, связывающего нас. На твоей шее сейчас другая его половина. Я вижу тебя в своей. Это наш способ общения, наш портал. Как много всего я тебе еще доверю! А сколько уже доверил?.. Сколько?.. Вижу лишь свое краснющее, блестящее от слез лицо. Оно мокрое и холодно-липкое от всхлипов, соплей и горячих рыданий, брезгливости нет, и я, не обращая на то, что до́лжно, внимания, тру заплаканные глаза. Щеки, телефон, и шея с майкой, о которые я вытираю руки и лицо, насквозь пропитались соленой влагой. Опухшие глаза в отражении не мои, как и все остальное. Это все не то, это лишь ложное видение.       Там — ты. Я вижу. Ты улыбаешься в серебре.       Стягиваю мясистые края бездны, нитка скользит через склизкую, окровавленную кожу.       Мы смеемся, вечно — как обычно — мечтаем. То, чем мы живем, то, что мы уже пережили, то, что происходит сейчас и то, что еще произойдет — это мы, это наши мечты. Вперед. Позади много интересного, но прошлое ведь всегда рядом, точнее, лишь важнейшие его моменты, смотря на которые понимаешь, что и как нужно сделать, что изменить; и, делая правильный выбор, становишься лучше и счастливее, чувствуешь гордость и согласие с собой. Ну же, мысли, приходите в движение! нельзя думать о смерти, нужно думать только об истинном, нужно думать только те мысли, которые есть я. Которые есть ты. Если захотим — вернемся.       Только это ложь. Гнусная, гнусная ложь!       Бездна трещит по швам.       Не могу воскресить мысли, не могу создать их искусственно. Встряхиваю головой.       Зеркало пусто. Связь прервана. Я не вижу ничего, даже глубинных теней из почерневшего серебра, даже обычных отражений. Не хочу я быть настолько слепым. Стучусь в закрытую дверь и не слышу шагов. Никто не подходит, никто не встречает гостя. Подношу осколок к глазу, желая проникнуть внутрь собственного взгляда, но смог лишь смотреть на поверхность. Пустота потихоньку начала сворачивать мои мысли и чувства в черную дыру. Тяжело.       Резкое воспоминание (из тех, что уже не поднимаются из пыли):       Урок. Учительница в сотый раз объясняет даже для первоклашек понятную тему. я весь на иголках. Сиреневый шкаф. Если наклониться вбок — в зеркале кусочек коротких растрепанных волос.       Я тогда пытался увидеть тебя. И увидел. И сразу стало легче — вместо скучных разглагольствований мы улыбались и путешествовали.       Заправляю кишки из латекса обратно в бездну, снова стягиваю края.       Какой же я дурак, что не приехал раньше. Но — ни о чем не жалеть! Улыбаюсь. Наконец-то встретимся, наконец-то я обниму тебя, наконец-то обниму живое.       Мы летаем, не замечая экранов. Ты — неотъемлемая часть меня, моя выдумка. Тот, кому я посвящу всю свою жизнь. Столько тебе напишу! Все — твое. Сколько же еще впереди! Чувствую жар в душе. Представляю, как буду, охваченный чувствами, оставлять следы счастья и сотен ручек на сотнях тетрадей, как ноги будут отрываться от земли, голова от мира. А рука будет черкать на листах. И везде — везде! — испишу на тебя, испишу тобой всю жизнь.       Смерти нет, потому что я в нее не верю.       Наконец-то мы встретимся. Это будет потрясающе!       Я плакал и улыбался твоим подаркам.       Наконец-то! Так жду. Мы обнимемся и долго-долго не будем выпускать друг друга. Я наконец прикоснусь к тебе.       Я сидел с собранным рюкзаком и сжимал в руках накопленные деньги.