Начало

      Я спрыгнула с подножки винтокрыла, и мои сапоги гулко стукнули о металлическую обшивку Придвена. На летной палубе почему-то разом стихли все обрывки разговоров и несколько пар глаз уставились на меня.       — Hail, паладин, — донесся до меня голос рыцаря, приглушенный микрофоном встроенного в шлем переговорного устройства.       Я кивнула, взялась за ручку двери. Что-то мне во всем этом не нравилось... И недавние подозрения опять завозились, зашевелились где-то в животе, вызывая неприятное и бессильное чувство. Паранойя что ли...       Мэксон стоял ко мне спиной, сцепив руки за спиной. На командном мостике его фигура бросалась в глаза как-то сама по себе. Впрочем, не заметить его... Это было невозможно. Даже с закрытыми глазами его присутствие дышало тяжелой аурой колосса, пригибая к полу так же, как вожак пригибает щенков, чтобы знали свое место.       — Прибываю по вашему приказу, старейшина.       Он чуть повернул ко мне голову.       — И не особо торопишься, паладин.       — Да... Моя вина, старейшина.       Мэксон обернулся ко мне, хмурый тяжелый взгляд толкнул меня в живот.       — А позволь спросить...       Я поморщилась. От этого «позволь» из уст Мэксона стало как-то нехорошо.       — Позволь спросить — не связана ли как-то твоя задержка с тем, что твое присутствие было замечено в... неком известном нам квадрате?       Аванпост?       — Вы обещали... — сказала я намного тише, чем следовало, но я была уверена, что если повышу голос, то он станет жалобным. Либо я просто наговорю грубостей — просто от испуга.       — И обещал достаточно много, паладин! — яростно прошипел Мэксон. — Так почему ты, — он указал на меня пальцем, и я невольно сделала шаг назад, — заставляешь меня нарушать свои обещания?       Он двинулся ко мне и я попятилась, судорожно пытаясь взять себя в руки и остаться на месте.       — Вы... — я запнулась, но продолжила, — Вы следите за мной?       Мэксон изогнул губы в недоброй усмешке.       — Я не слежу. Я наблюдаю. И не за тобой, а за... тем, в чьем случае это необходимо. Тебе, в отличие от него, я доверяю... пока что.       «Я бы не оставил без внимания то, что может представлять угрозу».       Ох, Данс... Твоя настроенность на одну волну со своим старейшиной когда-то пугала меня — теперь же она повергает меня в мистический ужас.       — Я больше не желаю это обсуждать, — Мэксон предостерегающе поднял руку прежде, чем я успела что-то сказать. — Ты здесь нужна не за этим.       Я наклонила голову, соглашаясь с его решением.       И внутри у меня словно куда-то вниз ухнул тугой комок. Я поняла, что времени у меня не просто мало. Его почти нет.       Я могла бы предупредить их — и я бы даже не назвала это предательством по отношению к Братству... Но этого всё равно не хватит. Подземка, эти крысы, умеют прятаться, но если Братство возьмется их истреблять, то достанет и из-под земли, просто вытряхнет оттуда, взорвав их крысиные ходы.       Меня с ними почти ничего не связывало, но... Они же люди.       Ну почти все...       Отсрочить. Надо как-то отсрочить решение Мэксона... Голова лихорадочно заработала, но по всему выходило, что это невозможно. Просить еще о чем-то — да он просто не станет меня слушать!       — Найди Келса, — тем временем сказал Мэксон, — У него есть для тебя работа. Именно для тебя — уж коль скоро ты умеешь так... хм, — он смерил меня странным взглядом, от которого по спине поползла зябкая дрожь, — умеешь так убеждать. В снабжении творится какой-то бардак, пойди разберись. Подробности узнаешь у Келса.       — Слушаюсь, старейшина, — ответила я, чувствуя, как дыхание возвращается в легкие.       Вероятно, именно так чувствует себя приговоренный к смертной казни, когда узнает, что ему отсрочили исполнение приговора. От облегчения даже пот прошиб.       Работа для меня... Да пустяки какие! Я беззвучно выдохнула и снова подала голос:       — Я могу идти?       — Нет.       Я не успела ничего подумать. Или удивиться. Или... Вообще ничего не успела.       Просто в один момент имел место обычный разговор, а в другой — рука в перчатке стремительно ринулась в мою сторону, сгребла волосы на моем затылке, дернула к себе, и я с размаху врезалась всем телом в монолит — в монолит под названием Мэксон.       Всё произошло настолько быстро, что моё тело отреагировало раньше меня. Само по себе.       Его губы обожгли меня, силой отобрали дыхание, закрывая мой рот. Тонкая поющая вибрация от наших прикосновений, которая так поразила меня — и его — в тот, первый раз, словно взвизгнула, хлестнув меня сладкой болью куда-то в низ живота. Разом ослабев, я вцепилась в воротник его пальто, и свободной рукой Мэксон с готовностью подхватил меня за талию. Правая рука крепко держала меня за волосы, не давая вертеться, не давая даже шевельнуть головой. Его поцелуй в тот момент был насилием и болью пополам с диким животным удовольствием. Его губы лишали меня разума, душили, убивали.       Это должно было случиться. Должно было — и случилось. Именно это — и болезненное отчаяние растеклось у меня в голове расплавленным свинцом...       Во рту расплылся привкус крови — и я издала сдавленный стон, но не от боли. Металлический вкус крови смешался со стыдом, виной, моей сегодняшней ссорой с Дансом, с обидой на него, злостью на себя... Смешался в бешеный ядовитый коктейль — и крепким хмелем ударил в голову.       Когда он наконец оторвался от моих губ, я судорожно вздохнула, хватая ртом воздух.       — Что... — я сделала еще один вдох, — что... ты...       — Молчи, — звенящий шепот огненным дыханием опалил мое лицо и жгучая болезненная ласка его поцелуя вернулась к моим губам.       Я завозилась, забилась в его руках, извиваясь, выгибаясь ему навстречу — сама не зная, зачем я это делаю. То ли сопротивлялась, то ли просила продолжать... Вибрация от его прикосновений бежала вниз, распространяя по моему телу сладкую истому, его желание обжигало меня, разрывало в клочья, растворяло в себе.       — Артур... — выдохнула я, когда он немного ослабил хватку.       — О да, девочка, — напряженно, но довольно улыбнулся он, погружая свой тяжелый взор в мои глаза. — Мне нравится, когда мое имя произносишь именно ты.       Сердце стучало так сильно, что я едва слышала Мэксона сквозь биение собственного сердца в своих ушах. Я задыхалась — и от его поцелуя, и от той мучительной властной волны, что окутывала его темным невыносимым блеском своей ауры.       «Мы же не одни», — хотелось мне сказать, но я, зажатая в тиски его взглядом, не произнесла ни слова. Он, наверное, мог бы взять меня прямо там, на командном мостике, и я не сказала бы и слова против.       Не осталось даже сил ненавидеть себя за это. Повторялось то, о чем однажды я уже пожалела. И пожалею еще — о том моменте, когда меня так густо овевало темное запретное желание. Чужое желание.       Ох, Данс...       Ты лучше меня. Честнее. Благороднее.       А я всего лишь...       Злость, обида — я уже не знала, на кого — вперемешку с отчаянием вскипали у меня в мыслях, в голове, пытались прорваться слезами, но — не прорывались. Бились у меня в висках, отравляя остатки рассудка, пока меня держала чужая воля, баюкая в своих стальных оковах.       Я смотрела в лицо Мэксона, я видела на его губах следы крови — из моей прокушенной губы? Я видела даже не желание... Его желание напугало меня, когда я увидела его впервые, но теперь оно перестало быть просто желанием. Оно стало настоящей потребностью. Нуждой.       Нуждой — во мне. Это тоже должно было бы напугать, но мистическая, необъяснимая мощь, исходящая от него, вышибала дыхание, лишала воли, парализовывала, сдавливала как в тисках, не оставляла места даже страху.       Я смутно ощутила, как он взял меня за локоть, и буквально в следующий момент за моей спиной захлопнулась дверь его каюты.       А потом давление его рук прекратилось так внезапно, что мне пришлось опереться рукой о край стола, чтобы не упасть. Мэксон отступил на шаг назад, сцепил руки за спиной. Я провела пальцами по глазам, пытаясь вернуть ясность мыслям и даже удивляясь тому ощущению стылой пустоты, что вдруг пробрало меня холодным сквозняком.       — А теперь... А теперь ты можешь снова сбежать от меня. Если ты так хочешь.       — Это разрешение? — спросила я, поморщившись от саднящей боли в прокушенной губе. И от удивления. И, возможно, разочарования... Я ожидала, что сейчас он бросит меня на кровать и закончит то, чего хотел. И я бы не сопротивлялась — и не только из-за того, что не могла. Я воспринимала то, что должно было случиться, с мазохистским самоуничижительным смирением, как кару. Как наказание.       Но Мэксон вдруг повел себя по-другому...       Он сделал еще шаг назад.       — Нет. Я жду твоего решения.       Моего...       Решения?       Я еще раз потерла глаза, пригладила волосы, пытаясь сообразить, правильно ли я его поняла.       — Почему ты это делаешь? — вместо ответа спросила я. Вопрос вырвался как-то сам по себе, как будто до этого неслышно витал в воздухе и только теперь был облечен в слова.       Мэксон смотрел мне в глаза, не отпускал их — и стальной холод в его взгляде немного оттаял. Совсем немного — как металл теплеет от прикосновения теплой ладони, выпивая тепло из нее, чтобы жадно растворить в себе. И всё равно... Это набрасывало на него смутную прозрачную тень человечности.       — Потому что хочу тебя, — тут же ответил он. Голос его был ровным, даже мягким, а обладатель голоса как будто бы ждал этого вопроса, — Потому что ты другая.       Я покачала головой. Странный разговор. Странный собеседник.       — Ты ошибаешься.       — Нет, — Мэксон протянул мне руку и я приняла ее, не имея ни единой мысли в голове, — Ты не из этого времени.       Он сел на край кровати и усадил меня к себе на колени. Я вдохнула запах мускуса и металла — запах окутал меня, словно приветствовал.       — Ах это... Я не из этого времени, — эхом согласилась я.       — Ты другая, — повторил он, наклоняясь к моей шее. — Ты разговариваешь по-другому. Ведешь себя по-другому. Ты даже пахнешь по-другому.       Его губы легко коснулись кожи, скользнули по моей шее вверх, добрались до уха, легонько куснули мочку.       — Я видел... выходца из убежища, — сказал он, ненадолго отрываясь от моей шеи, — Давно, — еще одна колюче-мягкая ласка прошлась по моей коже, обрушив на меня тучу мурашек. — И недолго. Но достаточно, чтобы прийти к выводу, что он, хоть и не был приспособлен к выживанию в этом мире, но всё же — он был похож на остальных. Дитя своего времени.       — Где ты его видел?       — В Цитадели, — он немного ослабил застежку на моей форме, отодвинул в сторону воротник, — Я был тогда всего лишь оруженосцем. И лично со мной не обсуждали те дела, которые привели выходца к Братству Стали.       Мэксон потерся щекой о мою кожу и я не смогла сдержать судорожный всхлип — словно по моей коже провели жесткой кистью. Я непроизвольно откинула голову, открывая ему доступ к шее... Ко всему, чего он пожелал бы...       — Ты же всё равно это выяснил?       — Конечно, — выдохнул он мне в шею, и его губы заскользили вниз, к распахнутому воротнику.       — Он... он тоже был... ну... последним выжившим?       Мэксон расстегнул пряжку на моем воротнике и потянул молнию вниз — немного, как бы дразня самого себя.       — Нет. Это убежище было контрольным.       — Контрольным?       — То есть убежищем, — он подчеркнул последнее слово. Чуть отодвинулся и заглянул мне в лицо. — Просто убежищем, а не лабораторией. Экспериментов в нем не проводили. Выходец там родился, а потом покинул его. Добровольно... — он снова наклонился к моей шее, — Почти.       Я продолжала свои расспросы, едва слушая ответы. Я знала эту историю, вошедшую в анналы Братства Стали. Наверное, мне просто было странно и удивительно слышать то же самое из уст Мэксона, который был свидетелем тех событий — из тех, которые пролетели над моей криокамерой, над убежищем 111...       Которое не было «просто» убежищем. Да и лабораторией к тому времени тоже.       Кладбищем.       Огромной братской могилой, которой является и будет являться до конца времен...       А, может, просто хотелось слушать этот приглушенный звук его голоса, который убаюкивал и расслаблял, чувствовать мягкое-мягкое движение его губ вверх и вниз по моей шее и груди, потрясающее прикосновение его бороды — не колючее, а какое-то изысканно-пикантное — которое невероятно резонировало с поющей вибрацией его невесомых ласк.       — Ты не доверял ему?       Его губы неспешно блуждали по моим ключицам, но после вопроса Мэксон оторвался — ровно настолько, чтобы ответить:       — Я тогда ничего не решал в Братстве. Моим долгом было принимать решения старейшины. А он доверял выходцу, значит, и я должен был. И... Он... оказался достойным членом Братства Стали.       Он чуть отвернулся в сторону, словно пытаясь справиться с воспоминаниями. Я непроизвольно положила руку ему на шею, принялась поглаживать затылок — то ли прося продолжить ту невесомую ласку, то ли успокаивая.       — Артур...       Взгляд стальных глаз метнулся к моему лицу — настороженный, протестующий... Но искра гнева и недовольства погасла, так и не разгоревшись — как только он увидел, что я не собираюсь останавливать его. Стальное мерцание остановилось на моих губах.       И я невольно внутренне содрогнулась.       После этой нереальной нежности ожидать жестокой ласки его поцелуя было особенно мучительно... Он наклонил мою голову к себе и — жестокости не было. Только те же легчайшие, теплые прикосновения, которые мягко погружали меня в сладкий туман небытия.       Мэксон бережно уложил меня на кровать, и его губы были всё так же нежны и легки — как будто у него в запасе была вечность, чтобы вот так наслаждаться легкими, почти целомудренными поцелуями. Он мягко разжал мои ноги, толкнул их в стороны, удобно устраиваясь между ними — но не сделал попытки раздеть меня. Я обвила его ногами, принимая на себя его тяжесть и как-то невнятно изумляясь своему нетерпению.       Я закрыла глаза, отдаваясь этим ощущениям. Завтра я буду жалеть об этом. Снова. И ненавидеть — себя, эту случайную ночь, и этого мужчину, который делал со мной такие вещи. Сейчас я не хотела отступать, не хотела сбегать от него... Пусть. Однажды судьба отобрала у меня надежду на счастье, второй раз это сделал он — тот, кто сейчас осыпал меня нежнейшим волшебством своих поцелуев. Не намеренно, но сделал... Я должна его ненавидеть — и я буду.       Завтра.       Потом пусть будут чувство вины и стыд, и ядовитый голос совести. И Подземка. И... Данс.       Всё завтра. Сейчас был только Мэксон. Сейчас не имело значения, кто он. Не имел значения его безумный фанатизм, его одержимая преданность идеалам Братства, и его возможный приказ о ликвидации немалого количества людей. Ничего. Он — старейшина Братства Стали, и я никогда не смогу мыслить его категориями — скорее всего, я не смогу пожертвовать одной жизнью ради десятка, или сотней жизней, как это делал он — ради миллионов. И я не буду даже пытаться мыслить, как он — тот, чья душа выкована из стали... Я не знала как ему удается нести это тяжкое бремя — принимать подобные решения.       И не хотела знать.       Это не имело значения.       Завтра. Пусть завтра я проснусь и буду страдать от всех последствий своего поступка.       А пока... Пока меня уносило медленное течение этой извилистой реки, тонкая вибрация пела на губах, на шее, на груди — везде, где моей кожи касались его губы. И моё тело, казалось, тоже пело и вибрировало в ответ на эти медленные, ленивые касания.       И они длились и длились, и переполняли меня. Желание скручивало меня тугой пружиной — и нежность исподволь становилась невыносимой, превращалась в пытку.       — Артур...       — Да? — прошептал он, растягивая одно-единственное слово, и в этом отчетливо слышалась довольная улыбка, — Хочешь меня о чем-то попросить?       — Ты... знаешь.       — Скажи мне.       Форма по-прежнему была на мне. Мэксон расстегнул ее ровно настолько, чтобы добраться до груди — и ощущение его бороды на ней едва не лишало меня разума.       — Артур, пожалуйста, — едва не рыдая, простонала я.       И его губы коснулись моих, поглаживая и дразня. Издевались. Смеялись надо мной.       Я всхлипнула от невыносимости этой пытки. Сжала руки на затылке Мэксона, потянула к себе, едва не раздирая ногтями его шею.       Что я творю? Я же только что боялась его поцелуя — настоящего поцелуя, обжигающего своей болезненной жестокой нежностью... И теперь прошу его сама?       Он без труда освободился от моего захвата, отодвинулся на вытянутых руках, вглядываясь в мое лицо. Я видела в его глазах полыхающее безумие желания, которое поглощало его — и меня... Его деланное хладнокровие, покой зверя перед прыжком — всё таяло, исчезало, пелена чувственности разлеталась в клочья, и меня коротко, но заметно кольнул страх перед той силой, что я сама вызывала к жизни.       С коротким рычанием он вскочил и сдернул меня с кровати. Я едва не упала, но он подхватил меня, развернул к себе спиной, вынуждая опереться руками о край стола, и одним движением сорвал с моих плеч форму. Молния взвизгнула, расходясь сама по себе, форма послушно спрыгнула с меня — я едва успела выдернуть руки из рукавов, а тонкая ткань белья с жалобным треском разошлась, прекращая свое существование.       Прохладный воздух повеял на меня, отозвавшись внутри приступом острого томления, желания — такого сильного, что, казалось, у меня больше не осталось другой цели, других стремлений. Внутри меня всё мелко дрожало от первобытного ожидания — и я с радостью позволяла этим животным чувствам брать надо мной верх.       Позже, позже они наверняка отомстят мне — напоминая об этой ночи. Но — не сейчас...       Рука Мэксона схватила меня за волосы на затылке, заставляя выпрямиться и изогнуться, развернуться к нему лицом. Я вскрикнула — и его губы задавили мой крик, впились в мой рот, насильно разжимая его, взрывая сладкой болью. Другая рука медленно сжала мое бедро с такой силой, словно хотела слиться с ним. Так же медленно отпустила и поползла по моему животу вниз, вниз... Но медленно, как же медленно!..       Я задушено застонала, пытаясь качнуться вперед, потереться о его руку, но не могла — он прижимал к себе, выворачивая под невозможным углом; мою спину и левый бок холодили и царапали металлические детали его формы. Не хватало смелости признаться самой себе, да я и не признавалась, что...       — Ты хотела вот этого? — страстный шепот Мэксона обжег меня, заставил изогнуться в новом приступе сладострастного бесстыдства. — Скажи мне.       — Да...       Я могла не признаваться себе — но не ему... Я не могла отвернуться — он все еще крепко стискивал мои волосы. Пальцы другой руки неспешно погружались в меня, исследовали, неторопливо ласкали — и весь мой мир вдруг сузился до ощущения его безраздельно властвующих рук. И губ — его ненасытных и жестоких губ, которые самозабвенно одаривали меня своей мучительной лаской.       Тяжкая волна окружавшего его ореола топила меня в себе, и это было прекрасно — больше не сопротивляться его силе, не бороться с ней, а позволить подхватить меня и нести мощным потоком.       — Ты невозможна, — с хрипом выдохнул он, — Невозможна... — он отпустил мои волосы, толкнул меня на стол, вынуждая прогнуть спину.       Безумие... Это было какое-то исступленное безумие. Все мысли унеслись прочь и я с облегчением отпустила их, выкинула вон. Даже никаких чувств больше не осталось — они тоже были не нужны там, куда меня возносило это невозможное, запретное, ужасное наслаждение, отдаваясь шумом в ушах, гулом моей собственной крови.       Я не пыталась остановить это. Я запретила себе думать о том, что дальше, запретила любую мысль о том, что там будет дальше, за пределами этой каюты.       — Невозможна... — жарко повторил Мэксон, — Ты сопротивляешься — но хочешь меня. Верно?       — Да, — я с трудом понимала его.       — Скажи это.       Внутри меня неистово пульсировала горячая сердцевина моего желания — или его? Она лишала рассудка, отказывалась понимать обращенные ко мне слова... И я тоже. Я попыталась подняться, но он ладонью надавил мне между лопаток, вновь распластав на столе.       — Скажи! — его пальцы продолжали медленно и томно поглаживать меня.       — Я хочу тебя, Артур... — послушно простонала я, понимая, что сейчас просто умру от этого ожидания. — Пожалуйста...       — Пожалуйста — что?       Неужели я всё ещё была способна на членораздельную речь?       Но оказалось, что способна — ибо ответила я быстрее, чем успела подумать.       — Войди в меня. Артур... Прошу тебя, войди в меня!..       И он сделал то, о чем я просила — буквально пронзил меня одним раздирающим мощным ударом. Я коротко вскрикнула, на глаза навернулись слезы. Знойный тяжелый шлейф необъяснимой гипнотической мощи уже давно лишил меня собственной воли и теперь влек меня, беспомощную и безвольную, к краю бездны. Ближе и ближе — с каждым движением Мэксона я словно проваливалась в теплый омут, откуда больше не хотелось выбираться никогда.       Он рывком заставил меня подняться, прижал к себе спиной — его неповторимый запах вплыл в мое дыхание, захватил его, не позволяя дышать чем-либо другим. Я металась, стискивая его запястья, бессвязно бормотала что-то. Возможно, просила его не останавливаться — ибо казалось, что если он хоть на секунду замедлит этот чудесный ритм, то я умру, просто умру.       — О да, девочка... — слышала его шепот, но сознание сейчас не пускало ко мне смысл его слов, оно принимало только ощущение горячего дыхания, запутавшегося в моих волосах. — Вот так, хорошо... Ты моя умница...       Расстегнутая молния и пряжки его формы грубо впивались в мою кожу, и я судорожно извивалась в его руках — о, это не было больно! Скорее наоборот — холод металла, жар его шепота словно подстегнули меня, обрушивая в горящую бездонную пропасть, где не было ничего — только острый мучительный экстаз...       Позже, намного позже я закинула ногу на его бедро и придвинулась ближе, уткнулась Мэксону в грудь, зарываясь с головой в его невыносимую ауру.       Скоро... Совсем скоро уже должно было наступить то самое «завтра», которого я... нет, не боялась. Не хотела принимать, но знала, что оно наступит неизбежно и независимо от моего желания. Как похмелье.       Я не хотела засыпать. И даже знала, почему. Просыпаться в теплом уютном мирке, чтобы потом ненавидеть его — и мирок, и мужчину, который создавал его... Нет, это слишком. И ненавидеть себя — потому что... Потому что получила это с другим мужчиной. Не с тем, с кем хотела бы просыпаться — и который тоже этого хотел. У него же хватило сил, чтобы оградить меня от себя самого.       А у меня?       Почему единственное, на что меня хватило — это устроить глупую истерику? Почему я не умоляла его изменить свое решение? Гордость?       Глупая, глупая гордость...       Я прислушивалась к дыханию Мэксона — оно постепенно успокаивалось, становилось медленным и плавным. И когда он задышал глубоко и ровно, я пошевелилась, выбралась из его рук.       «Тебе я доверяю... пока что».       Что ж. Он спал — и в этом я видела его доверие, и это в какой-то степени даже польстило.       Я кое-как оделась, наклонилась, чтобы натянуть сапоги — и вдруг почувствовала как по моим щекам поползло что-то теплое. Слезы. Я мало спала за последние несколько дней. Я устала. Просто устала. На них можно не обращать внимания.       И я не обращала.       Не обращала, когда склонилась над Мэксоном и легко поцеловала его в губы. Я не знала, зачем это сделала — да мало ли я делала за эти безумные несколько дней, чему сама не могла найти объяснения?       Не обращала, когда стояла под ледяной струей душа, и горячая влага из-под моих зажмуренных век даже немного смягчала хлесткий холод. Вода смывала их, уносила прочь, как уносила любую грязь — кроме той, что, казалось, налипла на моей душе.       Хотелось отмыться — раз и навсегда, но я понимала, что это уже невозможно...       К тому времени, как я вышла из душа, моё решение наконец оформилось, и я уже знала, что должна делать.       Это будет мой бой. Я никому не дам поубивать друг друга.