Начало

      Я думала об этом, понимая, что думаю совершенно не о том, о чем следовало бы — особенно, когда приходилось пробираться по полуразвалившимся тоннелям. Тоннели, мало того, что были запутаны как критский лабиринт, так некоторые отростки этих самых тоннелей осыпались и обвалились, так что невольно приходилось искать другие пути — наугад, потому что мы не знали, есть ли они (другие пути) вообще.       Позади меня ровно и неспешно звучал топот силовой брони, треск крошащегося под титановой обшивкой камня, лязг карабина, который держали металлические руки.       — Направо, — бесстрастно заметил Данс.       И я послушно свернула направо.       Да, у нас был план этого лабиринта, но перед вылазкой Данс заставил меня выучить его наизусть. Как и все возможные коды и шифры, которые нам могли понадобиться.       Нелюбимая силовая броня медленно продвигала меня вперед, и я упорно не понимала, как это может кому-то нравится — вот это ощущение того, что ты превратилась в ходячего бронированного великана. Не было у меня чувства, что я ношу силовую броню. Было ощущение, что это она носит меня.       — Там тупик, — ответила я и поморщилась от собственного искаженного голоса. Впереди чернел очередной завал.       — Вижу, — кивнул шлем рядом со мной, сверкнув стеклами. — Обходить некогда. Будем разбирать. Там просвет.       Некогда — это он был прав.       Счетчик Гейгера истерично трещал, изредка срываясь даже на визг. Ему, видимо, тоже этот путь не особенно нравился, и он тоже сообщал о том, как же нам некогда...       Мы раскидывали каменные и металлические обломки так быстро, как это было возможно, и я всё равно думала не о том. Мысли упорно возвращались к тому, что было за сутки до этого.       — ...связи с вами, скорее всего не будет, — долго и нудно вещал скриптор, шурша планами и чертежами, разложенными на столе. — Лишний радиосигнал — это лишний повод обнаружить свое присутствие. Поэтому какое-то время вы будете предоставлены сами себе...       Его серая форма, казалось, поглощала свет и не желала отдавать его обратно. Да и сам он был какой-то... хм... серый. И цепкий. Не отличаясь мощным телосложением (да и откуда оно у скриптора?), он при этом занимал собой всё пространство каюты, поглядывал то на меня, то на Данса, то на Мэксона, сверкал своими блестящими вороньими глазками, изредка водил по бумаге крючковатым пальцем, тоже похожим на птичий, рассказывал о том, что удалось узнать наверняка, и что — только предположительно.       — Ходы имеют несколько каверн, и мы не можем знать наверняка, зачем они нужны, — он немного помолчал. — И зачем они были нужны — тоже. И используются ли они сейчас, и если да — то каково их предназначение...       Он снял очки и потер переносицу.       — Во всяком случае, в расшифрованных данных такой информации не было. Как обычно — вопросов больше, чем ответов, — философски закончил он.       — Дальше, — нетерпеливо взмахнул рукой Мэксон. И это было первое проявление хоть каких-то чувств с его стороны. Всё время инструктажа он находился здесь же, но внешне был спокоен, если не сказать равнодушен.       — Дальше... — задумчиво пробормотал скриптор, пошуршал еще одной пачкой чертежей и записей, раскладывая их на столе и образуя сплошную бумажную мешанину. — Сразу после начала войны...       И последовал еще один поток информации, которую нам — мне и Дансу — следовало запомнить, но в полезности которой я сильно сомневалась. То, что под бывшим технологическим институтом существует целая сеть катакомб, мы уже выяснили, и я не вполне понимала, зачем мне знать их назначение.       — ...и, вероятно, была попытка использования их как бомбубежища.       Я вздохнула.       — Это безусловно интересно, — заметила я, стараясь, чтобы сарказма в голосе было всё же поменьше. — И даже трогательно местами.       — Зря шутите, паладин, — укоризненно ответил скриптор. — Эти помещения не были предназначены для таких целей. Значит, не были герметичны. И если там когда-то были люди...       Ага. Понятно. Были люди — стали гули. Шутки радиации пока еще никуда не делись.       Я с некоторой долей досады дернула себя за волосы.       Ну почему мне вдруг стало настолько трудно сосредоточиться? Я покосилась на Данса, что стоял слева от меня, наклоняясь над столом так, что почти касался меня плечом. Потом перевела глаза на Мэксона, который был справа, и его фигура даже заслоняла собой свет.       — Соберись, паладин, — раздраженно сказал Мэксон, бросая на меня один взгляд. Всего один короткий взгляд, который, однако, сумел рассказать мне о многом.       Для Мэксона сейчас существовало только одно, что занимало его мысли задолго до меня.       Может быть, он был раздражен. Если не сказать больше. Но я уже знала его достаточно, чтобы понять — он злился не на меня. На себя. Такое количество эмоций, или, как я уже вдоволь наслушалась в Братстве, «личных предпочтений», какое испытывал Мэксон, ему не нравилось самому, и он понятия не имел, как с этим бороться. Он мог воспринять любое, самое невероятное количество информации — но не той, что шла откуда-то из глубины его собственной души. Не подчинялась логике и расчету.       Впрочем, насчет последнего я не была уверена.       — Еще имеется несколько до сих пор функционирующих терминалов. Что, где и как они открывают (или закрывают), вот здесь, — к нам через стол перелетел лист бумаги с уменьшенной копией плана. — А вот здесь — коды, — сверху опустился еще один лист, исписанный рядами цифр и букв. — Много умений тут не надо. Только память, — и для убедительности скриптор постучал себя по лбу.       Я потянулась за листом — и случайно провела своей рукой по руке Мэксона, который потянулся за тем же самым. И тут же отдернула.       Мэксон подвинул к себе лист, коротко и почти незаметно улыбнулся одними уголками губ.       «Хочу... быть с тобой... одним целым...» — блеснуло в его взгляде напоминание, обожгло изнутри, отдалось в низ живота тяжелой волной.       «Хочу... быть с тобой... Хочу... быть с тобой... быть с тобой...» — беззвучно повторило эхо где-то в голове, задевая, будоража непонятные чувства, внося в них хаос и сумятицу.       Я зачем-то посмотрела на Данса — и в который раз облилась чувством вины. На каменном лице не отражалось никаких эмоций, словно на эмоции у него не осталось больше сил. Его взгляд метнулся сначала ко мне, потом к Мэксону — и тут же резко убрался в сторону, словно в попытке сбежать от того, чего видеть не хотел. По лицу пробежала тень, как отголосок боли, с которой он долго боролся и даже почти победил.       Почти.       Наглухо застегнутая форма словно отгораживала его от всех — как было всегда, каким я всегда его помнила. Та история с казнью никуда не делась из памяти, но постепенно начинала казаться каким-то странным искажением воспоминаний. Чем-то, чего быть не может.       Мне до сих пор никто ничего не объяснил — сначала было не до того, а потом... Потом мне стало казаться, что Данс меня избегает, и я даже не могла осуждать его за это.       Я встряхнула головой, понимая, что мои мысли снова уводят меня куда-то не в ту сторону.       — Это, пожалуй, всё, что я могу вам рассказать на сей момент, — закончил скриптор и принялся собирать разложенные на столе листы бумаги в каком-то неведомом мне порядке.       Одна пачка листов подъехала ко мне.       — Ознакомьтесь, паладин. Но не тяните, — сказал он, — Времени у вас не так уж и много.       Я кивнула, одновременно соглашаясь и благодаря, взяла пачку и повернулась к Мэксону.       — Старейшина Мэксон. Я могу идти?       Он, не отрываясь от записей, коротко качнул головой, что, видимо, следовало принять за согласие.       — Данс. На пару слов, — не поднимая взгляда от стола, произнес он.       Я едва не споткнулась, но подавила желание обернуться. Что за интриги еще, с неожиданным раздражением подумала я. И вышла.       Уже подходя к своей каюте, я вспомнила, что тот уменьшенный план тоннелей с отмеченными на нем терминалами так и остался у Мэксона. Тот самый, который я не взяла из-за того, что испугалась как девочка, когда дотронулась до него. До Мэксона — не до плана...       Я остановилась и с досадой топнула сапогом — каблук гулко ударил в металлическую лестничную площадку. Круто развернулась и пошла обратно. Что за бред? Что за девичье смущение?       — ...от тебя не ожидал! — услышала я голос Данса, и даже остановилась. Голос был лишен обычной бесстрастности. Даже более того — я вдруг засомневалась, а Данс ли это вообще сказал? Такая злость, даже ярость звучали в нем, что я на миг даже затаила дыхание.       — Ты забываешься, паладин.       Это уже был Мэксон. Его голос звучал, напротив, спокойно — с тем самым дрожащим от напряжения спокойствием, за которым вполне мог последовать взрыв. И мне вдруг стало как-то неловко. Дверь в кают-компанию была закрыта, но голоса звучали так громко, что фактически я даже не подслушивала — звуки проходили сквозь обшитую металлом дверь, и она всего лишь немного глушила их — и разговор было слышно вполне отчетливо.       Я взялась было за ручку двери и тут же ее отпустила. Повернулась, чтобы уйти, но осталась на месте.       Вот уж воистину — любопытство сгубило кошку... Сама не знаю, что меня толкнуло на такое нелицеприятное занятие как подслушивание. Возможно, обилие тайн.       — Подвергнешь её опасности? — тем же дребезжащим от едва сдерживаемой злости голосом произнес Данс, и меня вдруг кольнул страх. Что там происходит? Чего я не знаю? — И её, и...       — Несомненно, — холодно отрезал Мэксон. — Жизнь одного солдата в обмен на успех миссии. Это рационально.       — Одного... солдата... — повторил Данс, медленно и раздельно, словно не верил в то, что слышал. — Ты сам понимаешь, что ты творишь? С кем... Кого ты приносишь в жертву?       Воцарилось долгое молчание. Я стояла, прислонившись к стене, и слышала это, даже не напрягая слуха. И чувствовала... Чувствовала — как всколыхнулось потревоженное пространство, обеспокоенно отползло в сторону, уступая дорогу гневной мощи, тяжкому, душащему и невыносимому духу стали.       — А ты? Ты — понимаешь? — голос Мэксона прервался, звякнул и вместе с ним беззвучно взвизгнуло пространство, сокрушенное мучительным шлейфом, что исходил от старейшины. — Понимаешь ли ты, сколь многое изменилось?.. То, что ты жив, и тем более то, что ты здесь — а, Данс? Кем бы ты ни был до этого... Сейчас ты — чужак. Фактически — враг Братства. Понимаешь? — повторил он свой вопрос, и голос взлетел, хлестнув наотмашь стальной мощью. — В жертву и без того принесено очень многое! Включая принципы и устои Братства Стали!       И снова утонувшие в молчании мгновения заставили меня зябко поежиться.       — И я не хочу этой жертвы с ее стороны, — продолжал Мэксон. — Ты — здесь. Из-за нее. Только из-за нее. Других причин нет — чего бы там мне не пришлось объяснять командному составу.       — Других причин нет... О да, — ответил Данс, и его голос прозвучал с такой невыразимой усталостью, что я поморщилась. — Ты ждешь от меня благодарности? Или тебе нужна благодарность от неё?       — От тебя? Ни в коем случае, — насмешка была настолько явной, что стала почти оскорблением.       Я потерла глаза. Насмешка насмешкой — а Мэксон был прав... О какой благодарности могла идти речь? Того, что было раньше, уже не вернуть. Данс, как бы он ни был предан Братству, навсегда останется синтом. Врагом. За что испытывать благодарность? За то, что те, кто считал тебя героем и примером для подражания, теперь будут считать институтским отродьем? Одним из тех, в кого принято стрелять, не задумываясь? И даже если это не будет демонстрироваться открыто — то это всё равно будет явно для самого Данса.       Каково же было ему самому, а?       Я запустила руку в волосы, пригладила их.       Может, в изоляции Дансу было бы проще пережить это. Может, прошло бы какое-то время — и он научился бы жить новой жизнью.       Я же научилась.       Почти.       По крайней мере, мне хотелось так думать.       И, может, мне только в тот момент, когда я слушала, как они говорят о моем участии в миссии, мне открылась вся глубина жестокости этого поступка Мэксона. Да, Данс вернулся в Братство — но какой ценой? Прежней жизни у него уже не будет, и надежда на новую жизнь тоже оказалась разбита...       Как и у меня когда-то. И снова Мэксоном.       Можно как-то построить новую жизнь, но жить на обломках старой... Не знаю, не знаю...       — Послушай меня, Данс, — ровно и жестко сказал Мэксон. — Только ты знаешь ее достаточно, чтобы... — он помолчал, словно подыскивая слово, — чтобы сопровождать. Она была права тогда — она действительно сможет ориентироваться в подземном комплексе лучше, чем кто бы то ни было. На дополнительный инструктаж и подготовку другого разведчика у нас нет времени. Да и кто смог бы заменить её?       Голос Данса невнятно пробормотал что-то. Видимо, это что-то было неохотным согласием, потому что Мэксон продолжал:       — Не обольщайся своим возвращением в Братство. Я не страдаю щепетильностью и не склонен впадать в сентиментальность — если потребуется, то я сам пристрелю тебя. В любой момент. Успех миссии потребовал от меня поступиться своими принципами — что ж, пусть будет так. Я согласен. Тем более, что здесь будет нужен подготовленный боец — а она, — он подчеркнул это слово, — таковым не является. Вы неплохо работали с ней в паре. И если так нужно, то я согласен проявить... хм... гибкость. Она должна добраться живой до телепорта — и ответственность за это я возлагаю на тебя. Я полагаю, это не только моё желание, не так ли, Данс?..       И снова молчание... Долгие, долгие, долгие мгновения...       — Её участие в миссии не оговаривается, — резковато продолжал Мэксон, хотя Данс не возразил ему больше не единым словом. Как будто теперь он пытался убедить в этом же себя. — Но и одна она с этим разбираться не будет... Вопросы?       — Есть, — подал голос Данс. Вот теперь я слышала прежнего Данса — каменное спокойствие, ледяное хладнокровие... — Я же синт. Почему ты не опасаешься, что в пределах Института я стану особенно опасен? Что мои действия могут стать непредсказуемы?       — Не опасаюсь. По нескольким причинам. Первая — в расшифрованных данных сказано, что синт под кодовым названием М7-97 пропал порядка десяти лет назад, и поисковая операция, хоть и продолжалась достаточно долго, но была свернута около четырех лет назад. И следы синта теряются в Ривет-сити. Ну мы-то знаем, почему... Доктор Циммер — ответственный за поиски — до сих пор не вернулся в Бостон, но это уже не по приказу, исходящему из Института. По какой причине — мы не знаем... Но главное не в этом. Поиски свернуты. Беглого синта не ждут, и тем более — в пределах Института... Вторая причина. У меня было время изучить процесс перепрограммирования чипа. Не скажу, что мне всё ясно и понятно... Но кое-что. Перепрошивка не сбивает основные настройки — то есть синт остается чувствителен к своему основному коду отзыва, но при этом теряет доступ к более детальным настройкам... Грубо говоря, тебя, Данс, можно выключить. Но не больше.       — Это... смело с твоей стороны. Если не сказать — нагло, — Данс сделал паузу, — это всё?       — Нет, — ответил Мэксон. — Есть и третья причина... Если вдруг твой синтетический организм начнет давать сбой, — с безжалостной прямотой сказал он, — я думаю, что ты сумеешь опередить его и прекратить его мучения. И сделаешь это прежде, чем причинишь вред — кому-либо, и ей в особенности. Я прав, Данс?       — Абсолютно, — не колеблясь ни секунды, твердо ответил тот, и голос его не дрогнул.       — Хорошо. На другой ответ я и не рассчитывал. Ещё вопросы?       — Есть. Но как-то до сих пор не выдалось возможности спросить, — последовало почти сразу, — Как ты убедил командный состав в том, что мое присутствие необходимо?       Мэксон помолчал, и моё воображение живо подсунуло мне его лицо — залегающие морщины между бровями, которые в такие моменты углублялись и добавляли ему возраста.       — Командный состав отнесся к твоему возвращению неоднозначно, — медленно проговорил он, — В конце концов, таких прецедентов давно не было — чтобы в Братстве Стали состоял некто, относящийся к другому разумному виду. Но однако же, прецеденты были... — он снова сделал небольшую паузу, — Большинство же стояло на твоей стороне, Данс. Меня это не удивило — твои прошлые заслуги никуда не делись. Тебя ценят как лидера, как офицера... Как человека.       Однако, решающее слово всё же оставалось за Мэксоном — это мне было ясно. Да это было ясно и Дансу... И его тоже интересовал главный вопрос — как и меня.       — Ответь мне, Артур... — глухо и тяжело произнес Данс. — Неужели больше нет бойцов, которым ты бы доверял и которые могли бы стать её сопровождением? Неужели мне — синту — ты доверяешь больше, чем другим людям? Не говоря уже про то, что нет тех, кто мог бы заменить ее...       Ни разу не прозвучало моё имя в этом диалоге, но это было совершенно не нужно. И я, и те двое — все прекрасно понимали, о ком речь.       — Заменить её некому, — жестко отрезал Мэксон, — И тема её участия в миссии закрыта. Что же касается твоего вопроса... Отвечу. Ты знаешь её как никто другой. Она работала только с тобой — и очень успешно, заметь... Плюс — за тобой должок, Данс. Ты обязан ей своей жизнью. Своей синтетической жизнью, — с туманной насмешкой уточнил Мэксон. — Так что можешь ко всему прочему считать это возможностью как-то отблагодарить её.       — Слишком... расплывчатый ответ, — заметил Данс.       — Возможно, — в голосе Мэксона холодно звякнула сталь. — И еще возможно, что я просто не хочу конкретизировать... Ты же неравнодушен к ней, не так ли, Данс? И даже более чем, — и в сталь голоса вплелись, вползли, прорезались чужеродные, абсолютно чужеродные нотки. Ревность? Инстинкт собственника? — Она для тебя не только товарищ по оружию... Думаю, это говорит в пользу того, что ты будешь защищать её любой ценой. Или я не прав?       Я прижала ледяные руки к горящим щекам. Как унизительно...       — Ты... прав... — с трудом вытолкнул Данс. — Буду.       — Доверяю синту... — вдруг задумчиво повторил Мэксон, — Да, это так. Сложилась исключительная ситуация и потребовала исключительных решений.       Нельзя недооценивать Мэксона, ни в коем случае нельзя, в который раз царапнула по мозгам мысль.       Мне это было неприятно — такое обсуждение меня и того, какие чувства ко мне может испытывать Данс. Но с Мэксоном так и было — его слабости превращались в силу. Всегда. Даже ревность, впервые в жизни посетившая его.       И так поразившая его самого.       И что касалось «исключительных» решений...       Может, ему и не нравилось то, что Данс будет ко мне так близко... Не нравилось как мужчине, как собственнику. Но и это старейшина сумел обратить к своей пользе. Для Данса я действительно представляла намного большую ценность, чем для любого члена Братства. Данс — синт, а значит, он гораздо более живучий, чем кто-либо из Братства. А значит, с ним я в гораздо большей безопасности, чем с кем-либо.       Это было жестоко со стороны старейшины — вот так играть на чувствах другого... да пусть даже не человека. В одном он точно был прав — он не был склонен к сантиментам и чувствительности.       «Именно поэтому ты здесь».       О да. Мэксон просил его вернуться в Братство — по его же собственным словам... Но не думаю, что это была просьба в полном смысле слова. Мэксон не любил дипломатических путей решения, но если было нужно, то он мастерски умел манипулировать чувствами собеседника. И Данс... Не думаю, что он хотел вернуться. Дважды в одну и ту же воду не войдешь — и Данс это прекрасно понимал. Но сделал это.       Синт.       В Братстве Стали.       Синт...       — ...если бы потише. Но, пожалуй, уже поздно об этом беспокоиться, — донеслось до меня и я подняла голову.       — Что?       Утонув в своих мыслях, я пропустила мимо ушей то, что говорил Данс.       Он замер на мгновение, шлем сверкнул стеклами, поворачиваясь в мою сторону.       «Соберись, солдат!» — как-то само собой раздраженно прозвучало в моей голове, хотя вслух Данс не произнес ни слова, просто вернулся к работе.       Мы уже разобрали завал настолько, чтобы протиснуться в образовавшуюся брешь. Под ногами силовой брони при каждом шаге чавкала вязкая жижа, иногда что-то хрустело, трескалось и лопалось, разлетаясь тошнотворными беловатыми осколками костей. Иногда — человеческих. Откуда тут взялись человеческие останки, мы выяснили довольно скоро — войдя в очередной тупик, не отмеченный на карте.       Вязкая темная жижа под ногами зашевелилась, начала медленно и беспорядочно подниматься, обретая смутные человеческие очертания.       Гули.       По моему мнению, самая мерзкая мерзость, созданная радиацией.       Металлическая рука Данса молниеносно схватила ближайшего гуля, пальцы сомкнулись на тонкой шейке, сжались, с хлюпающим треском переламывая ее, как соломинку. Другая рука одним ловким движением повернула карабин к себе дулом и врезала как дубинкой куда-то в грязную шевелящуюся массу.       — Не стрелять! — резко приказал он мне, резким ударом ноги придавливая к земле очередного гуля.       Из разломанной грудной клетки гуля растеклось что-то зеленоватое.       Когда вокруг нас всё перестало шевелиться, я остановилась, посмотрела на свои руки и невольно закусила губу, подавляя тошноту. На пальцах моей брони зеленели отвратительные плюхи густой и тянущейся тонкими нитками слизи, как будто я давила руками огромных гусениц. И вроде бы пятна были на броне — но вдруг возникло острое желание помыть руки.       И мыть их долго-предолго...       Я мысленно поблагодарила герметичный шлем брони, который не пропускал воздух — я даже думать не хотела о том, как эта гадость может вонять.       И вот нам приходилось разбирать очередной завал, и мы понятия не имели, что нас ждет там, за этой грудой камней. Может, гули. Может, древняя пулеметная турель — и еще вполне рабочая...       Я покосилась на вмятины на силовой броне Данса. На пару турелей мы уже натыкались — и эти вмятины остались вмятинами и не разгерметизировали броню... уж не знаю каким чудом, когда Данс моментально сгреб меня за локоть, едва не оглушив раздавшимся металлическим лязгом, и дернул, почти бросил себе за спину.       Прострекотавшая следом очередь разбилась о броню Данса, рассыпавшись голубоватыми искрами. Искры красиво попадали в жидкую грязь и с шипением погасли — но сделали это так медленно, что я успела за это время прицелиться и выстрелить. Красный луч ударился о корпус турели — и её горящие осколки упали в грязь не менее красивым фейерверком.       Данс, судорожно вдохнув, выпрямился.       — Цел? — коротко спросила я и Данс так же коротко кивнул.       Я перехватила карабин.       Титановая обшивка выдержала прямое попадание — на то она и была нужна. Но то, что под ней не было амортизирующей подстежки... Я примерно могла предположить, какие ощущения испытал Данс — как будто ему с размаху треснули по животу палкой.       Он сделал мне знак прижаться к стене и прошел-прошлёпал по грязи вперед меня.       — Чисто, — без выражений произнес искаженный голос из переговорного устройства. — Бегом, быстрее.       Бег в силовой броне — редкое удовольствие. А бег в силовой броне по жидкой вязкой грязи — это просто некое изысканное извращение, получать удовольствие от которого могли лишь такие как Данс.       От пота у меня зачесался лоб и я, машинально дернув руку к лицу, тут же опустила ее, шепотом проклиная свою броню. Пот не заливал глаза — от этого надежно защищал специальный капюшон, но почесать мне лоб он не мог...       Очередной терминал преградил нам путь и Данс посторонился, давая мне дорогу. Я прикрыла глаза, вызывая в памяти план расположения терминалов.       Так, это тот, с которым придется повозиться — скрипторы предупреждали... Зато за этой самой бронированной дверью наше полное впечатлений путешествие по канализационным трубам заканчивается.       Я вытащила шнур из пип-боя, воткнула в разъем на терминале. Пип-бой издал вибросигнал, и монитор терминала ожил, начал кидать на черное поле одну за другой строки непонятных символов.       Данс заглянул мне через плечо.       — Долго?       — Не знаю. Практики, как ты понимаешь, у меня не было, — не могла не съязвить я, однако с некоторым беспокойством поглядывая на монитор. — Это же вирусная программа. Она пытается взломать код доступа. И сказать, долго ли она будет работать, я не могу. И не могу как-то ускорить ее работу.       — Много слов, — бесстрастно ответил Данс. — Я всего лишь спросил о примерном времени.       — Да знаю я, — я снова подняла руку, пытаясь провести по глазам. И снова опустила, чертыхнулась, когда вспомнила о шлеме. — Просто... Там... — и замолчала. Как ему сказать о том, что «там»?       Данс, ступая так мягко, как это было возможно в силовой броне, обошел всё пространство по периметру, прислушиваясь. Никаких звуков не раздавалось, кроме тихого гудящего шипения сервоприводов брони и металлического позвякивания оружия. И скрипа терминала, который пытался «переварить» вирусную программу.       И уже порядком надоевшего треска счетчика Гейгера.       Я проследила за перемещениями Данса, взглянула снова в монитор.       «Завершено на два процента».       Ну что ж. Будем ждать... Чего-то — «там».       Я знала, что за этой самой дверью, напоминающей дверь убежища, начинается уже сам подземный комплекс. Я даже видела эту дверь изнутри... Но почему-то была уверена, что она не открывается. Однако, если дверь открывается снаружи с помощью вот этого терминала, то где же находится тот, который открывает ее изнутри? Уж не директорский ли терминал имеет прямой доступ к..?       — Нора.       Я повернулась так резко, что едва не снесла ограждение терминала. Я так давно не слышала своего имени, произнесенного этим голосом, что даже начала забывать, как это.       — Что-то не так?       — Нет, — металлическая рука дернулась куда-то вверх, но тут же опустилась. Словно он тоже пытался потереть глаза, забыв о шлеме. — Возможно, у меня больше не будет возможности сказать тебе... Поблагодарить...       — За что?       Шлем качнулся, стекла отразили зеленоватые блики от воды.       — За... многое. Ты меня многому научила.       «Завершено на десять процентов» — увидела я и отчего-то с досадой подумала, что загрузка новых данных движется слишком быстро.       — Наверное, — согласилась я. — Данс... Надеюсь, что ты не жалеешь ни о каком своем решении. — я не пыталась вложить в это никакого намека, но получилось, что намек там появился сам по себе.       — Жалею ли я... — начал он, но вдруг оборвал самого себя. — Это не имеет значения, — спустя некоторое время сказал искаженный голос, и у меня появился повод невзлюбить броню еще больше вместе с её переговорным устройством.       Мне бы хотелось слышать его голос. Почувствовать его эмоции... Но то ли микрофон не только искажал голос, но и отнимал у него все чувства, то ли в голосе Данса изначально была только каменная холодность. Как всегда...       — Сам сказал — может, это последняя возможность.       «Завершено на тридцать процентов».       — Нельзя это исключать, — кивнул шлем, еще раз изловив стеклами мутные блики, — Что же до твоего вопроса... И да, и нет.       «— Ты отказываешься от меня? И это твой добровольный выбор, который мне следует уважать?       — Да. Это мой выбор. И тебе следует уважать его...»       Тот наш разговор у едва тлеющего ночного костра искрой промелькнул в памяти, обжег — и мне на миг показалось, что не только меня, но и его. Жалеешь ли ты о своем решении, а, Данс?       — Да, мне до сих пор приходится бороться с собой, — продолжал Данс, отвернувшись. Непонятно было, зачем — ведь видеть его лица я всё равно не могла, — потому что если я скажу, что не жалею, то совру. А если скажу, что жалею — то придется признать себя тем, кто в жертву своим желаниям мог бы принести любимую женщину.       Любимую женщину... Внутри что-то неприятно кольнуло и я поморщилась.       Средневековый рыцарь никуда не делся, подумала я. Даже теперь, перед лицом неизвестного...       Я мельком глянула на датчики тепловизоров. Пусто, как и пять минут назад, и десять, и полчаса. Но это ни о чем не говорит. Точнее, говорит — всего лишь о том, что там нет людей и тех, кто наиболее близок к ним. Охотников. Синтов же, внутри которых течет не кровь, а хладагент, там может оказаться хоть сотня — и тепловизор тут ничем не поможет.       И вот это и было той самой неизвестностью и возможным сюрпризом, после которого будет ли еще что-то...       «Завершено на пятьдесят процентов».       — Данс... — я помолчала, секунду раздумывая, стоит ли это вообще спрашивать. — Зачем ты вернулся в Братство? Потому что это была просьба Мэксона?       — Нет, — отрывисто сказал он. И не добавил больше ничего, словно и так уже сказал слишком много.       — Тогда почему? — допытывалась я. — Потому что Мэксон собирался отправить меня в Цитадель — с тобой в качестве сопровождения?       — Мэксон... — с непонятным выражением повторил Данс после долгой паузы. — Ты думаешь, что он собирался лишить самого себя институтского инсайдера?       — Ну...       «Завершено на шестьдесят процентов».       — Он так сказал, — произнесла я, сама же слыша, как неуверенно это прозвучало. — Я не знаю.       — Я никогда не оспаривал решения старейшины, — сказал Данс, и я вдруг поняла, что микрофон тут ни при чем, потому что теперь впервые чувства пробились в голос, и даже искажающее голос переговорное устройство оказалось бессильно погасить их. — Даже когда что-то казалось чрезмерно... хм... излишне жестоким. Даже когда дело касалось меня самого. Даже тогда я сожалел лишь о том, что поддался своему инстинкту самосохранения, в то время как мне следовало остаться на Придвене и принять свою судьбу, как и надлежало паладину Братства Стали! — металлическая рука сжалась в кулак, и мне на секунду показалось, что он ударит ею в щербатую стену. Но нет, сдержался. Не то было время, чтобы вот так демонстрировать свой внутренний разлад. — И его решение о моей казни было логичным и правильным. Это было решение моего старейшины — и оно не оспаривалось. Никем не оспаривалось. Кроме тебя, — шлем сверкнул стеклами в мою сторону.       Я не ответила. Я и так знала, о чем он помнит. О чем он вспоминает именно сейчас — против воли, потому что не время и не место...       Бункер.       Тусклый сумеречный свет — одинаковый, что внутри, что снаружи.       Нас.       — Я знаю его достаточно, чтобы судить о его решениях — хоть и не делал этого никогда... Тогда же... Когда мы говорили с ним о... обо всём... Я впервые усомнился в его словах, — Данс помолчал, словно пытался подобрать слова. — У Братства есть один враг, который уже достаточно перешел дорогу Братству. Более чем. И гораздо более, чем может стерпеть Мэксон. Ты понимаешь сама, в каком объеме силы Братства брошены именно на этого врага... После той атаки на аэропорт остался единственный и, по мнению Мэксона, не слишком надежный путь, но так как он вообще был единственным, то пришлось задействовать его.       — Вы с ним, я так понимаю, имели этот разговор еще ДО атаки...       — Верно, — Данс кивнул, разбросав вокруг себя масляные блики, отлетевшие от шлема, — И тогда же мы и поговорили о возможных путях и...       «...и твоем участии», — как мне показалось, чуть было не закончил он.       — ...и предпочтительности каждого из них.       — Он обсуждал это с тобой?       — Не обсуждал. Поставил перед фактом... А после атаки я уже сам понял, что оставшуюся возможность он будет «выжимать» по полной, — металлический палец указал на меня. — Тебя.       «Завершено на семьдесят пять процентов».       Я уже поняла, куда он клонит.       — Он — старейшина. Он мыслит не теми категориям, что и мы, — тихо сказала я. — Я не могу осуждать его за такое решение, даже если всё так, как ты говоришь...       — Я понимаю... Но, — шлем повернулся ко мне и посмотрел на меня в упор. — Я не могу принять решение старейшины, в котором он собирается пожертвовать той, кто дорога мне. Странно, да? — спросил он и сделал это, скорее, у самого себя, удивляясь словно уже в сотый раз этому факту, — Я приму любое его решение, даже если он отправит на смерть меня самого. Но — не тебя.       Воцарилось молчание, и какое-то время были слышны лишь далекие чавкающие звуки — то ли гули, то ли крысы, что возились где-то далеко от нас. Звуки иногда перекрывались поскрипыванием терминала, в который загружался вирус.       Навязчивый треск счетчика Гейгера стих уже давно — я его отключила. И так было ясно, что вокруг нас творится — мне надоело это бесконечное истерическое напоминание.       — Данс... А тебе не кажется, что ему это тоже было нелегко?       — Мэксону?       Я вздохнула — и выдохнула слишком резко, потому что стекла тут же запотели, когда газоотвод не справился с моим выдохом.       Ну как рассказать об этом Дансу? Что бы он там ни говорил — а он не видел человеческой сути Мэксона так, как видела ее я. Видела, как нелегко ему было самому, когда приходилось бороться не только с волей других людей, но и волей самого себя. Он — старейшина Братства Стали, был еще и человеком... И человеку тоже могло не нравится то, что диктовалось стратегической необходимостью. Человек тоже мог сопротивляться, не хотеть принять эту необходимость... И бороться с собой было намного тяжелее.       — Мэксону, — устало сказала я, — тоже пришлось принять это решение. Но оспорить его, в отличие от тебя, он не мог.       Данс не ответил. Отвернулся, с металлическим лязгом перехватил карабин.       — Данс?       «Завершено на девяносто три процента».       — Данс... Если ты сделал это ради меня... ну... всё это... я это ценю.       — Спасибо, — резковато ответил он. — Да, Нора. Ради тебя. Не ради Братства. Не ради его старейшины. Ради тебя... Ты не удивлена?       — Я... нет. На месте Мэксона ты отправил бы меня в Цитадель?       — Бесспорно.       — И поставил бы под угрозу всю миссию?       — Скорее всего, — каменным тоном согласился Данс. Были ли ему легко признавать это, я не поняла. — Мне тоже, как видишь, начали мешать «личные предпочтения»... Не знаю, может, это сбой в моей программе... Я не могу понять Мэксона, который решил пожертвовать тобой и... своим будущим. И даже тебя — тоже не могу понять... И еще... Тот штурм Подземки — Мэксон ведь предвидел последствия и отправил туда меня. Почему именно меня, не могу сказать. Не было других штурмовиков? Не синтов? Есть какая-то связь во всем этом, да? Синт, бывший паладин Братства Стали. Агентурная сеть Института. И ты — которая связывает это всё.       — Я не знаю... Он не доверял мне. Или хотел прикрыть меня.       — Ценой устоев Братства? Прикрыть тебя можно было и БЕЗ меня. Что до недоверия...       — В чем ты его подозреваешь? В том, что он ведет какую-то свою игру?       — Игру? — переговорное устройство издало искаженный смешок. — Мэксон не играет. Никогда. Просто эта миссия была гораздо более важна для него, чем ты думаешь. И чем я думаю. Важнее, чем зачистка или проверка лояльности.       Я не могла понять, зачем он мне говорит это.       Эти мелкие, не особенно приятные вещи, что касались Мэксона — это мелочная мстительность отвергнутого любовника? Ну уж нет. Это не про Данса. Я правда не могла понять, а потому спросила напрямую:       — Зачем ты мне это говоришь? Злишься на него?       Данс помолчал, и в микрофоне прозвучал напряженный выдох.       — Я не злюсь. Я впервые оспорил приказ своего старейшины... Но не злюсь. Потому что понимаю, что стоит на кону. Но пожертвовать тобой не могу. И не позволю ему — что бы он для тебя ни значил.       — Мэксон? — раздраженно спросила я. — Ты меня сам... — и я замолчала, понимая, как глупо, как по-детски прозвучит окончание этой фразы.       «...толкнул к нему!» — это глупое окончание так и не было произнесено, но словно само собой прозвучало в мыслях у нас обоих.       — Не надо, — почти сразу сказал Данс. — Не говори того, о чем пожалеешь.       — А ты сам? Не жалеешь? — невесело усмехнулась я, хотя он этого видеть и не мог. — Данс. Не думай о нем так. Он ведь пытался меня отговаривать. Не отговаривал — не имел права. Просто пытался...       «Завершено на девяносто девять процентов».       — Я не хочу никак думать, — отрезал он. — Сейчас я здесь не за тем, чтобы думать. Мэксон считал, что только я смогу защитить тебя от самой же себя. Значит, он прав. Как всегда прав — не так ли? — я бы сказала, что услышала сарказм в его словах, если бы Данс был способен к сарказму.       «Завершено на сто процентов. Добро пожаловать в систему, администратор».       — Да, — серьезно согласилась я. Перехватила карабин удобнее и щелкнула предохранителем.       Мэксон впервые столкнулся в таким серьезным противником, как ревность. И где... Внутри самого себя... Тотальное чувство собственности, когда его «хочу» наткнулось на непривычное для него сопротивление. Моё сопротивление... И никому — абсолютно никому! — я не могла рассказать, что не ему я сопротивлялась, а самой себе. Ни разу еще мне не доводилось чувствовать себя переходящим призом... И это было унизительно.       Бронированная дверь дрогнула и медленно, со страдальческим скрипом двинулась вперед и в сторону, посыпая нас дождем из ржавчины.       Может, и Мэксону ни разу не доводилось бороться за переходящий приз. Но если уж он решил бороться, то сделал это с тонкой, изысканной — и максимальной — жестокостью. Приблизить к себе своего потенциального соперника, показать то, что этот «приз» тому уже не принадлежит и принадлежать не будет никогда... И при этом еще выжать из него всю возможную пользу: как из, скажем, боевой единицы, гораздо более эффективной, чем обычный солдат Братства.       — Стрелять на поражение, — негромко приказал Данс, не сводя глаз с двери, и сделал мне знак отойти к стене.       Батарея в его карабине ожила, тоненько загудела, словно показывая нетерпение.       Из-за двери полился искусственный белый свет, мягкий и ненавязчивый. Показались бело-голубоватые панели стен.       — Внимание, — произнес без всякого выражения мелодичный роботизированный женский голос, — обнаружена опасность радиоактивного заражения. Радиоактивный фон превышен.       — Быстро, — скомандовал Данс и с непостижимой грацией протиснулся в образовавшийся проем. Как он умел так двигаться в силовой броне, для меня всегда было загадкой.       — Внимание, — продолжал мягко, даже успокаивающе, вещать тот же женский голос, — Несанкционированное открытие двери. Радиоактивный фон превышен. Внимание...       — Прямо и вверх по лестнице, — быстро сказала я, с трудом заставляя свою броню двигаться быстрее.       Что там когда-то сказал Данс? «Не дергай ее, она слушается малейшего твоего движения...» Уж не знаю, чего она там у него слушается...       — Внимание. Активирован экстренный протокол. Дверь будет закрыта. Внимание...       Мы бежали по широкому коридору, уже не обращая внимания на грохот и разлетающиеся из-под ног силовой брони керамические крошки, и белые стены равнодушно провожали нас круглыми глазами-светильниками — и первый же поворот встретил нас шквалом голубых лучей.       Данс толкнул меня назад, ударил, лязгнув своей металлической ладонью по обшивке моей брони так, что я отлетела к другой стене, ударилась о нее спиной, разбрасывая вокруг себя белые пластиковые осколки.       Снопы лучей врезались в титановую обшивку, заставив Данса качнуться назад — на миг мне даже показалось, что он потеряет равновесие. Но нет. Это же Данс — силовая броня всегда словно была его второй кожей, она никогда не мешала ему, не сковывала его движения. Вот и теперь — плавно и даже грациозно изогнувшись, он выровнялся и молниеносно передвинулся к противоположной стене.       Шум выстрелов слился в один сплошной гул, пространство вокруг нас стало моментально заполняться дымом. Копоть черными хлопьями оседала на когда-то чистейших белых стенах, уродуя их — словно мы с Дансом принесли частицу того хаоса и разрушения, что царили в Содружестве, в эту обитель чистоты и порядка.       Я сжала ложу карабина, прицелилась, но обзор немедленно был перекрыт спиной Данса. Я опустила ствол и выругалась — терпеть не могла такие неудобные и крутые повороты. Если ты не отстреливаешься в таких условиях в одиночку, то надо смотреть в оба — вероятность того, что зацепишь своего, куда выше, чем то, что подстрелишь противника.       — Внимание, — вклинивался в кратчайшие мгновения тишины мягкий равнодушный голос. — Активирован экстренный протокол...       — Данс! — крикнула я, хотя в этом не было нужды — он прекрасно меня слышал. — Быстро! Вперед! Сейчас тут всё перекроется!       Этот коридор мне был знаком — но я не была уверена, что этот шлюзовый механизм еще работает. Может, здешние обитатели тоже не знали этого наверняка.       Пол едва заметно дрогнул — и это ощущалось даже через обшивку силовой брони. Из узких проемов в стенах, что были расположены в определенном порядке, начали медленно выезжать решетки.       — Шевелись! — заорала я, едва сдерживаясь, чтобы не пнуть Данса. Если мы останемся тут, нас просто передавят как крысят.       Я не боялась. И не удивлялась этому — хотя погибнуть вот такой крысиной смертью вряд ли была бы рада.       Добраться до телепорта.       Это всё, что от нас требовалось — и у меня в голове не было больше ни одной мысли.       — Данс!       Шлем на мгновение повернулся ко мне, глянул на меня своими ничего не выражающими глазами-стеклами.       — Бегом, — ровно сказал он, перехватывая карабин так, чтобы держать его одной рукой.       Гул перестрелки немного стих, превратился в отдельные выстрелы, которые с треском разрывали воздух, врезались в решетки, рикошетили на броню Данса — и он словно не замечал их. Не сбавляя темпа, он выбил пустую батарею, загнал новую, передернул затвор.       Белые фигуры синтов-охранников пятились, отступали, не прекращая отстреливаться — но делали это уже довольно осторожно, и я даже могла понять, почему. Сама я карабин даже не поднимала — выезжающие решетки шлюза уже наполовину перегородили когда-то широкий коридор и нам, чтобы не терять темпа, приходилось лавировать между ними. Передо мной постоянно мелькала спина Данса и я понимала, что неизбежно зацеплю и его, если хотя бы попытаюсь вступить в эту перестрелку.       Да он прекрасно справлялся и без меня.       Это же Данс...       Перепрыгивая черед трупы синтов, белыми полимерными кучами валявшимися под ногами и тормозившими движения решеток, мы бежали по перекосившемуся коридору, стремились добраться до другого спасительного края. Мне было жарко, от какого-то извращенного и злого веселья по спине ползли дорожки пота — не впервые мы бежали наперегонки со смертью, я и Данс.       Впервые — в пределах самого Института.       Добраться сюда было непросто, до того непросто, что, пожалуй, и умереть здесь было бы не обидно...       — Экстренный протокол выполнен, — жизнеутверждающе объявил роботизированный женский голос.       С визгливым скрежетом решетки въехали в пазы на противоположных стенах и одновременно Данс тяжело выдохнул — я слышала это даже сквозь скрежет. Шлем вперился в меня своим немигающим стеклянным взглядом.       — Цела?       Я кивнула, посмотрела вниз. В последний момент мне пришлось выдирать ногу силовой брони из захвата решетки и часть обшивки осталась с другой стороны. И ладно бы только часть обшивки...       Нога не двигалась.       Я посмотрела на кусок металла, прижатый и раздавленный решеткой. Вместе с ним, такой же искореженный и пришедший в негодность, лежал кусок провода, не так давно бывший моим сервоприводом.       Решетки перекрывали весь коридор — белые конструкции, обтянутые каким-то плотным прозрачным полимером, они превращали коридор в некое подобие мертвого червя, порубленного на ровные кусочки. До нашего слуха донеслось тихое ровное шипение — программа запустила дезактивацию, внутри отдельных камер, в которые превратился коридор, начал расползаться белый туман.       Я взглянула на датчик радиационного фона, убедилась, что мы уже миновали основную опасность — свой счетчик Гейгера я отключила, но слышала, что счетчик Гейгера на броне Данса тоже наконец угомонился. Повернула рычаг внутри брони и вышла из нее — и вздохнула полной грудью.       — Вот так лучше, — сказала я, торопливо пересыпая ядерные батареи из контейнеров брони в свои поясные сумки.       Данс только покачал головой. Конечно же, он не считал, что «так лучше». Но спорить со мной не стал.       Он перехватил карабин обеими руками, задумчиво осмотрел трупы синтов, что в беспорядке валялись на этой стороне — и сделал это так, что мне вдруг показалось, что он хотел потыкать в них дулом карабина. Белая оплавленная броня синтов с черными обугленными краями открывала такой же оплавленный скукоженный латекс, а тот в свою очередь — механические внутренности с разлившейся голубоватой жидкостью. Даже было странно думать о них как о трупах.       Скорее это были сломанные куклы.       Отвратительные человекоподобные куклы со странной начинкой, состоявшей из проводов и мерзкой слизистой жидкости. Вдруг у меня в голове мелькнуло — а что если и Данс сейчас думал о том же самом? Я не видела его лица, но почему-то живо себе представила ту самую до боли знакомую каменную задумчивость. Он смотрел на то, что осталось от синтов и сравнивал себя с ними.       Не мог не сравнивать.       Он бы не признался в этом никому, даже мне. Но я-то знала его достаточно...       Я знала, куда идти дальше, и знала, что до телепорта осталось пройти еще два таких коридора — по счастью уже не снабженных шлюзовыми механизмами.       — На плане расположения не было указано всего, — заметил он.       — Не было, — согласилась я.       Сняла с головы капюшон, выдернула из-за пояса берет и натянула его, заправив под него изрядно взмокшие волосы.       — Я не знаю, кто его составлял, но, видимо, не указали те ответвления, которые ведут в шахты... — я замерла на секунду. — Данс... Скрипторы говорили, что не знают назначения нескольких каверн, которые отмечены на плане. Смотри... — сказала я и прикрыла глаза, вызывая в памяти нарисованный план. Словно Данс тоже мог видеть, — Это не каверны. Это входы в шахты. Только почему-то... отмечены они как-то... хм... странно.       — Хмм, — искаженным голосом Данса произнесло переговорное устройство после паузы. И шлем отвернулся от созерцания останков синтов, — Зачем это было нужно?       — Откуда же мне знать? — ответила я, даже не пытаясь замаскировать раздражение. Заменила батарею в карабине, передернула затвор, — Со мной не особенно охотно делились своими планами.       — Не делились... — негромко повторил микрофон устройства. — А тут, стало быть, поделились...       И мы двинулись дальше, свернули в одно из узких ответвлений. Белая полимерная дверь словно открыла нам вход в иной мир — иной, но более знакомый нам: щербатые, изъеденные временем и сыростью кирпичные стены с торчащими из них кусками арматуры,       Мы шли. Уже шагом, не бегом. Вокруг нас стояла тишина — и это заставляло ёжиться, словно от озноба. Тишина звенела в ушах, оглушала, как не могла бы оглушить ни одна перестрелка. Пустой коридор — кирпичная полуосыпавшаяся кишка с пушистыми подушками плесени вместо плинтусов — уводил нас дальше, вглубь своего темного нутра. Под потолком тускло перемигивались крошечные светильники — видимо, когда-то они должны были выполнять роль аварийного освещения, но с недавних пор эта ветка была закрыта, как зараженная, и аварийное освещение осталось единственным, которое тут было.       Странно, что ветку коридора, которая вела к «зараженной» лаборатории, не отрубили от питания совсем. Кажется, Институт испытывал некоторые затруднения в электропитании... Или она до сих пор была кому-то нужна?       Я шла, стараясь смотреть, куда наступаю. Ловушек тут быть не могло, воздух не портила мерзкая вонь гулей... Но почему-то это место само по себе приводило в состояние боевой готовности, ожидания опасности, которая могла придти откуда угодно.       Позади меня шел Данс — без силовой брони. Теперь пришло время действовать как можно более скрытно — пусть даже это и не было в правилах и привычках Братства вообще и Данса в частности. Он ступал почти бесшумно. Почти — потому что красться солдаты Братства, кажется, не умеют вообще. Я иногда оглядывалась, кидала на него короткие взгляды, но ничего не могла сказать по его лицу. Обычная для него каменная сосредоточенность — и ничего больше. Словно только теперь в нем вдруг в полной мере проявилась та синтетическая бесчувственность, свойственная всем созданиям Института.       Как будто на него повлиял сам здешний воздух.       Кстати, воздух...       Он больше не вонял канализацией. Под ногами больше не пружинили комки плесени, теперь ноги ступали по бетонным плитам — старым, раскрошившимся по краям, но вполне еще целым. И — что важнее — сухим. Я остановилась, вытерла рукавом взмокший лоб.       Мы поднялись на уровень выше. Сырость канализации осталась позади.       Полутемный ход по-прежнему убегал вперед, тонул в серо-черной мгле, за которой нас ждал тот самый телепорт... Который нам следовало активировать — и это стало бы огромным шагов навстречу будущему, по глубокому убеждению Мэксона.       А для меня — еще навстречу прошлому...       В конце этого коридора нас ждала еще одна запертая дверь, которая к тому же еще и была защищена специальным полем. Но это меня вообще не волновало — код для отключения этого поля у меня оставался еще с тех пор, как мне пришлось воспользоваться этим самым ходом. Коридор был пустым и гулким, я знала, что никаких камер тут не было установлено, как не было и установлено никаких средств громкой связи — как в Институте политкорректно именовалась банальная прослушка... Вернее, когда-то это всё тут было — и из стен и потолка до сих пор торчали пластиковые «пеньки» с торчащими проржавевшими обрывками проводов, к которым когда-то прикреплялись камеры.       Пустота.       Едва ли не единственное слепое пятно во всем Институте. Наверное, если бы здесь кто-то умер, его труп так и рисковал бы остаться ненайденным навеки.       — Почти пришли, — объявила я.       Данс кивнул. Без выражения.       Не было никакой нужды говорить это — он и без меня помнил наизусть план расположения этих ходов. Но мне отчего-то вдруг захотелось услышать голос... Да хоть и свой собственный.       — Данс... — неуверенно проговорила я. Может, в других условиях я и не стала бы говорить ничего подобного, но... — Данс. Я боюсь.       — Держись, солдат, — донесся до меня его голос, непривычно приглушенный. — Я тебя... понимаю.       Понимал ли?       А я — его?       Ведь фактически нам обоим предстояла встреча со своим прошлым — и у нас обоих с этим самым прошлым не было мирных отношений...       Я не могла сказать, что нас ждет там, в конце нашего пути. Прорваться через первый барьер оказалось легко, так легко, что теперь я понимала, откуда нарастает эта тошнотворная паника — если там оказалось слишком легко, то не будет ли нас ждать сюрприз дальше? Ох, не любила я такие сюрпризы...       Я повернулась к нему, медленно приблизилась, заглянула в янтарные глаза.       — Наверное, — согласилась я и легко провела ладонью по его заросшей щетиной щеке. — Данс... Прости меня. За всё...       — Ты тоже, — не сводя с меня глаз, он накрыл мою руку своей, и жар его ладони проник даже сквозь перчатку. — Я всегда поступал так, как было нужно. И каковы бы ни были последствия, в своих решениях я никогда не сомневался и был готов отстаивать их... Лишь теперь... я стал сомневаться... Да, если угодно — я жалею об одном... своем решении, — резковато добавил он, отводя глаза. — Вот, я сказал это. Ты довольна?       Я покачала головой, не зная, что ответить. Да и что мне было ему ответить? Что он опоздал — во многих смыслах? Что он сам отказался от своего шанса на «человеческую» жизнь?       Так он это и сам знал...       — Нора... — вдруг сказал он. — Ответь мне. Я... я не... не знаю, зачем мне это. И сейчас не время, я понимаю... Просто скажи мне, — его голос дрогнул и опустился до глухого шепота. — Ты... любишь его?       Я бы не сказала, что меня удивил его вопрос. Словно больше во всем этом удивляться было нечему... Признанию ли Данса в том, что он жалеет о своем решении, его вопросу о том, люблю ли я Мэксона. Или темному коридору, его ветке, перекрытой по приказу директората Института.       Где же еще было состояться нашему последнему разговору, если не в глубине подземного нутра Института?       Я попыталась убрать руку от его щеки, но от не позволил. Удержал.       Жаль только, что поздно.       — Я не знаю.       От его тела исходило тепло — и в этом не было ничего общего с давящей душной мощью стали, что исходила от старейшины. Это было обычное человеческое тепло, и прикосновения его тоже были обычными, без пронзающей до глубины души тонкой вибрации, словно её будило некое неведомое неземное существо. Они не ломали мою волю, не сжигали заживо и не ввергали в пучину безумия.       Человеческие прикосновения.       Я хорошо помнила минуты нашей близости — те, что нам довелось провести. Они уже не причиняли мне ни боли, ни мучительного стыда — просто осталось воспоминание о них, как о чем-то человеческом. Правильном. Единственно правильном — с тех самых пор, как мое тело вывалилось в безжизненное Содружество.       И — Мэксон...       Как я могла их сравнивать раньше? Как они мне казались такими похожими? Не было же ничего общего между ними. И не могло быть. Насколько синт мог быть человеком — настолько и старейшина Братства Стали — человек! — таковым по сути не являлся... Да, я сделала свой выбор, если можно было так выразиться. Может, не совсем добровольный — потому что до сих пор у меня было ощущение, что меня поймала чужая воля и посадила на цепь.       Но как бы там ни было... Теперь уже ничего нельзя было изменить.       Данс едва заметно качнул головой, принимая мой ответ и ничем не показывая, устраивает он его или нет.       Он ничего не ответил, и я тоже не говорила больше ничего. Не хотелось, да и я понимала — что бы я ни сказала Дансу, на какой бы его вопрос я бы ни ответила, я только лишний раз причиню ему боль. Просто смотрела в теплые янтарно-карие глаза и молчала.       Я всего лишь маленькая и глупая зверушка... Мотылек, заметавшийся между двумя языками пламени. Куда делась прежняя я? Рассудительная, здравомыслящая, твердо и уверенно знавшая, чего хочет и каков будет следующий шаг. Где она? Кто вот эта я, новая? Мечущаяся из одной крайности в другую, способная лишь на то, чтобы следовать туда, куда укажет чужая воля — пусть даже не воля человека, но необъяснимая и невыносимая воля стального духа, рожденного на этой Пустоши, выжженной радиацией и человеческой ненавистью...       Замок двери поддался довольно легко — стоило только немного подцепить его обычной отмычкой. И это тоже насторожило меня. Не может, ну не может быть, чтобы так легко...       Щелчок вскрытого замка раздался одновременно с щелчком предохранителя — Данс сделал мне знак отойти к стене, вскинул карабин. Я мимоходом отметила его сосредоточенность, его каменное нахмуренное лицо. Дансу тоже не нравился этот неправдоподобно гладкий и легкий путь. Открывшаяся дверь игриво плеснула в нас тонкий запах озона.       Не знаю, как он мог мне нравиться раньше. За последние полгода я научилась ненавидеть озон — потому что он означал совсем не то, что до войны. На Пустошах витающий в воздухе озон означал, что здесь была перестрелка, а не гроза. Впрочем, внутри Института озоном пахло всегда.       Круглое полутемное пространство, поделенное на несколько отсеков, утыканное непонятными приборами и панелями, опутанное проводами... С круглой же площадкой в центре.       Телепорт.       То, путь к чему оказался намного легче и проще, чем я могла ожидать... И чем мог ожидать Мэксон.       Не может быть, чтобы он ошибался.       Но тем не менее — здесь было пусто и гулко. Никого. Ни охраны, ни камер, ни датчиков движения. Никого и ничего.       — Это... это он? — как-то напряженно спросил Данс. — Что-то мне тут не нравится, — пробормотал он.       Я кивнула, соглашаясь с обеими его фразами, перекинула карабин за спину, вытащила из поясной сумки диск с записью и потянулась к терминалу.       Не нравится — это еще мягко сказано. Лучше бы перестрелка. Такая тишина и легкость угнетали, заставляли впадать в панику. Угнетали — всегда. Теперь же, в глубине подземного комплекса, паника нарастала как снежный ком, и я даже удивлялась ей.       В чем дело? После того, как мое размороженное тело нашло в себе силы жить и двигаться дальше, я не боялась смерти — в каком-то смысле я уже умерла, просто моё тело по инерции еще двигалось, пытаясь завершить какие-то дела, и пусть даже они в последствии на поверку оказались бессмысленны. Здесь же, глубоко под землей, в этой гнетущей тишине, скрывающей свои мерзкие тайны, почему-то приходила отвратительная уверенность, что нас уже погребли заживо.       — Подожди, — вдруг сказал Данс. Он не опускал карабина, его глаза метались от одного темного угла к другому, и было похоже, что и его тоже оглушает нехорошее предчувствие.       — В чем дело? — спросила я, невольно понижая голос. Но руку от терминала убрала, сжав диск в руке.       — Мне. Это. Не. Нравится. — раздельно произнес он, напряженный, сосредоточенный. Он мягко переступил с ноги на ногу, расширенные глаза обшаривали каждый крошечный клочок чужого подземного пространства. Но ничего не находили.       Я инстинктивно сняла карабин со спины, освободила ремень, чтобы не мешал, и перехватил его так, чтобы держать одной рукой.       Негромкий деликатный кашель прервал наше недолгое молчание. И хоть был он весьма и весьма тактичным, я вздрогнула. По коже продрал мороз.       — Приветствую, — насмешливо произнес надтреснутый старческий голос. — Я бы назвал тебя «мама», но, боюсь, мы оба немного опоздали для таких банальных, но несомненно трогательных, вещей.