Опередить судьбу

Господина д’Артаньяна мы оставили в очень щекотливый момент – когда над ним сгустились тучи гнева его преосвященства. Но должны сказать, что спокойствию гасконца в этот момент мог бы позавидовать любой актер театра Мольера – если бы этот господин уже ставил свои пьесы. Пока же таланты в этой области мог оценить лишь господин кардинал. Столь прямое обвинение во лжи ничуть не задело д’Артаньяна. Он лишь выше вздернул голову: - Как вам будет угодно, монсеньор. Могу ли я расценивать ваши слова так, что данное послание вам безынтересно? - Что за цель вы преследуете? Почему вы выбрали службу испанке? Неужели только ради любви? - Простите, ваше преосвященство, я не знаю, о чем вы говорите. Однако готов ответить вам, что ради своих чувств я готов отправиться и на эшафот. - Ради своих? Что ж, хотя бы не ради мнимой любви испанки и англичанина. Признаться, мне было бы странно слышать это… Ришелье поднялся с кресла, прошелся по комнате, попутно забрав наконец послание у д’Артаньяна. Открывать его по-прежнему не спешил, походя бросил себе на стол, продолжая прогуливаться от окна к камину. - Значит, эшафот, - задумчиво произнес кардинал. Д’Артаньян весь подобрался – он ожидал, что этот поединок не будет простым, но риск лишь сильнее горячил ему кровь. - Достаточно одного моего слова, сударь, - Ришелье наконец остановился возле окна, глядя куда-то в темноту ночи, - и вы окажетесь именно там. - Посмею возразить, монсеньор. Слово вашего преосвященства должно быть поддержано его величеством. - А вы рассчитываете на защиту ее величества? Разве не показала вам эта дама однажды, насколько она бывает признательна? – последнее слово прозвучало с таким презрением, что ответа и не требовало. - Ваше преосвященство, позвольте узнать, в чем я обвиняюсь? Я готов предстать перед судом и услышать ваши доказательства… - Доказательства вашей измены королю? Вы смелы, господин д’Артаньян! Достаточно уже того, сударь, что вы взломали королевскую печать! - Я говорил, ваше преосвященство… - Хватит! – оборвал его Ришелье, резко поворачиваясь и глядя в глаза собеседнику. – Не испытывайте мое терпение! Д’Артаньян счел за лучшее промолчать и просто поклониться, что можно было расценить и как согласие, и как просто принятие воли того, кто выше. Он солдат, его обязанность – подчиняться. - Ваша любовь, сударь, противоречит интересам Франции, - торжественно произнес кардинал. А затем добавил уже буднично: - Если вы и ваша дама не прекратите угождать испанке, то печальный конец также ждет не только вас. Может быть, вы ничего и не боитесь. А она? - Монсеньор, вы угрожаете даме? – гасконец даже сжал эфес шпаги, хоть и понимал, что это – самое глупое сейчас. - Я предупреждаю вас, - поморщился Ришелье. – И оставьте ваши мальчишеские выходки, гасконский задира! Д’Артаньян упрямо сжимал эфес, как сжимал зубы, чтобы не наговорить гадостей. Все верно: он вмешался в сложную игру. И в этой игре не место бретерским выходкам и обидам. Только холодный расчет… - Чего вы – лично вы, сударь, - хотите от всего этого? – вдруг спросил кардинал. – Если вы влезли в интригу не ради самой интриги, то что вам нужно? - Ваше преосвященство говорит не обо мне, а о ком-то, кто интригует против… вас? Или, не дай Господь, против его величества? Ришелье усмехнулся. - Будь по-вашему. Давайте поговорим о ком-то, кто служит… некой высокородной даме ради иной дамы, происхождением ниже. Как вы полагаете, господин д’Артаньян, какие цели он преследует? - Я не могу этого знать, монсеньор. - Тогда предположите! - Возможно, эта дама что-то обещала другой даме. - А! Да, это вероятно. Что же это может быть? Деньги? Вряд ли, она ими не располагает… Титул? Положение? - Свободу. - Вы шутите? – кардинал был всерьез удивлен. - Я предполагаю, ваше преосвященство, как вы мне и предложили. - Забавно, - пробормотал Ришелье. – Вы удивили меня, месье. Я не предполагал, что этому господину так необходима свобода этой дамы. Кажется, я и впрямь недооценивал силу его чувств. - Монсеньор, я ведь лишь предполагаю, вы помните? Возможно, я не прав. В конце концов, я лишь провинциальный мальчишка, что я могу об этом знать! - Но вы бы на месте этого господина?.. - Если бы я так любил? - Да. - Да, я желал бы свободы от прошлых уз для своей возлюбленной. Свободы, ваше преосвященства, а также положения, достойного моего. - Как вы полагаете, д’Артаньян, чье прошение о разводе будет скорее услышано королем? От его жены или от меня? - Монсеньор желает хлопотать за кого-то о разводе? - Это сущий пустяк, поверьте. Или вы забыли, кто я? Вы полагаете, для кардинала Франции представляет трудность объявить недействительным чей-то брак? - Нет, уверен, это и вправду пустяк для вашего преосвященства. - Итак? - Монсеньор, я ведь пришел к вам сегодня с этим посланием… На этом мы, пожалуй, прекратим подсматривать за событиями в кабинете его преосвященства. Скажем лишь, что не только месье Мольер мог бы желать заполучить такого актера, как наш гасконец, к себе в труппу. Но и если бы синьор Гольдони* родился веком раньше и присутствовал при этой беседе, его пьеса, пожалуй, была бы о совсем ином слуге и совсем иных господах. Ныне же этот спектакль не мог наблюдать и оценивать никто. Но уверим читателя, что вскоре д’Артаньян покинул кабинет кардинала, никем не провожаемый и весьма довольный состоявшейся беседой. *** Готовился ли Атос к чуду? К тому, что дверь откроется… куда-то в иное место? Возможно, так и было. Он был не против отправиться хоть к самому Нечистому, а уж тем более – в тот мир или время, откуда Луиза когда-то пришла. Но за порогом была просто пустая спальня супруги. В отчаянном желании убедиться, что вокруг него то, что он и вправду видит, граф сделал пару шагов вперед… Но ничего не изменилось. Пустая комната, пара сорочек и юбок, брошенных на кровать в спешке, вышивка у кресла… Кивком дав понять, что надо идти, Атос с помощью Гримо добрался и до детской – благо дверь в нее была вовсе открыта. Ничего. Детские рубашечки возле колыбели, парочка шуршащих мягких игрушек, чепчики… Будто бы графиня с сыном на минуту вышла из комнат, оставив все, как есть – слуги не посмели ничего тронуть или переложить. - Идем, - бросил слуге Атос, отворачиваясь от предметов, так напоминавших Луизу и сына… Гримо, привычно молча, помог добраться хозяину до его спальни. - Дашь понять в доме, что графиня… уехала по нашему решению, - бесцветным тоном велел Атос. – Куда – не их дело. Пусть сплетничают и угадывают, что пожелают. К родне или любовнику - все равно. Гримо поклонился. - Как только Портос и Арамис вернутся, сообщите мне. А сейчас… бутылок шесть из подвала для начала… анжуйского… - Ей это не понравится, - тихо осмелился заметить слуга. - Да. Тяжелый взгляд господина ясно дал понять, что и защищать Гримо от гнева никто не будет. Тумаков слуга не боялся, но и повлиять на графа не мог – если упоминание жены не подействовало, скорее только все ухудшило, напомнив, что Луизы тут нет, то в желании напиться Атоса больше ничто не остановит. - Может быть… сообщить графу д’Орбье? – еле слышно предложил Гримо, в последней надежде, что господин может найти в этом надежду. - Он при короле. - Разве ее сиятельство не нужна графу?.. - Вы слишком разговорчивы стали, - прищурился Атос. – Я велел подать анжуйского! Шесть бутылок, черт возьми! Мысленно признав, что пока господин не настроен ехать обратно в Версаль и искать помощи там, Гримо счел за лучшее замолчать. И отправиться исполнять приказ, готовясь перетаскать вскоре вовсе и не шесть бутылок. Может, и не вовремя он о месье д’Орбье напомнил? Стоит только припомнить послание от этого господина госпоже графине! *** А что же сам граф д’Орбье? Мы так надолго оставили его без внимания, потому что наш ловкий придворный был вынужден скучать в версальских болотах в компании нескольких гвардейцев и господина Эруара. Его скуку развеял Людовик, которому к ночи стало гораздо лучше. И уже с наступлением темноты он вызывал графа к себе с отчетом обо всем, что произошло за это время – пока он мучился от приступа. - Увы, сир, мне почти ничего не известно. Я могу поручиться лишь за то, что наш план приведен в исполнение. - И все? - Один из людей, сопровождающий нас… поторопился сообщить о перемещениях графа де Ла Фер. - А! Вы знали?.. - Я догадывался, сир, что этот господин может быть не так предан вашему величеству, как нам бы того хотелось. - Но пока?.. - Да, нам это на руку. - Я надеюсь, граф не пострадает. - Я уверен в этом, государь, эти люди связаны с друзьями господина графа. А потому его преждевременная кончина… - Я помню. Однако герцогиня… - Не так глупа, чтобы ссориться с исполнителем. Пока он ей нужен, она будет показывать, что дорожит и его друзьями. Когда в нем пропадет нужда, она отправит на эшафот вашего величества их всех. - Хорошо, - Луи устало прикрыл глаза. Болезнь изматывала его, но привычка все контролировать лично заставляла сейчас бороться из последних сил. - Государь, если позволите… - Что еще? - Как вы знаете, мадам де Ла Фер обладает некими знаниями… - В которых мы с вами сильно сомневаемся. - Да, - поморщился д’Орбье. – И все же… Пусть в общих чертах, пусть ошибочные в деталях, но ее знания во многом верны. - Допустим. И что же? - Я осмелился просить графиню дать несколько советов относительно лечения вашей болезни, сир. - Мадам еще и лекарь? – фыркнул Людовик. - Она сообщила, что для здоровья вашего величества необходимо питаться не только дичью, но также овощами и… - Чем? - А также чаще мыть руки, государь, и… - Пьер, скажите мне, как друг, во Франции есть люди, кто моет руки и сам моется чаще меня? - Полагаю, ее сиятельство как раз такой человек, а также, под ее влиянием, и граф де Ла Фер, - тихо рассмеялся д’Орбье. - Какой упрек! – фыркнул Луи. - И все же, государь, я понимаю ваше недоверие, но… разве можем мы пренебрегать хотя бы теми знаниями, что нам позволительны? - Я готов обдумать, не следует ли мне есть больше лука, чтобы скрытая нелюбовь моей супруги ко мне превратилась в откровенную неприязнь. - Сир!.. - Хорошо, хорошо! – устало пробормотал король. – Я обдумаю вашу просьбу… как-нибудь позже. - Мне позволено будет поинтересоваться результатами ваших размышлений? – д’Орбье не собирался сдаваться, зная, что подобной отговоркой можно отделаться, чтобы попросту никогда более не возвращаться к этой теме. - Этой назойливости вы научились у Ришелье? - Должны же у его преосвященства быть положительные черты, сир! И раз он у меня научился верности вам… Людовик тихо рассмеялся. - Хорошо, Пьер. Я обещаю, что вправду подумаю над этими словами, и после мы обсудим это. А сейчас – это все, что вам известно? - Да, государь. - Тогда отдыхайте. Д’Орбье откланялся, заметив, что король наконец сам позволил себе отдыхать – уснул, едва только закрыл глаза. *** - Значит, ее величество полагает пока излишним что-то предпринимать? – повторила герцогиня слова поздней гостьи. - Именно так, - подтвердила Констанция. Мари де Шеврез с досады закусила губу. С каких это пор Анна вообще научилась что-то полагать и предполагать?! Если бы не она, герцогиня, королева была бы просто марионеткой в руках мужа… Впрочем, до этого дня Анна была марионеткой в руках Шеврез и других заговорщиков, хотя вряд ли об этом догадывалась. - Я обсужу это с другими, - милостиво кивнула герцогиня. – Однако… думается мне, с выводами ее величества никто не согласится. - Но, мадам! Ее величество, в отличие от вас, видела письмо его величества! И она полагает, что нынешняя политика ее мужа… - Милочка, не забывайтесь! – едва не выкрикнула Мари, задетая напоминанием о том, что ей не удалось раздобыть письмо Людовика. Констанция молча присела в реверансе. - Так вот, - постаралась взять себя в руки герцогиня, - я полагаю, что ее величество может быть введена в заблуждение. - Письмо было подлинным! – мадам Бонасье резко выпрямилась. – Посланник короля вез два сообщения. Одно из них было… - Замолчите! – прошипела Шеврез, впиваясь ногтями в подлокотники кресла. – Замолчите! Или пожалеете! - Прошу простить, ваша светлость, - уверенно отозвалась Констанция, - но я говорю не от себя, а от лица ее величества. И королева полагает… - Королева ничего не решает! Решает Медичи! И я! – герцогиня резко вскочила с места, но в последний момент удержалась и не отвесила пощечину нахалке, хоть так хотелось поставить эту простолюдинку на место! - Я передам ваши слова ее величеству! – Констанция скрыла иронию за низким реверансом. – Что еще сообщить королеве? Шеврез глубоко вдохнула, проглатывая ярость, которая бурлила в ней. Арамис! Это он подвел ее! Какой дьявол его надоумил уехать из Парижа?! Это из-за него глупая галантерейщица передает приказы столь же глупой венценосной особы! - Передайте ее величеству, - холодно отчеканила герцогиня, - что даже если нынешняя политика короля изменилась в пользу для Испании, это не значит, что нам следует менять планы. Настроение Людовика слишком изменчиво, чтобы ему верить! А кроме того, не боится ли ее величество, что от этой политики пострадает один известный ей герцог? - Королева полагает, что ему ничего не угрожает, - спокойно отозвалась Констанция. – Его светлость, еще будучи в Париже, уверил, что готов развязать войну против Франции. Если действия короля приведут к этому – так тому и быть. - Уж не надеется ли Анна стать женой герцога, оставаясь при этом королевой Франции? – скривилась Шеврез. - Мне неизвестны намерения ее величества. Следует ли мне о них спросить? – только чуть подергивающиеся уголки губ выдавали насмешку. - Вам следует спросить у ее величества, желает ли она все еще оставаться на троне! – отрезала Мари. – И если да, то ей следует в мечтах видеть своим мужем Гастона Орлеанского – именно таково желание ее величества королевы-матери! - Я передам. И все же я повторю, что ныне ее величество просила сообщить, что считает лишней гибель своего мужа. - Тогда пусть подыщет себе монастырь поуютнее! Констанция лишь еще раз поклонилась. *** Д’Артаньян успел вовремя – он очутился на углу улицы Лагарп именно в тот момент, когда дверь заветного дома открылась, и из нее выскользнула знакомая фигурка, плотно кутающаяся в плащ. Впрочем, теперь нашему гасконцу предстояла задача посложнее. Ему надо было не просто выслеживать возлюбленную, но попутно угадать, чего она ожидает – что он все еще находится у кардинала или что он уже вернулся. В первом случае ему следовало вернуться после нее. Во втором… ему было весьма любопытно, какое оправдание она придумает своему ночному отсутствию. Решив, что последнее может быть занимательно и более правдоподобно – он лишь отнес письмо и немедленно вернулся – наш герой теперь шел теми же улицами, прятался в тех же нишах, что и по пути сюда, но – идя впереди Констанции. Когда до места назначения оставался один квартал, д’Артаньян, убедившись, что вблизи никакой опасности не видно, поторопился скорее домой. Здесь его на пороге… ждал Планше! - Сударь, - начал он. - После, Планше, после! – торопливо оборвал его гасконец. – Если мадам Бонасье спросит, я уже не менее часа как вернулся! Скорее, раздеваться! Слуга только покачал головой и принялся за исполнение своих обязанностей, попутно рассказывая, чем закончилось их с Гримо путешествие. Второй раз ему приходилось только качать головой и удивляться четверть часа спустя, когда в дом еле слышно скользнула мадам Констанция. И господин д’Артаньян, старательно изображая ревнивого супруга, допрашивал ее, где она изволит гулять ночами и не следует ли ему думать, что он обзавелся рогами, еще не став мужем! На это мадам Бонасье отвечала, что не вправе раскрывать чужие тайны, но готова на распятии присягнуть, что в ее сердце нет никого, кроме д’Артаньяна. И то, что она делает, делается ради возможности быть с ним! Планше лишь посмеивался про себя, полагая, что мадам хоть и не догадывается о том, но тоже, возможно, делит возлюбленного с другой дамой. Потому что не станет же д’Артаньян скрывать от нее, если провел ночь в кабаке с друзьями! Наконец еще не-супруги прекратили ссору, вернее, их ревность вылилась в иную страсть, гораздо более приятную обоим. А Планше, засыпая, отчего-то все никак не мог забыть карету, которая так кстати подвезла их с Гримо к Парижу. *** Атос не пил уже год – с тех пор, как в его жизни появилась жена, а затем и ребенок, граф выпивал лишь полбокала за обедом. Узнав о пропаже Луиз, он держался. Из рассказа слуг он почти сразу понял, что произошло – ее не похитили, свершилось именно то, чего она боялась. Непостижимым образом Луиза вернулась к себе, как когда-то попала сюда. Однако и поняв это, Атос надеялся, что все можно изменить. Отправиться за ней или вернуть ее. Эти надежды рухнули, когда он побывал в ее комнате. Странная черная деталь – неуместный в этой обстановке «паук» не действовал. Может быть, этому была какая-то причина, граф не знал. Но отчаяние настолько захватило его, что Атос и не хотел сейчас ни о чем размышлять. Выполнив поручение короля, он уже не чувствовал себя кому-то должным. И потому позволил себе это – забыться. Вернее, он надеялся, что это получится… Напоминание слуги о д’Орбье только еще больше ударило по Атосу. Что было правдой в сонете? В другое время граф лишь посмеялся бы над этим, хорошо зная, что д’Орбье нравится эта игра, что это лишь насмешка над теми, кто охотился за письмом короля, что Луиз не нужен никто иной… Да, он все это знал. Но именно сейчас его больно задело, что восторженные строки его жене писал другой. Первая бутылка из числа принесенных слугой была выпита почти залпом. Легче не стало, только боль ощущалась острее. Какого дьявола у него отобрали обоих?! Или следует благодарить Бога, что сын остался с матерью? Нет, благодарить он никого не мог. Один за другим вспоминались дни их знакомства… их свадьбы… Глупая наивная девчонка, которая решилась идти против Миледи – ради него. Защищая его! Она, пигалица! Атос помнил их первую ночь, когда она осталась в квартирке на улице Феру. И, видимо, выпив лишнего, намекала ему на то, что его первая жена выжила… А после она отправилась к Миледи! Боже правый, да сколько в этом разума?! Сейчас бы он запер… Хотя кого он запер? Его даже не было в Париже, когда Луиз исчезла. Вторая бутылка была брошена на пол и с тихим звоном покатилась к окну, граф проводил ее затуманенным взглядом. Почему и зачем так? Зачем она шагнула сюда, в этот его мир? Зачем осталась тогда в его квартире? А еще тот постоялый двор. И Луиз, отравленная… И их, одно на двоих, лекарство. Что их спасло, оно или то, как оба хотели жить – вместе? Кольцо с сапфиром… Атос уронил голову на руки, вспоминая, как смеялся вместе с ней, вручая ей это кольцо – для нее оно было ценнее, чем для него… Память о матери. И теперь его супруга и мать их дитя ушла… Граф напивался, жестоко издеваясь над собой, заставляя вспоминать все: ее крещение в церквушке Ла Фера… их свадьбу, когда она плакала и улыбалась перед алтарем… ее крики боли, когда Рауль появлялся на свет… и их объятия, когда малыш родился… и недавнюю ночь, когда она куталась от холода, вновь жалуясь ему, как боится вернуться туда… Раньше он пил, чтобы забыть неудачный брак и свой позор – не помогало. Сейчас пил из-за счастливого брака – забыться вновь не удавалось. В комнате время от времени появлялся Гримо, молча оставлял новые бутылки. Атос не считал, сколько выпил, почти не замечал слугу. Единственное, чего он хотел – напиться до состояния, когда просто уснет. Он уже был на границе реальности и сна, когда до его сознания дошел голос Гримо, повторяющий слова по несколько раз: - В карете был человек… у него была похожая вещь… - Какая карета? – запинаясь, пробормотал Атос. – Что за вещь? Что ты мелешь, болван? Где… где еще вино? - Меня и Планше до Парижа довезла карета, - вновь заговорил слуга. – В ней был человек. Я не разглядел его. Но у него была похожая вещь. Или у нее - не понять. Только рука в перчатке. В руке мелькнула эта вещь. - Какая… вещь? - Как тот «паук». - Что?! - Я вспомнил, что меня удивило. Это была странная вещь. Немного похожая на ту, что на двери мадам графини. Взгляд Атоса уже не был мутным. - Повтори! – велел он. Гримо послушно повторил, аж задыхаясь от того, как много приходится говорить сегодня. - Какого дьявола ты молчал?! – Атос с досадой запустил бутылкой в стену. – Кто этот человек? Где он? - Не помнил. Как вспомнил, сказал, - пояснил слуга. – Но человека не видел. Карета без гербов. - Дьявольщина… - Но у нее есть особенность. - Особенность? - Да. Планше тоже заметил – она не трясется так, как другие. Едет лучше. Что-то сделано с колесами. Атос прикрыл глаза. Опьянение еще владело им. Но вместе с этим сознание мыслило удивительно ясно. Здесь есть кто-то из времени Луизы. Этот кто-то и стоит за ее пропажей. Отыскать его, видимо, будет непросто. Но, кажется, он сам себя выдает любовью к удобствам – не пожелал ехать в карете, в которой так трясет на ухабах. - Его надо найти. Ты вспомнишь карету, если увидишь? Гримо только кивнул, радуясь тому, что господин начал приходить в себя. И кой черт он вправду сразу не вспомнил про этого «паука»?!