Начало

      — Старейшина Мэксон!       Резкий окрик словно плеснул в меня холодную воду. Я вздрогнула всем телом, вырываясь из мужских рук. Его пальцы моментально сжались, удерживая меня на месте.       — Я слушаю.       — Старейшина! — запыхавшийся рыцарь как будто не заметил меня, и я попыталась обернуться, выкручиваясь из захвата. Видимо, случилось что-то серьезное, если вдруг не заметили такое. — Атака!.. На аэропорт!.. Синты... Их... много.       Атака??? Я завозилась, выдираясь из рук Мэксона.       — Синты? Уверены? — спросил он, и я даже удивилась, насколько спокойно можно уточнять такие новости.       — Так точно. Видимо, пробиваются к Либерти Прайму.       — Объявить тревогу. Ты — быстро к винтокрылу... — отдавал приказы Мэксон уже на бегу. Я машинально провела рукой по ременной перевязи, погладила, как любимое животное. Под ладонью привычно перекатились подсумки с патронами, словно сами собой переползая ближе к левой руке. — Сколько отрядов сейчас в аэропорту?.. — резко и коротко спрашивал Мэксон, — Отправить на защиту Либерти Прайма. Быстро! Быстро! — Он запрыгнул в винтокрыл, посмотрел на меня, как будто вспоминал, зачем я здесь. — Нет. Ты остаешься.       — И не подумаю, — прошипела я и подвинула его, забираясь в кабину, — И если не хочешь подрывать свой авторитет, препираясь со мной, то просто сделай вид, что так и надо... Прекрати, Артур! — воровато оглядываясь на пилота и убеждаясь, что он занят, зашептала я. — Не время и не место спорить.       — Старейшина.       Мэксон, не оглядываясь, протянул руку куда-то над моей головой, поймал карабин, перехватил его в другую руку, и снова вытянул, ловко принимая перевязь с патронташем — и всё это было проделано совершенно не глядя в ту сторону. Вместо оружия его тяжелый взгляд был устремлен на меня.       — Старейшина Мэксон, — сказала я уже громче, — Спасибо за оказанное доверие. Я понимаю, что сейчас у вас каждый ствол на счету. — нагло добавила я, бесцеремонно двигая его вглубь кабины.       Я выдернула берет из-за пояса, надела, привычно заправив под него волосы. Открыла оружейный контейнер, достала карабин, набила сумки ядерными батареями, вытряхивая их из коробок прямо так. Мэксон молчал, как-то пугающе-бесстрастно наблюдая за моими действиями — то ли потому что винтокрыл уже взлетел и за гулом двигателей было бы сложно что-либо разобрать, то ли потому что его настолько обескуражила моя наглость, то ли потому что ему стало не до меня.       Я передернула затвор карабина, щелкнула предохранителем. Стандартный карабин, нисколько не модифицированный... Но ладно. И такой сойдет. Мой-то остался у Данса... Интересно, где он сейчас? Данс, в смысле, не карабин...       Мои мысли оборвались открывающейся перед глазами картиной. В густых сумерках вспышки лазера были особенно заметны и... эффектны. Мелькали, как новогодняя иллюминация, заставляя вспомнить довоенные праздники.       Белые фигуры синтов-бойцов резко выделялись на фоне черного покрытия аэропорта, мелькали, отражая красные лучи лазера. И знакомые, очень даже знакомые вспышки сработавшего телепорта... Вспышки следовали одна за другой, взрывали воздух целыми пучками, испуская в пространство все новых и новых синтов. Те проворно разбегались во все стороны испуганными муравьями, мельтешили в обманчиво беспорядочном движении. Большая часть их тут же падала, разлетаясь под косящим их сплошным огнем гатлингов. Но вспышки телепортов следовали одна за другой, сливаясь в одну быстро-быстро мигающую иллюминацию. И новые белые полимерные фигуры заполняли пространство с ужасающей скоростью и в ужасающем количестве.       — Снижайся!       Винтокрыл угрожающе накренился и дернулся, когда в один из винтов ударил голубой луч. Гул двигателя прервался, надрывно взвизгнул.       — Быстро! Быстро!       Мэксон взялся за поручень, сжимая карабин. Бросил на меня короткий взгляд.       Молча.       И спрыгнул на полном ходу прямо на крышу ангара.       — Уходи отсюда! — заорала я, наклоняясь к пилоту. Я не была уверена, что сплошной гул перестрелки и свистящий ветер не поглотит мои слова, но пилот коротко кивнул, выдергивая из-под сиденья карабин.       И я, схватив поручень, резко бросила свое тело в темноту, истерично вспыхивающую лазерными лучами. Приземлилась на крышу, отчетливо ощутив, как прогнулось подо мной древнее покрытие, перекатилась, гася силу удара и сжимая карабин в судорожной попытке не потерять его. Над моей головой разорвались голубые лучи, хищно вгрызаясь в пустоту.       Я скатилась по крыше, прижалась к стене, и рванула вперед, оскальзываясь на кусках разбитого асфальта. Мельтешащие белые фигуры словно встрепенулись, поток синтов-бойцов проворно хлынул в мою сторону.       — Ad victoriam!!! — перекрывая треск выстрелов рявкнул голос где-то справа. И несколько белых фигур покатились в разные стороны, сшибая тех, кто не успевал уворачиваться.       Всё же хорошо, что они так заметны — синты... Я вскинула карабин, прижимаясь к стене спиной. Целиться не было времени. Да и необходимости — их было очень много, и мне можно было просто нажимать на спусковой крючок, не особенно глядя, куда я стреляю. С тоскливым ревом взорванных двигателей над полем пролетели останки винтокрыла, накренившись на один бок, и машина врезалась в землю, обдав и меня, и синтов жаром пламени и снося их рваной взрывной волной.       Я машинально вжалась в стену, закрывая лицо рукавом от пучка искр, что летели прямо в меня. И бросилась бежать, на ходу отмечая зашевелившиеся белые фигуры, что уцелели после падения горящего винтокрыла. И стараясь не обращать внимания на звон в голове.       — Ad victoriam!!!       Со вспышками лазера смешивались яркие сполохи фонарей на шлемах силовой брони. Металлическая поверхность брони отражала и эти самые сполохи, и лазерные лучи, увеличивая общий хаос смертоносной иллюминации.       Еще один энергетический выдох телепорта — и нам навстречу посыпалась новая волна синтов. Ворота, ведущие к ремонтному отсеку!.. Либерти Прайм!..       — Сюда, паладин!       Голубые лучи разорвали пространство вокруг меня, обдавая сожженным воздухом — я рывком отклонилась, тут же ощутив, как мое плечо обожгло. Один из лучей чиркнул по нему, вырывая кусок формы. Я перехватила карабин, машинальным движением сшибла с формы пламя. Со стороны одного из ангаров ко мне приближались несколько бойцов — силовая броня разбрасывала масляные блики, металлический топот сливался с гулом стрельбы, из под обшивки ног во все стороны брызгали гильзы и куски асфальта.       — Сюда, быстрее, паладин!       И я попятилась в ту сторону, отстреливаясь и коротко поглядывая на ворота, перекрытые синтами.       — Пробиваемся внутрь! — крикнула я, махнув рукой в сторону ремонтного отсека. — Нельзя допустить их до Либерти Прайма!       Площадка, опутанная лесами и проводами, буквально вся тонула во вспышках лазера. Синты наступали — и это было очень хорошо видно, даже слишком хорошо. Их белые фигуры теснили внутрь бойцов Братства, просто давили их количеством. Вся площадь аэропорта уже пестрела лежащими неподвижными фигурами синтов, но они, казалось, от этого только прибавлялись, как головы мифической химеры.       — К Либерти Прайму! Не дать им добраться до него!!!       Передо мной сомкнулись спины в силовой броне, гатлинги вгрызались в мельтешащую белую толпу, прокладывая тут же зарастающие дорожки. Мы продвигались, но медленно, как же медленно!.. Откуда их столько???       У меня уже свело палец, нажимающий на спусковой крючок, плечо ныло от врезавшегося в него приклада.       — Они взорвали генераторы помех! — пробился сквозь шум голос, искаженный переговорным устройством брони.       — Как они туда попали???       А, впрочем, я задаю не те вопросы и не в то время. Да и я сама уже увидела в свете чудом оставшихся целыми прожекторов оплавленные останки генераторов, на фоне которых четко выделялись искореженные остовы силовой брони.       Из-под разорванной и изуродованной обшивки красноречиво расплывались красные лужи.       — О черт... — вырвалось у меня.       На леса, опутывающие Либерти Прайма, уже споро карабкались белые фигуры, проворно цепляясь за перекрытия. Настигаемые пучками красных лучей, они падали, на смену им приходили все новые и новые, лезли сплошным потоком, не уменьшаясь.       — Ad victoriam!!!       В воздухе стоял удушающий запах озона, воздух, казалось, даже искрил от его изобилия. С ним отвратительно смешивался запах оплавленного металла и пластика. И горелой человеческой плоти...       Наверно, меня тошнило, но я этого уже не замечала.       Остановить их. Остановить это институтское отродье.       Это всё, что было тогда у меня в голове. И не только в голове — этой мыслью, казалось, была я сама. Всего одной мыслью — и, наверное, именно она направляла мои руки, мои глаза и всё моё существо, ускорив реакцию, разгоняя меня так, как не смог бы ни один синт-боец...       Время уже привычно замедлялось, лучи летели мимо меня так медленно и красиво, что казались разноцветными лентами, развешанными для нелепого украшения.       Я выкрикивала какие-то приказы — но это всё происходило на уровне инстинктов. Бойцы подчинялись беспрекословно, проворно перегруппировываясь.       Мы всё же прорвались — когда ряды наступающих синтов немного поредели.       — За старейшину Мэксона!!! — и мы врезались в толщу наседавших на ремонтный отсек синтов.       Я задрала голову — опустившаяся на Содружество ночь испуганно задерживалась, было светло почти как днем, и я прекрасно видела, куда прорываются синты: Либерти Прайм — точнее, верхний уровень отсека.       К общему грохоту присоединился пульсирующий стук лопастей винтокрыла, рокот двигателя. Сверкающие над площадкой вспышки лазера выхватили темное брюхо винтокрыла, который немного снизился, разворачиваясь — и отразились в титановой обшивке силовой брони того, кто выпрыгнул из машины на полном ходу, и приземлился, выбив целый фонтан из обломков асфальта.       И эту обшивку я знала.       Очень хорошо знала...       Даже более того — я сама собирала её...       — Данс!!! — крикнула я. Я не звала его, просто вдруг прорвалось какое-то дикое пьяное ликование — и уже было смешавшись с группой бойцов в силовой броне, один из них повернул ко мне голову, на миг ослепив светом фонаря.       И отсалютовал поднятым карабином.       Яростно продираясь сквозь полимерную массу синтов, мы продвигались вперед — но гораздо медленнее, чем хотелось бы.       — Черт бы вас побрал! Синтетические ублюдки!!! — ругалась я в полный голос, орудуя прикладом, как дубинкой, и чувствуя, как затекли и одеревенели пальцы. Меня била крупная дрожь — но тело словно тоже одеревенело. Может, у меня и были какие-то ранения. Но я ничего не чувствовала. В лицо летели брызги крови вперемешку с каменной и асфальтовой крошкой. И я не знала, чья это кровь — и не моя ли собственная.       Посматривая вверх, я видела только верхний уровень лесов Либерти Прайма, и понимала, что мы можем опоздать. Все мы — непоправимо и позорно опоздать...       Я не знала, ранена ли я. Даже если так и было, то мое тело не пускало ко мне боль — как часто бывает в горячке боя. Я думала об этом, но боялась только одного — того, что мое тело поймет, что его убили, раньше, чем мы отобьем атаку.       Мой берет слетел и волосы рассыпались, но лицо не заслоняли — горячими порывами озона их сдувало у меня от лица. Несколько раз я с досадой стряхивала с них искры, когда они вдруг вспыхивали.       Отбиваясь и выкрикивая ругательства как боевой клич, я отстреливалась и тут же пинала — где ногами, где прикладом — белые трупы, раскидывая в стороны. Бойцы продвигались впереди меня, кося сплошным огнем и распинывая полимерные трупы.       Среди белых фигур начали мелькать другие, действующие более слаженно и, если можно так выразиться, умно. Они не лезли вперед, как тупое пушечное мясо...       Охотники.       — Черных вырезать первыми! — заорала я, всаживая сразу два заряда в голову одного из них. — Всех!!!       Фигура охотника подпрыгнула, когда его голова взорвалась как спелый фрукт, и откатилась, разбрызгивая вокруг себя красные фонтаны.       — Ad victoriam!!! — между очередями прорвал пространство крик, и металлические сполохи силовой брони словно встрепенулись.       На металлическую крышу ангара с оглушительным грохотом приземлился еще один боец в силовой броне, и от столкновения из-под ног брони вышибло снопы искр. Вороненая матовая обшивка, поймавшая на себя красноватые отсветы от горящих построек, дымящийся джетпак — это было более чем красноречиво.       Мэксон.       С металлическим лязгом он перехватил гатлинг, одним движением разворачиваясь в сторону Либерти Прайма. Джетпак с ревом изверг столб алого пламени — и Мэксон одним невозможным прыжком оказался на верхнем уровне.       Один.       Среди сошедшего с ума искрящего пространства, исторгающего все новые волны синтов — теперь уже на верхней площадке.       — Что они хотят? Взорвать его? — услышала я слева от себя яростный крик.       — Вряд ли! — крикнула я в ответ и, пользуясь заминкой, рывком вышибла из карабина пустую батарею, вставила на ее место новую. — Там же система управления!       Я произнесла это — и внезапно дошло до меня самой. Там же главный терминал, с помощью которого можно перепрограммировать робота...       Перепрограммировать...       Задать любую — абсолютно любую! — программу...       — Туда! — крикнула я, махнув рукой наверх. — Защищать старейшину! Защищать Либерти Прайма!!!       Уворачиваясь от чиркающих в воздухе лучей, немилосердно разрезающих, разрывающих пространство, врезающихся в остатки асфальта, я рванула к лестнице — точнее, к тому, что от нее осталось.       Отстреливаться было уже некогда.       Одним движением я закинула карабин за спину, одновременно впрыгивая на лестницу. Она немедленно зашаталась подо мной. Лестница была заметно перекошена — то ли от взрыва, то ли от того, что была вынуждена принимать на себя такую тяжесть, на которую никогда не была рассчитана. Я быстро перебирала руками по перилам, карабкаясь вверх и вполглаза отмечая движение на верхних этажах.       Бойцы Братства яростно теснили синтов, и белые фигуры разлетались вместе с отломанными кусками силовой брони.       — Ad victoriam!!!       Наверху голубые вспышки телепорта стали реже, переставая извергать синтов-бойцов. Взамен им энергетические выхлопы с короткими стонами начали выбрасывать в пространство охотников.       Вот это было плохо.       Очень плохо.       Я, не сумев сдержаться, вскрикнула и машинально прикрыла голову, когда мимо меня пролетело располовиненное туловище в остатках полимерной институтской брони. В следующее мгновение моё тело само развернулось — я выхватила карабин, выстрелила в упор, разнося белый полимерный шлем очередного синта. Раскинув руки и выкидывая при этом знакомый автомат, синт кувыркнулся и полетел в сверкающую лазерными вспышками темноту.       — Ad victoriam!!! — криком разодрал секундную тишину голос Мэксона. — Ad victoriam!!! — и голос слился с шумом, утонул в грохочущем визге гатлинга.       На верхнем уровне Мэксон бешено сражался, расстреливая и раскидывая с разные стороны синтов — и его фигура ярко и отчетливо выделялась черным пятном, вороненая обшивка силовой брони поглощала и туманно размазывала в пространстве красные лучи гатлинга. Я задрала голову, всмотрелась — и рванула дальше. Я не могла двигаться быстрее — карабин я уже не выпускала из рук, на лестнице не хватало ступеней, оставшиеся были объяты пламенем. Оно мне не мешало, но слепило, загораживало обзор.       Синты лезли на него со всех сторон, теснили Мэксона к самому краю площадки, давили количеством, заваливали собой... Его надолго не хватило бы.       Я врезалась в белую массу, в прыжке размахиваясь карабином и на ходу опуская приклад куда-то наугад. Раздался звук треснувшего ореха, под прикладом что-то подалось — и мне пришлось резко отпрыгнуть в сторону, потому что обладатель теперь уже разбитой головы завалился на меня. Карабин сам перелетел в правую руку, подсовывая мне спусковой крючок под палец — и красный луч словно в масло вошел в голову очередного синта.       И меня словно нечто отбросило в сторону, заставив перекатиться, сгрести в кулак что-то белое, рвануть к себе и закрыться этой белой штукой, как щитом — я отчетливо почувствовала, как выстрел разорвал механические внутренности моего «щита». Впрочем, это было не «нечто», а моё собственное тело. Оно видело больше меня, слышало и чувствовало всё происходящее всей поверхностью кожи — мне оставалось просто не сопротивляться ему...       На краю площадки что-то грохнуло — в свете лазерных лучей мелькнула титановая обшивка.       — Как там? — крикнул Данс, шлем его брони кивнул вниз, сверкнул, зловеще отражая красные лучи.       — Там ад, — ответила я, прислоняясь к его металлической спине и вышибая пустую батарею из карабина — как и много, много раз до этого... Как всегда. Я не напрягала голос, он и так услышал меня. Или понял.       До меня самой пока не доходило многое из происходящего — но я и не пыталась. Скорбь по погибшим будет — потом. Пока ей не место.       Я рывком вставила новую батарею, перехватила карабин, выкатываясь из-за спины Данса.       — Ad victoriam!!!       С окружавших ремонтный отсек полуразрушенных ангаров посыпались новые бойцы — силовая броня разбрасывала разноцветные блики, вышибала искры, тяжело и мощно ударяясь о металлическую поверхность.       Синты смешались, растеряли строй, стали отступать.       — Живых не оставлять!!! — рявкнул голос Мэксона и его было слышно словно сразу со всех сторон.       Они действительно отступали — и мне почему-то это не понравилось.       — Данс!!! — крикнула я, пытаясь перекричать гул стрельбы. — Данс, они пытались перепрограммировать Либерти Прайма! Данс!       Одним привычным жестом он оттеснил меня к себе за спину.       — Здесь скриптор, — ответил он, и дулом карабина махнул в сторону главного терминала. — Прикрой её! — и с легким и неожиданным для силовой брони проворством и даже грацией Данс развернулся, вскидывая карабин и расстреливая белые полимерные пятна, что замельтешили в опасной близости.       Стряхнув пламя со вспыхнувших волос (в который раз!), я перекинула карабин за спину и бросилась на самый верх лесов, к терминалу, карабкаясь по остаткам лестницы со всей возможной скоростью и досадуя на свою нерасторопность. Мне казалось, что я двигаюсь медленно, как через воду...       А может, так и было...       Потому что я не успела.       Тонкая фигурка девушки, что склонялась над терминалом, проворно перебирая пальцами по клавиатуре, после очередной вспышки лазера вдруг неловко и как-то картинно вскинула руки и начала заваливаться назад.       — Черт!!! — заорала я, бросаясь к ней в попытке поймать ее и не дать ей рухнуть на металлический пол. — Черт, черт, черт!..       Я подхватила ее и даже кольнуло удивление, что она оказалась такой легкой... Бросила карабин, стащила обгоревшую перчатку зубами, и достала из подсумка стимулятор — точнее, он сам прыгнул мне в руку. И вот это меня уже не удивило — стимуляторы в руки всегда прыгали сами. А в горячке боя — тем более.       Я всадила шприц в хрупкую шею скриптора прямо через одежду. Ничего не происходило всего одно мгновение, потом она зашевелилась, приходя в себя.       — Паладин, — заговорила она, цепко сжимая пальцы на моей руке, — Там... есть несколько кодов. Они их... — она закашлялась, машинально вытерла кровь, бегущую по подбородку. — Там вирус.       — Вирус? — переспросила я, понимая, как тупо звучит сейчас мой вопрос.       — Вирус, — повторила скриптор, вдыхая с бульканьем. Я не слышала хрипов, но тонкое тело скриптора лежало у меня на руке и я отчетливо чувствовала внутри нее «кипение» даже сквозь ткань формы, — Он... Либерти Прайм будет думать, что мы — его главная угроза. Он... уничтожит нас. Паладин... Его пока надо отключить. Иначе... иначе.. он взорвет нас. Я не могу исправить взломанный код.       — Что нам делать сейчас? — спросила я, и наверное, у меня были причины гордиться собой — мой голос прозвучал по-деловому спокойно и собрано.       — Я... — девушка вытерла кровь, размазав ее по губам и подбородку. — Я скажу. Но вряд ли смогу... сделать. — ее глаза были круглыми, расширенными, перепуганными, они сами отражали красные вспышки лазера не хуже стекол на шлеме силовой брони.       — Ты будешь говорить — я делать, — кивнула я.       Нашарила еще один стимулятор, вложила ей в руку.       — Не теряй сознания, солдат, — сказала я и за ремни перевязи потащила её к терминалу. — Это приказ.       — Слушаюсь, паладин, — она побледнела, но послушно сжала в пальцах стимулятор.       Звуки боя отдалялись от нас, сползали, возвращались на уровни ниже.       — Просто уничтожить терминал — не поможет? Мозг робота ведь как-то связан с ним?       — Уже нет... Его... — скриптор сплюнула сгусток крови. — Его перевели на автономный режим.       — Ясно. Что я должна делать? — не знаю, зачем я сказала, что мне ясно. Ничего мне не было ясно, да и мало я разбиралась в таких тонких материях... Но делать что-то в любом случае было нужно.       Перемежая отрывистые и хрипящие слова кровавым кашлем, скриптор принялась диктовать мне. Стоя на самом верху, я склонилась над клавиатурой. Ветер свистел в ушах — хотя, может это был и не ветер вовсе, а долетающие до меня звуки боя. Отсюда, с самого верха, бой внизу казался каким-то нереальным. Словно там двигались заводные солдатики, сверкая крошечными красными фонариками на своем игрушечном же оружии.       — Теперь вводи команду... — скриптор медленно продиктовала мне. — Подтверди. Что получилось?       Она в очередной раз тяжело закашлялась, вдыхая с таким трудом, что я содрогнулась. Мы продолжали делать эту работу, но я с беспокойством оборачивалась на нее все чаще.       Нужен врач. Она ранена. И то, что сейчас приходилось тянуть время, стремительно и неотвратимо уменьшало ее шансы на выживание...       — А теперь последнее... — она говорила, захлебываясь кровью. — И вот это...       Я старательно делала то, что она мне диктовала, и внутри меня все поджималось, уже холодея от нехорошего предчувствия.       — И это... — прошептала скриптор. — Всё.       И долгий хрипящий выдох, последовавший за этими словами, заставил меня буквально окаменеть.       — Нет! — крикнула я. — Держись, солдат! Держись!       Я бросилась к ней, упала на колени, пытаясь нашарить в подсумке еще один стимулятор.       Поздно.       Стимпак ей уже был не нужен.       Монитор терминала показывал последовательно отключавшиеся системы Либерти Прайма. Индикаторы быстро гасли один за другим, демонстрируя отключение всех источников питания робота.       Я подняла карабин. Передернула затвор, невероятным усилием воли загоняя внутрь горькую волну отчаяния и горя.       Сколько еще жизней уйдет вот так, у меня на глазах??? Отнятых мной или по моей вине...       Взглянула еще раз на погасшие индикаторы — Либерти Прайм застыл, как огромная бесполезная кукла. Замер, повис на опутавших его проводах. Что ж, по крайней мере сейчас он уже был никому не опасен.       Снова посмотрела на неподвижное темное пятно, в которое превратилось тело скриптора. Сюда не долетал свет прожектора, а то зеленоватое тусклое свечение, исходящее от монитора терминала, ничего толком не освещало, лишь добавляя обреченности и ощущения конца мира.       Я закинула карабин за спину, одним движением вдевая руку в ремень, перемахнула через ограждение — лестница, ведущая на верхний уровень, была объята пламенем, которое надежно скрывало, есть ли под ним еще ступени. Я уцепилась за ограждение — оно заметно раскалилось, а перчатку я как сняла, так и забыла о ней.       Бой внизу продолжался — но уже далеко не такой жестокий. Скорее, и не бой вовсе, а небольшие разрозненные стычки, которые быстро вспыхивали и так же быстро гасли. Синты отступали, бойцы в силовой броне теснили остатки, разбитые на группы синты уже не были настолько грозной силой. Новых вспышек сработавшего телепорта не было, а без постоянного пополнения рядов синты-бойцы не представляли почти никакой опасности.       Я сползла по ограждению, держась одной рукой, помогая себе ногами. Форма провезлась по покореженным металлическим перилам лестницы, цепляясь за щербины застежками.       — Нора.       Я коротко взглянула на Данса, мотнула головой, отводя взгляд.       Про успех миссии можно было и не спрашивать — выключенный робот был виден весьма отчетливо. Невысказанный вопрос касался другого...       Металлическая рука силовой брони легла мне на плечо, бережно сжала.       — Это война, солдат, — без выражения произнес искаженный переговорным устройством голос. — Все делают то, что должны. И все понимают, что это может стать последним делом в их жизни.       Меня бы взбесила эта реплика, если бы её сказал кто-то другой. Но не Данс.       Он действительно так думал.       — Я знаю, Данс... — это ответила даже не я, а пришедшее откуда-то из глубины странное чувство. Я бы назвала его долгом и ответственностью, но в свете последних события уже не была уверена, что способна на это. — А ты тут как оказался?       Металлические блоки пошевелились, что можно было принять за пожимание плечами. Шлем невнятно кивнул куда-то вверх.       — Потом. Сейчас еще есть одно дело, — безлико ответил голос из переговорного устройства.       — Да, — я сняла карабин со спины, осмотрела батарею. Заряда вполне могло хватить...       — Нет, — почти одновременно со мной возразил он. — Пойдем. Здесь уже разберутся без нас.       — Что? Куда?       Данс не ответил и, разбрасывая масляно-огненные блики остатками титановой обшивки, потопал вперед, в сторону ангара. Стреляные гильзы музыкально звенели, ударяясь о подошвы, хрустели под ногами силовой брони. Ветер трепал пламя, и оттого казалось, что оно пляшет от непонятной извращенной радости, когда в том же ритме с пламенем танцевали рваные клочки не догоревшей полимерной брони.       Звуки коротких стычек стихли окончательно, и почему-то только теперь стало по-настоящему страшно. Странно... В горячке боя страшно мне не было. А вот теперь, когда на остатки аэропорта опустилась тишина, стало как-то тягуче-тоскливо, словно в мире исчезла вся возможная жизнь. Всюду, вокруг меня были только эти тучи пепла, поднимающиеся в раскаленный, переполненный озоном воздух. И еще кружащиеся непрогоревшие клочки белой полимерной брони. И искореженные куски металла, когда-то бывшие блоками силовой брони.       Не так уж и мало оставалось в этом неспособном умереть мире, если подумать...       Даже Данс, такой близкий когда-то, тоже превратился в металлического гиганта, которым, наверное, и был всегда.       И этот гигант, не оглядываясь, шел впереди меня, с металлическим скрежетом топая по тому, что осталось от покрытия, разгребая кучи гильз, перешагивая через те трупы, которые по какой-то случайности лазер не обратил в пепел.       Над площадью аэропорта нарастал рокот лопастей винтокрылов, которые приземлялись, высыпая из своего нутра людей.       Живых людей... Даже странно стало, что в этом мире еще остались живые люди, способные передвигаться... Я шла вслед за Дансом, как-то отрешенно отмечая их присутствие. Они проворно передвигались по площади, склонялись над тем или иным темным пятном, осматривали. Некоторые такие пятна грузили на носилки и быстро, почти бегом несли к винтокрылам.       Остальных волокли и складывали поодаль ровными рядами... Я взглянула на эти темные неподвижные ряды и отвернулась.       — Нора, — оглянулся на меня Данс, когда я замешкалась. Его голос, по-прежнему ровный, даже равнодушный, немного привел меня в чувство, — Ты сделала, что было в твоих силах. Остальное сделают медики.       Я кивнула.       Сама не знала, чего я высматривала. Или знала, но не хотела признаться.       Тут и там медики быстро и привычно выламывали куски силовой брони, вытаскивая оттуда человека. Разломанные стрельбой и медиками блоки силовой брони со звоном разлетались, ударяясь о кучки гильз. И я почему-то вздрагивала от этого звука.       Мы миновали разбитые ворота, спустились на нижний этаж, и Данс остановился возле одного из станков.       Некоторые станки здесь еще пустовали — и было более чем понятно, почему... Та же силовая броня, что стояла в стойках, выглядела жалко и потрепано. Равно как и бойцы, что вяло возились возле нее, пытаясь привести в чувство эти остатки. С шипением броня открылась и Данс, ругаясь вполголоса, вышел из нее. Не переставая что-то тихо и недовольно бормотать себе под нос, он принялся осматривать броню.       Я, скрестив руки на груди и прислонившись к одной из стоек, молчала и ждала, наблюдая за этими манипуляциями. Данс — здесь. Изгнанник. Синт. Помогающий отбить атаку. Убивающий синтов.       Офицер Братства Стали.       Синт.       Я снова видела его здесь — но в тот момент меня это не удивляло. Вообще никаких эмоций не осталось, словно они сгорели там, у терминала управления Либерти Праймом.       В одном из отсеков, выделяясь неровным пятном, чернела вороненая матовая броня с примонтированным к ней джетпаком. И я даже поморщилась от непонятного и глупого облегчения.       Нет, испытывать эмоции я была всё ещё в состоянии. Но сейчас это оказалось довольно болезненным. А испытывать их по отношению к Мэксону... Да еще такие...       Я же не видела его с той минуты, как Данс отправил меня к терминалу Либерти Прайма... Но я никак не могла ожидать от себя того, что буду за Мэксона беспокоиться. Если броня здесь, стоит ровненько в своей стойке, значит, ее обладатель имел достаточно сил, чтобы дойти до него на своих ногах, и оставить броню именно так, как надо для ремонта.       Но ее никто не собирался ремонтировать. Как будто менее часа назад ее не трепал сплошной лазерный огонь, и как будто я не видела своими глазами, как от нее отскакивают целые куски обшивки.       В ангар потихоньку стекались те, кому посчастливилось уцелеть и добраться до ремонтного отсека для брони своими ногами. Становилось всё более людно. Но кое-кого всё же не хватало...       — Где Мэксон? — спросила я.       — Здесь, — ответил усталый голос откуда-то сзади, заставив меня круто развернуться.       Старейшина приблизился к нам и остановился напротив меня. Тяжелый взгляд медленно прополз по мне с головы до ног, словно ощупывал.       Я вскинула руки, отшатнулась назад — машинально, всё было машинально... Мне казалось, что после пережитого я могла бы выдержать что угодно. Но...       Но не это.       Просто... На меня смотрели глаза не человека.       В распахнутом воротнике формы я видела ожог, что расплывался на его шее и груди, и убегал под ткань, сплавившуюся с металлическими деталями формы. Такие же ожоги покрывали его руки, но он не обращал на них никакого внимания.       И вроде внешне ничем он от нас не отличался, те же ожоги, гарь, оплавленная форма — но волна необъяснимой мощи, что тяжелым ореолом колыхалась вокруг него, стала совершенно невыносимой. Сшибала с ног, отнимала все силы, скручивала — как гнев, пришедший из самого сердца геены.       — Это только первая атака, — медленно и глухо сказал он, обращаясь словно ко всем сразу.       Всякая возня возле станков прекратилась, стало тихо. Все замерли, выпрямились. На старейшину устремилось несколько десятков пар глаз. Все зашевелились, бросая свои дела, подошли ближе. Те, кто показался в воротах, ускорили шаги, едва не бегом стремясь оказаться поближе, услышать то, что скажет старейшина.       — На этот раз они зашли слишком далеко, — сказал он и голос его, набирая силу, зазвенел сталью, — Несмотря на то, что наш враг неоднократно показывал нам свое лицо, только теперь он осмелился на открытое столкновение! Институт и его ученые безумцы не знают меры, и...       Над нашими головами само пространство едва не искрило от гневной тяжелой мощи. Но на этот раз призыв к войне, заражение жаждой разрушения — всё это было подобно исцеляющему бальзаму.       — ...и мы исполним свой долг перед Братством Стали и перед человечеством — ибо только мы можем спасти человечество от новой катастрофы...       Я прекрасно понимала, куда он клонит — да, наверное, не нашлось бы ни одного человека в Братстве, кто не понял бы.       Вот он — тот самый день, которого мы все ждали. А некоторые еще и боялись.       Я, например. И не надо было никакого мужества или отваги чтобы признать это — признать свой страх.       Разве можно бесстрастно думать — знать! — о том, что мне предстоит уничтожить собственную родную кровь?       — Однажды это уже произошло — и последствия этого человечество видит на протяжение уже двухсот лет. Но даже это, даже знание того, к чему могут привести бесконтрольные действия учёных — не способно сдержать безответственную и безумную деятельность Института!       Речь старейшины взлетала, охватывала всех грозовой тучей, искрила молниями — возможно, громовые раскаты звучали сейчас не только у меня в голове, в ушах, в самом сердце, заставляя его сжиматься от священного мистического ужаса.       Сейчас перед нами стоял не человек.       Само воплощение тяжелого и невыносимого в своей мощи духа стали.       — Вы все до единого пошли за мной, не задавая вопросов, — продолжил Мэксон, — и для кого-то из вас это было нелегко. Однако, самое трудное у нас еще впереди. Наш враг...       И новые громовые раскаты сотрясали всё существо до глубины души... И снова, и снова. Рождая все тот же необъяснимый древний ужас.       — Мы — сталь! Мы заострены и закалены!.. Мы и только мы должны победить в этой войне, ибо лишь в этом случае у нашего вида есть шансы! Только от нашей победы зависит выживание всего человечества!       Его слушали. Ему внимали.       Внимали, казалось, всей поверхностью кожи. Всей своей сутью — если она еще оставалась у каждого из них в отдельности, отчего-то не успев слиться с общей сутью Братства Стали... Я поглядывала на окружавших меня людей, потрепанных этим недолгим и жестоким боем, потерявших тех, кого они знали, и понимала, что это правильно — то, что говорит старейшина, и говорит даже не он, а сам дух стали. Это правильно — дать им то, что дает Мэксон. Чувство принадлежности к целому.       Ты потерял своих товарищей, тех, кто был тебе дорог — но ты всё равно не один. И пока ты в Братстве — ты никогда не будешь один.       Мы больше, чем семья.       Мы — Братство.       — Ad victoriam! — выкрикнул дух стали голосом Мэксона и вскинул его же руку в приветствии.       — Ad victoriam!!! — разнеслось следом, отдаваясь в ушах стройным многократно повторяющимся эхом. И словно бы сама несокрушимая мощь стали отразила боевой клич Братства, этот клич вдруг заметался между бойцами, оживляя, омывая их новыми силами, новой волей к победе.       Дел было много. Так много, что даже на раздражение не оставалось уже ни сил, ни времени.       Было уже позднее утро, когда они наконец закончились.       — Данс! — позвала я, когда мимо меня быстрым шагом прошествовал знакомый силуэт. Он повернулся ко мне, бросил на меня всего один взгляд, короткий, хмурый.       Не ответил.       — Данс. Не хочешь мне объяснить... это? — я как-то сама собой откачнулась от верстака, пошла к нему. К тому времени я вроде бы уже немного пришла в себя — и если тогда, после боя, мне было вообще не до чего, то уж теперь, когда прояснилось не только на улице, но и у меня в голове... Офицерская форма была на нем более чем заметна. И сидела на нем так привычно, так правильно — что поневоле хотелось ущипнуть саму себя. Та история с казнью... Уж не приснилось ли мне это?       — Надо? — устало спросил он.       — Не знаю, — ответила я, разглядывая на нём форму так пристально, словно видела ее впервые. — Данс... Это же... Как???       — Потом... — и он не успел договорить, как его перебили. Подлетевший к нам скриптор, запыхавшись, выпалил:       — Паладин! — и мы с Дансом оба обернулись. Потом посмотрели друг на друга, и я впервые увидела на его лице тень улыбки. Я так и не поняла, к кому из нас обращался скриптор — возможно, сам скриптор тоже не понял. Но оказалось, что это было неважно. — Вас обоих хотел видеть старейшина Мэксон! Он на летной площадке.       Данс развернулся.       — Пойдем. Вот оно, то самое дело, о котором я говорил, — пояснил он бесцветным голосом.       — Что еще за загадки?       Он не ответил. И пока мы шли, вообще не проронил ни слова.       — Старейшина... По вашему приказу...       — Я вижу, — перебил меня он, не глядя на меня, но смеряя Данса странным взглядом. — Идите за мной.       Вместо перчатки на левой руке Мэксона белела повязка, резким и чужеродным пятном выделяясь на фоне черных пятен гари. Оплавленная молния его формы надломленно позвякивала при каждом его шаге — когда я подошла ближе, то увидела точно такую же ссадину у Мэксона на груди. Ему пришлось отрывать молнию вместе с кожей?..       — Мне пришлось о чем-то думать так, как я думать не люблю, — произнес Мэксон, когда мы пришли. Это было достаточно большое помещение, и я не знала, как его использовали до войны. Теперь в нем ровными рядами стояли ящики с запчастями для силовой брони, некоторые даже были всё ещё герметично запечатаны.       В воздухе стоял густой солоноватый запах смазки — после боя многие ящики уже были открыты — если не сказать разорены...       — А я не люблю думать на бегу, — добавил Мэксон, задумчиво разглядывая эти самые ящики. — Но сейчас это ничего бы не изменило... — он помолчал, сцепил руки за спиной. Перевел взгляд на меня, — Во-первых, ты сама понимаешь, что тебе здесь больше не место... Что бы ты ни думала на этот счет, но факт есть факт... И я не имею права рисковать сразу двумя жизнями — своего ребенка и своей женщины. А после этой атаки на нас — тем более.       Своей... женщины...       Своей.       Я молчала.       Бросила короткий взгляд на Данса — тот дернулся как от боли, когда старейшина произнес эти слова. Непроизвольно, словно был готов к чему-то болезненному, но все равно — не ожидал, что будет настолько больно...       Стыдно мне не было. Просто вдруг вспомнилась скриптор, которую мне не удалось спасти... И вспомнила, как тело живого человека мгновенно превращается в пугающую черную тень, как только жизнь покидает его. Я подумала, что смерть в который раз обошла меня — для чего? Для того, что мучить того, кто этого не заслуживает?       Смотрела в стальные глаза. Понимала, что любое мое слово сейчас разобьется о несокрушимую мощь стали, что навеки была воплощена в старейшине. Его гнев и ярость были бы понятны и не так страшны — совсем не так, как то, что древним морским чудовищем поднималось из темных глубин его сущности сейчас. Поднималось, вдыхало чуждый ему воздух и выдыхало тяжкий стальной дух, обращая всё пространство в самого себя...       — Во-вторых, — произнесло чудовище помертвевшим голосом Мэксона — помертвевшим, потому что настолько мало осталось в нем жизни, что сам звук его был чуждым и нечеловеческим, — Данс. Я позволил тебе вернуться в Братство... Впрочем, если называть вещи своими именами, то я просил тебя вернуться. Не думаю, что твой первоначальный отказ был вызван нежеланием...       — Я уже говорил, — отрывисто сказал Данс. — Я не хочу подрывать твой авторитет здесь. Сейчас, когда мы уже не на пороге войны. Когда она уже началась. Перешептывания и косые взгляды — это будет подобно удару в спину нашим солдатам.       — Ты прав. Поэтому у меня для тебя есть другое дело... Я доверяю тебе... Только ты сможешь защитить их, — Мэксон кивнул на меня. — И... это не приказ. Это просьба.       — Я сделаю всё, — твердо ответил Данс, и на миг мне показалось, что передо мной не два разных человека.       Жесткое веяние стальной мощи слило две фигуры воедино — и словно сам дух стали на мгновение показал мне свое лицо, взглянул на меня ледяными нечеловеческими глазами...       — Хорошо, — сказал Мэксон, отворачиваясь. — Тогда... Цитадель.       Но вдруг замер. Медленно повернулся к Дансу.       — Я забыл тогда сделать еще кое-что... В ту нашу последнюю встречу, — сказал он. Сунул руку в карман и что-то извлек из него.       И, сделав резкое неуловимое движение, кинул это что-то Дансу. Тот, вскинув руку, поймал и разжал ладонь.       В тусклом свете матово сверкнули жетоны.       — С возвращением, паладин, — ровно сказал Мэксон. — Не подведи меня.       — Что? — я непроизвольно повысила голос, переспрашивая, — Цитадель?       — Не устраивай истерик. Хотя бы сейчас, — голос старейшины был пугающе спокоен.       — И не собиралась, — соврала я. Что ж, вот в этом он действительно был прав — истерики сейчас совершенно не требовались. — Просто... — я глубоко вздохнула, призывая себе на помощь всё возможное убеждение. — Просто сейчас это не то, что нужно.       Взгляды вперились в меня — оба.       — Не говори ерунды, — бесцветно произнес Данс. — Теперь это стало слишком опасно. Содружество сегодня превратилось в большую арену — и не надо много ума, чтобы понять, что для тебя это будет...       — Я знаю, — раздраженно прервала я его. И тут же попыталась взять себя в руки. Истериками я ничего не добьюсь. — Ты хочешь сплавить меня в Цитадель? — я повернулась к Мэксону. — Сейчас? Когда Институт открыто показал, что будет бороться с нами исключительно радикально?       — Именно поэтому, — согласился Мэксон.       — Нерационально, — ответила я, отчаянно пытаясь держать такой же ровный и бесцветно-равнодушный тон. — Ты сегодня лишился возможности использовать Либерти Прайма. Когда его можно будет восстановить, неизвестно. Никто не знает, как именно его взломали, и сколько времени потребуется скрипторам, чтобы всё восстановить. А времени у нас нет.       Мэксон молчал — а я, отчетливо ощущая ползущие по мне холодные щупальца стальной мощи, едва могла дышать и оставаться на месте.       Что ж. Если он не возражает сразу, значит я права.       Да черт побери, я и сама знала, что права!..       — Наша задача — проникнуть к главному телепорту Института. А он находится в самом подземной комплексе... Ты знаешь, что туда есть и другой путь, — продолжала я. — Через систему охлаждения реактора.       — Что ты предлагаешь? Послать на эту миссию тебя? — спросил Мэксон, и его голос впервые прервался. Немного, едва заметно. — Исключено.       — Почему? — не сдержавшись, я всё-таки повысила голос. — Только я знаю, как войти туда. Только я могу там ориентироваться. Только я знаю, черт побери, куда идти дальше!.. Ты уже понимаешь всё сам, Артур.       Мэксон молча смотрел на меня.       Он понимал. И наверное, даже больше, чем я.       Что я читала в этом взгляде... Многое. Так много, что это нельзя было бы высказать словами, а если и можно — то он, старейшина Братства Стали, просто не знал таких слов.       «Самопожертвование? — спрашивал стальной взгляд, — Или самоубийство? Что это, девочка? Что?»       «И то, и другое, — беззвучно отвечала я, — Другого пути всё равно нет. Для нашей миссии... Для меня. Для тебя».       Сказать это вслух не стоило и пытаться. Он — Мэксон. Он примет это в любом случае, даже если ему самому будет мучительно — смертельно! — больно от принятого решения.       А ему будет.       Наверное, мне надо было бы позлорадствовать... Ради миссии он вынужден жертвовать не только одним из своих лучших бойцов, как когда-то было с Дансом. Он будет вынужден пожертвовать тем, что согревало его стальную холодную душу, тем, что он считал принадлежащим себе. Своим будущим, продолжением своего рода.       И он пожертвует. Потому что он — Мэксон. Старейшина Братства Стали. И интересы Братства всегда будут превыше личных.       Я смотрела на него, ждала его решения. Напряженно ждала... Я понимала, что буду спорить с ним до последнего — и он, видимо, тоже это понимал. Но молчал. Как будто в моих глазах видел все те аргументы, что я могла бы привести, но не хотела этого делать.       Пока.       Не хотела загонять старейшину Братства в угол его собственными принципами. Да это и не требовалось — он сам понимал, что уже загнан туда.       Мэксон тоже смотрел на меня.       — На Придвен, — сказал он наконец и потер глаза бесконечно усталым жестом. — Возвращайся туда и жди меня. Есть... последние инструкции для тебя... Наши аналитики уже продумали этот вариант с водопроводной трубой Института... — он помолчал, отнял руку от лица, и стальные глаза снова прошлись по мне колючей ледяной лаской, — Разведчику, который пойдет на то, чтобы пробраться в Институт, есть, что услышать от аналитиков и от меня. Но... я не думал, что это будешь ты...       — Буду. Я. — раздельно и твердо сказала я. — Ты сам знаешь, что самый оптимальный вариант. И... я не верю, что ты не думал, Артур.       — Нора, — вмешался Данс. — Ты несешь ответственность не только за себя. По-моему, ты пытаешься действовать, не подумав.       Я мотнула головой. Может, так и было. Даже скорее всего так и было...       — Хватит морали. Я только тем и занимаюсь, что... — я не договорила и замолчала.       «...иду против совести и хоть каких-то приличий» — хотела сказать я, но не сказала. Потому что результаты этого противостояния с собственной моралью сейчас стояли прямо передо мной.       Оба.       И если бы дело касалось только их...       — Какая теперь разница? — проговорила я, чувствуя, как на меня наваливается усталость, сковывает и парализует все движения.       Мэксон отвернулся. Он и раньше не выглядел как двадцатилетний юнец — теперь же происходящее словно ещё добавило ему возраста.       — Иди, — резко сказал он. — Позже я позову тебя.       И я сделала то, что он мне сказал. Наверное, едва ли не впервые — беспрекословно...