Начало

      — Собирайся, — хмуро бросила я прямо с порога. — Тебе нельзя здесь оставаться.       Данс поднялся, неторопливо отряхиваясь. Оглядел каркас почти собранной силовой брони, только потом взглянул на меня. Его джинсы были заляпаны пятнами машинного масла, вокруг Данса в тщательно выверенном беспорядке лежали инструменты.       — Я знаю.       — Тогда не медли. Идем со мной.       Невозмутимость и каменное спокойствие заполняли всё пространство вокруг него — как будто другим чувствам просто не было места там, где был Данс. Он не удивился ни моему приходу, ни моему заявлению.       — Хорошо.       Я почему-то начала раздражаться.       — Ты даже не спросишь, куда?       Он пожал плечами, не спеша вытирая тряпкой руки, перемазанные машинным маслом.       — Ни к чему. Ты сама скажешь.       «А ты не оспоришь мое решение?» — ехидно спросил кто-то у меня в голове, но вслух я сказала совсем не то.       — А ты согласен?       — Да.       Я едва не выругалась. Но сдержалась, молча порылась в сумке, кинула ему свернутую кожаную одежду.       — Это тебе. Переоденься. Мы пойдем ко мне домой... Вернее, туда, где он был. Тебе лучше остаться там. По крайней мере, пока.       Это действительно казалось мне лучшим решением. Давно надо было переселить его так далеко, как только можно от вездесущего внимания Братства. Но эта мысль пришла мне в голову совсем не сразу...       В отделе снабжения царил порядок — но Мэксон не преувеличил, сказав, что там творится бардак. С трудом верилось, что в таком месте может происходить что-то... мистическое.       — ...ладно бы пропадали оружие или боеприпасы... Но не сублимированная еда!..       Да, это реально оказалось забавно — когда выяснилось, что один из работавших там тайком подкармливал гулей. Прятал их почти под носом у Братства, опекал, как домашних зверюшек.       Меня передернуло от отвращения. Таких зверюшек хватало по всему Содружеству... Перестрелять их не составило труда, гораздо труднее было убедить их опекуна без лишнего шума самостоятельно рассказать обо всем старшим. Он едва не бился в истерике, просил его понять...       Я-то понимала. Вопрос был в том, насколько его сможет понять руководство. К тому же та история с Дансом явно была ему знакома, и он по-моему пребывал в уверенности, что и его может постичь та же участь. Еще меньше недели назад я бы посмеялась, а теперь слушала его и сомневалась сама. Фактически он тоже был... хм... предателем. И не сочтет ли Братство его сомнение в правильности устоев Братства — читай «предательство» — достойным тотальных мер.       Однако, напоминание о Дансе и направило мои мысли в верное русло, и наконец-то выстроило их в ровный строй, как солдат на параде. Уж если Братство показало себя таким подслеповатым сторожевым псом, который не разглядел целую толпу гулей у себя под носом, то, надо полагать, и с Дансом это должно быть действенно. Просто убрать его из бункера, чтобы Братство потеряло его из виду — и уж во всяком случае мне так было бы спокойнее.       Выходя из полуразрушенного здания аэропорта, я круто развернулась и направилась прямиком в ремонтный отсек. С Дансом было всё понятно. Оставалось еще кое-что...       — Проктор Инграм?       — Паладин, — она приветствовала меня с явным удовольствием.       Вот уж у кого были одни железки в голове — хотя, уж это было объяснимо более чем. Она занималась восстановлением еще одного творения Братства — и, пожалуй, даже более впечатляющего, чем Придвен. И это творение, этот монстр, занимал все ее мысли, чувства — и если они у нее имелись, то, конечно там властвовать должен был именно он — этот металлический гигант.       Я задрала голову, с неудовольствием оглядела его, насколько могла видеть снизу. Опутанный строительными лесами и проводами, которые тянулись от самых двигателей Придвена, он представлял странное и какое-то неуютное зрелище. Как медленно оживающий труп.       Такой здоровенный стальной гуль.       Я едва только выбралась с нижних уровней бывшего здания аэропорта, и от моей формы вовсю несло тем, что осталось от гулей. Мерзость. Так и не получилось привыкнуть к ним — теперь же, когда я смотрела на возвращающийся к жизни труп Либерти Прайма, хотелось еще раз вытереть сапоги об землю.       Ну, так было не всегда — и когда-то он мне действительно нравился. Он воплощал в себе всю невероятную силу Братства Стали — олицетворял тех, для кого закрытых дверей просто не существовало.       Мощь.       Власть силы.       Тогда это было правильно: какое время — такая и власть.       Но не теперь.       Теперь он должен был остаться неподвижным памятником былой войне — не вмешиваясь в то, что творилось здесь.       — Красавчик, правда? — с гордостью матери спросила Инграм, указывая на Либерти Прайма.       Я кивнула, не с силах удержаться от того, чтобы не поморщиться. Я здесь не за этим.       — Проктор, — отворачивая от робота, вкрадчиво начала я, совершенно не уверенная, что как-то получу желаемое, — У вас же сохранилась та запись, которую я отдала вам? А вы не могли бы...       Ну конечно, она могла бы.       И вот теперь я то шла быстрым шагом, то бежала, разгребая ногами скудную растительность Содружества, а в кармане весьма обнадеживающе побрякивал маленький кусочек пластика, с которого и началась эта история.       Это согревало.       Еще больше согревало ощущение, что я не одна. Со мной снова был Данс! И почему-то вместе с ним было чувство, что прошло уже несколько лет, что мое одиночество длится так долго, что я уже начала дичать... Но... Я слышала позади себя ровное дыхание Данса, которое не сбилось ни разу. Его шаги, заглушаемые сухой травой. Тихий металлический шорох, когда он перехватывал карабин. Как будто ничего не изменилось.       — Данс?       — Молчи. Береги дыхание.       Ничего не изменилось.       — Данс!       Он предостерегающе вскинул руку и не ответил.       Ничего не изменилось — шорох наших шагов эхом отдавался у меня в ушах, звучал этими тремя словами, словно убеждая в этом меня саму.       — Привал, — объявил Данс и остановился.       — Уже? — я не сразу развернулась к нему, лихо проехав подошвами сапог по дорожке грязи и тормозя на ней, — Еще не совсем стемнело.       Ответом мне было два выстрела, от которых я подпрыгнула, разбрызгав грязь вокруг себя — спокойствием и хладнокровием Данса я не обладала. Потянуло горелой шерстью.       — Мне не нравится такой уровень освещения, — он меланхолично отшвырнул ногой собачий труп, и я почему-то проследила за тем, как труп, пролетев мимо меня, скатился в канаву. Счетчик Гейгера в пип-бое проводил его таким же меланхоличным потрескиванием.       И я молча скинула рюкзак на землю.       Хорошо хоть он не оставил этот кусок горелой собачатины валяться там, где тот был подстрелен.       — Данс?       Он сидел по другую сторону маленького костра, отвернувшись, и не глядя ни на пламя, ни на меня. Может, и было бы романтично любоваться друг другом в красноватых отсветах — но он запретил мне смотреть на огонь.       — К полной темноте глаза привыкают не сразу, — сказал Данс когда-то давно. — И вот смотришь ты на пламя, смотришь... А потом вдруг слышишь что-то, что направляется к тебе и явно собирается тебя сожрать. Оборачиваешься туда — и ничего не видишь. Потому что глаза привыкли к огню, а не к темноте. Огня лучше вообще не разводить, но если уж развела, то не смотри на него. Смотри в темноту. Опасность надо замечать первым — и лучше делать это глазами.       Костер потрескивал в маленьком углублении, огороженном камнями, и его почти не было видно. Необходимости в нем тоже не было — но мне так нравилось...       — Да?       Я кинула на него один короткий взгляд, и внутри стало как-то неудобно. Данс сидел, привалившись спиной к поваленному дереву, вытянув одну ногу перед собой и опираясь локтем о колено другой ноги.       — Ты взяла меня с собой не просто так, — ободрил он, не поворачиваясь ко мне.       — Да... — я вздохнула, думая, с чего мне начать выкладывать ему мой план. — Мне нужна... твоя помощь.       — Всё, что угодно, — тут же откликнулся Данс.       — Я... какое-то время не вернусь на Придвен... — протянула я, смутно понимая, что захожу слишком издалека.       — Почему?       Что-то в его тоне поменялось, только я пока не поняла, что.       — Ну... Я решила текущие вопросы, необходимости во мне пока нет...       — Это бегство, солдат.       — Нет!       Данс помолчал.       — Не придумывай других названий тому, что есть. Ты бежишь. Вопрос — от чего.       — Вовсе нет! — почти выкрикнула я, но тут же осеклась. Лишние звуки в ночном Содружестве — это лишний повод привлечь ненужных визитеров. — Нет, — повторила я уже спокойнее. — Ты... обещал поддержать любое решение, если оно... не будет... идти вразрез с решениями старейшины.       — Абсолютно так.       — Мэксон... — я помялась, не зная, как формулировать дальнейшее, чтобы не вызвать гневной вспышки со стороны Данса. Это было маловероятно, но если бы такое случилось, то, боюсь, я бы рисковала потерять его навсегда. А сказать ему, что я собираюсь действовать в обход приказам Мэксона... — Я не всегда могу понять его мотивы.       Данс повернулся ко мне — медленно, словно лениво, но я, наткнувшись на непонятную глубину его взгляда, снова растеряла все мысли.       — Нора. Что ты пытаешься мне сказать? — раздельно и медленно, как ребенка спросил он.       — Я... Ну... — и снова замолчала, понимая, что выгляжу крайне глупо.       Он тоже молчал. Смотрел на меня — и не было ни нетерпения, ни ожидания. Ничего. Только ледяное хладнокровие.       Я потерла виски. Без его помощи мне не обойтись.       — Послушай, — сказал Данс, видимо, не дождавшись от меня членораздельной речи. — Я видел... заметил... у тебя на запястьях синяки.       — Что?       Кровь бросилась в голову так резко, что я едва не потеряла сознание. Ах, ну я же совсем не о том хотела поговорить!.. И если и том, то уж никак не с Дансом!       О чем там я хотела с ним поговорить изначально — всё выветрилось в один момент.       — И... кровоподтек на губе. Недавний, кстати, кровоподтек... И я вижу, что он выглядит как укус, а не как след от удара.       Я машинально прикрыла рот ладонью, и откинулась назад — спряталась в густую ночную тень. Данс не смеялся надо мной. Он говорил совершенно серьезно, и оттого едкое облако смеси стыда, раскаяния и чувства вины опять наползло на меня, мешая дышать.       — Ну нет же! — с досадой воскликнула я, всё так же прикрывая рот рукой. — Ты не так понял!       — И теперь твое внезапное бегство с Придвена, — словно не слушая меня, продолжил он. — Да и еще в самую даль от него...       Он помолчал, глядя на меня своими непроницаемыми янтарно-карими глазами. Я не могла понять их выражения.       — Нора, — терпеливо продолжил он. — Я не хочу задавать лишних вопросов. Если ты не считаешь нужным рассказать о чем-то, значит, справляешься сама. Если ты просишь моей помощи, то говори яснее — или мне придется додумывать самому, а я этого не хочу. Воображение — плохой советчик, знаешь ли... Я не буду тебя осуждать, я обещаю.       Я вздохнула, почти всхлипнула. Жалко так всхлипнула, жалобно.       — Что ты хочешь услышать? — спросила я, и вопрос прозвучал так же, как и всхлип.       — Не знаю. Что я должен знать? Почему в твоей путаной речи связаны Придвен, Мэксон, моя помощь и... вот это? — он кивком указал на мои руки, потом на лицо. — Не потому ли, что у тебя с ним... — он секунду думал и потом весьма корректно закончил, — что-то было?       Я закрыла лицо руками — действительно, как ребенок, который только так и может спрятаться от взрослых. А взрослый... От норм своей морали? От стыда? От чего еще?       Перед тем, как спрятаться в ладонях, я увидела, как лицо Данса вдруг отразило непонятные чувства. Хотя... Я отняла руки и бросила на него быстрый взгляд. Нет, это просто меня морочили красные отсветы маленького, едва тлеющего костерка.       Это же Данс.       Бесстрастный каменный воин.       Он молчал. Смотрел на меня. Ждал ответа? Зачем? Сам же уже всё понял — и почему-то даже какая-то плита свалилась с плеч. В душе разлилась странная злобно-подростковая агрессия — ну-ка, скажи мне что-нибудь...       — Да, — ответила я, вздернув голову и глядя ему в глаза с беспочвенным глупым вызовом. — Было. У меня. С Мэксоном, — уточнила я, издеваясь скорее над собой, чем над ним, и при этом чувствуя себя постыдно и глупо. — Ты хотел услышать именно это?       — Нет, — ледяным тоном ответил Данс, — Но это был твой выбор. Я уважаю его.       — Ну ты и...       Хотелось его ударить. Сильно, наотмашь, чтобы звук пощечины слышала половина Содружества.       — Это всё, что ты ответишь мне? Данс? Неужели нет ничего, что может вывести тебя из себя? Ты и теперь ничего не скажешь? Почему? Тебе вообще наплевать?       — Нет, — резко ответил он. — Я уважаю твой выбор, — с нажимом повторил он, и голос надломленно звякнул, словно в него пытались пробиться какие-то чувства, но не могли. Не могли — ибо их сдерживала каменная стена. — Тебе пора тоже научиться делать это — уважать свободный выбор. В том числе и собственный.       — Ты же тогда сказал...       — Что люблю тебя? — почти перебил он меня, и голос прозвучал куда резче, чем обычно. — Это правда. И именно поэтому я уважаю твое добровольное решение, — твердо сказал он, глядя мне в глаза, и отсветы потухающего пламени плясали в них, как те самый чувства, которым не было выхода. — Тогда я не хотел, чтобы ты пострадала. Ни тогда, ни сейчас И... — он с некоторым напряжением вдохнул, — я не буду говорить, как тяжело было пережить... твой уход. У меня нет на тебя прав. Я и сейчас понимаю, что было бы разумнее держаться от тебя на расстоянии. Жаль, что ты так и не смогла понять это.       — Почему же ты передумал?       — Я не передумал. Я с тобой — пока тебе не угрожает опасность из-за меня... Нора, я согласен отдать за тебя свою жизнь. Но рисковать твоей я не буду — даже ради...       — Ты отказываешься от меня? И это твой добровольный выбор, который мне следует уважать?       Данс отвернулся, вновь облокачиваясь о ствол поваленного дерева, словно этот разговор выпил из него все силы.       А может так и было...       — Да, — негромко и до отвратительного бесстрастно произнес он. — Это мой выбор. И тебе следует уважать его.       Разговор зашел совершенно не в то русло, в какое надо было, и эта мрачная мысль преследовала меня все время, пока я утром сворачивала наш скудный лагерь. Машинально отпустила взведенный курок револьвера, проверила магазин, сунула револьвер за ременную перевязь. Собрала пустые упаковки от воды и сухарей, кинула в кострище — угли еще тлели и должны были уничтожить самые заметные следы нашего пребывания здесь. Мы ни от кого не бежали и не скрывались, но привычка оказалась сильнее.       Что ж. Вот мы и выяснили всё до конца.       Кажется, я ожидала чего-то подобного, потому что была спокойна — и без особых усилий с моей стороны. Счастье, то самое простое и незамысловатое — почти примитивное! — счастье в который раз ускользнуло от меня, и мне на миг даже стало страшно... Не потому, что оно ускользнуло, а потому что я так спокойно начала воспринимать это.       Может, это правда — то, чего боялась Хэйлин? И меня тоже покинула часть моей человечности?       На бегу глядя себе под ноги (в послевоенном мире на земле могло быть много неожиданностей, на которые лучше было не наступать) и иногда по сторонам (эти неожиданности могли не только смирно лежать на земле, но и выпрыгивать, казалось бы, из ниоткуда), я слушала собственное дыхание. Столько передвигаться бегом мне никогда не доводилось раньше... Двести лет назад. Сейчас бег уже не вызывал боли в боку, ломоты во всем теле, и я больше не чувствовала себя глубоко несчастной при мысли о марш-броске.       Звук шагов, мерное потряхивание рюкзака даже успокаивали, настраивали на умиротворенное размышление — чем я и занималась, пока до Сэнкчуари оставались последние километры.       Я не собиралась жертвовать собой ради общего блага, и никогда не думала об этом — как тот выходец, о котором рассказывал Мэксон. Может, в Братстве только самопожертвование и считалось достойным уважения?       Я скосила глаза на Данса и сама себе криво улыбнулась.       Очень возможно, что так оно и было.       Но я этого не хотела. Совсем.       Остаток пути мы молчали. И не только потому что надо было беречь дыхание — с ним-то у меня проблем не было. А потому что все уже было сказано. А что не сказано, то будет — когда придет время.       Сэнкчуари был еще одной из тех вещей, к полному преображению которой мне не удалось до конца привыкнуть — как к вони гулей. Его руины тяготили меня, и как бы не пытались новые жители приспособить его под то, чтобы «жить, а не выживать», мне было тяжело смотреть на куски ржавой арматуры, которая была разрушена так давно, что наполовину ушла под землю и там и осталась.       — Ты, — я прямо с порога бесцеремонно указала на Данса, потом ткнула пальцем на одну из комнат, — Располагайся. Ты, — я увидела местного техника и перевела палец на него, — Иди сюда... Ты, — это был один из поселенцев, — не стой столбом, сообрази что-нибудь поесть... Матушка Мэрфи, — я кивнула сухонькой старушонке, которая кучей тряпья сидела на кресле. — У вас всё хорошо?       То ли мой генеральский тон оказался так убедителен, то ли с ним настолько хорошо гармонировал мой лихой и пафосный настрой — но все на секунду замерли, после чего послушно отправились выполнять мои команды.       На самом деле моя голова просто была занята совсем другим. Другой информацией, таким ее количеством, что иную секунду казалось, что мозг сейчас начнет страдать от несварения.       — Это то, что ты просил, — я сунула подошедшему технику в руки заветный кусочек пластика, который наделал столько шума. — Копия данных из Института.       Техник задумчиво посмотрел сначала на меня, потом на диск с данными.       — Мне нужна будет пара дней, чтобы расшифровать данные с этого диска.       Я рассеянно кивнула. Пусть. Одни уже расшифровали эти данные...       — Не тяни. Пара так пара. Хоть высплюсь... Матушка? Что вы делаете? — я посмотрела на кресло в углу, и старушечья голова в его глубинах мелко затряслась, демонстрируя полное недоумение. — У вас точно всё хорошо?       Я еле-еле взглянула на нее. Сейчас мне было не до пожилой наркоманки.       Итак, времени не вагон, надо торопиться, потому что иначе...       — ...иначе Мэксон срисует твои действия? — спустя сутки осведомился Данс, как-то удачно вклинившись в мои мысли.       — Скорее всего, — охотно откликнулась я. Думать вслух было легче, но не с самой собой же мне было разглагольствовать, — Разведка в Братстве работает неплохо — по себе знаю.       Данс сидел за столом, его пальцы проворно разбирали, чистили и собирали карабин — он лишь вполглаза смотрел на то, что делает. Оружия тут валялось много, и далеко не всё было в рабочем состоянии — потому и Дансу имелось, чем заняться. Ну не земледелием же, в конце концов, заниматься тому, кто большую половину своей жизни держал в руках только оружие?       Я сидела напротив него, подперев голову обеими руками, и смотрела на его действия. На стол падал сероватый свет крошечной лампочки под самым потолком, которая не могла донести свой куцый пучок света до стола, рассеивала его почти полностью в густой мгле. В сгустке мрака в углу возилась матушка Мэрфи, покашливая и кряхтя. Звук был уже привычный, даже какой-то уютный что ли... Я привыкла к нему, как к стрекотанию насекомых. Слаженные и ловкие движения пальцев Данса очень гармонично сочетались с бормотанием матушки, стрекотанием насекомых и я почти погружалась в транс, смотря и слушая всё это.       Данс нервничает, как-то отрешенно думала я. И чем дальше, тем больше нервничает.       Наш разговор повторялся не один раз за эти дни.       — Зачем ты это делаешь? Братство...       — ...не будет иметь отношения к этому, — повысив голос, заканчивала я за него. — Но ты... Ты мне поможешь? — не знаю, в который раз спрашивала я. И не знаю, зачем — ответ был мне известен.       — Абсолютно.       Разговор повторялся, но Данс не возражал и терпеливо давал мне один и тот же ответ. А что было нужно мне, я и сама не знала. Я чувствовала себя ладонью, что до этого судорожно сжимала рукоять пистолета, а теперь вдруг слегка расслабилась. Немного — всего лишь настолько, чтобы позволить руке повторить все изгибы рукояти, слиться с ней, плотно, тесно... правильно.       И выстрелить, не дрогнув.       Мне надо было объяснить всем этим людям, чего от них требуется. Максимально четко и ясно. Сказать им, что они — мирные поселенцы, часть из которых мнила себя ополчением! — должны будут совершить то, что по силам (и по силам ли?) лишь другим людям — обученным бойцам ордена, существовавшего уже двести лет и ставившего военное дело во главу угла.       «Всего-то навсего», — с сарказмом ответствовал внутренний голос.       Я не спорила с ним.       — Данс? Ты не считаешь, что я иду против решений старейшины?       — Нет. Ты не обязана докладывать Мэксону о том, на что не получала прямого приказа. И... у тебя одна цель. С Братством. Со своим старейшиной. С Содружеством. Только, — он посмотрел мне в глаза, не прекращая своих манипуляций, — средства странные. Как и выбор... мм... команды.       Пафосно. Как пафосно, черт возьми...       — Я знаю, Данс. Знаю.       Я думала, медленно и размеренно — как если бы могла думать рука с пистолетом, расслабленная перед выстрелом. Жертв не избежать, как ни крути, и получалось думать только о том, как избежать слишком большого их количества...       Против воли в голову приходил старейшина.       Не такие ли решения ему приходится принимать? А?..       А пафос-то помогал. Настраивал на нужный лад.