Начало

      Я медленно выплывала из чудесного воздушного мира, где есть только счастье и нет времени. Где я парила подобно перышку — свободная и легкая, медленно приближаясь к земле.       Но недостаточно медленно.       Постепенно сердце успокоилось и я открыла глаза, повернула голову. Данс с готовностью поймал мой взгляд и я поняла его без слов.       Тусклый свет подземного бункера, его стылый застоявшийся воздух напомнили нам обоим обо всем — волшебство рассеялось. Настала пора возвращаться.       Я не хотела возвращаться в этот мир. Не хотела думать о том, что там, за этими стенами — мысли не желали проходить этот барьер, им тоже было хорошо здесь. Я провела кончиками пальцев по заросшей щетиной щеке Данса, а он поймал мою руку и поцеловал в ладонь. Эта легчайшая ласка отозвалась глухой болью.       Наше «всегда» невозможно.       — Тебе придется покинуть Содружество.       Данс кивнул. На его лицо вновь вернулось обычное каменное хладнокровие. Мне кажется, если бы я сказала, что собираюсь в одиночку взорвать Институт, то он кивнул бы с таким же мертвенно-спокойным выражением.       — Да.       Я поднялась с матраса, возможно, сделав это слишком резко. Я не хотела портить наши последние минуты, потому и решила, что лучше заняться другими делами, иначе рисковала наговорить лишнего.       Я собрала свою одежду, разбросанную по полу, и принялась неловко одеваться, пытаясь застегнуться ослабевшими пальцами.       — Я... задержала тебя.       Я не заметила, когда он поднялся — иногда Данс двигался так быстро, что пугал меня.       — Не думай об этом, — пробормотал он, обнимая меня сзади и целуя в затылок. — Мне будет, о чем помнить. Тебе, надеюсь, тоже... — последнее прозвучало как вопрос.       Но я не ответила. Ни к чему.       Не хотела об этом думать. Не сейчас. Сейчас моё тело помнит... его. В себе. Потом... когда-нибудь... только его образ будет выплывать из памяти, но пока...       Поразительно, как изменился воздух, стоило только подняться на один уровень вверх. Исчезла та промозглая сырость, что пробирала на нижнем уровне, воздух стал суше и теплее — даже несмотря на то, что была еще ранняя весна.       В Содружестве климат почти не менялся — радиация умудрилась извратить даже такую непреложность, как смена времен года.       Уже почти стемнело — не нравилось мне это время суток. Сумерки. Неопределенность, не день, не ночь. На своем опыте довелось узнать, что в таком сером свете прятаться — самое то. Глазами мало что разглядишь — уже, а прибором ночного видения мало что разглядишь — еще. Хотя самой когда-то доводилось так же прятаться... Но тогда охотились на меня. С тех пор я стала той, КТО охотится, а не на КОГО.       А сумерки я не любила уже тогда. Жертве тоже надо видеть охотника. А охотник может сливаться с серыми тенями еще лучше, чем жертва.       У самой двери Данс вдруг остановился и дернул меня назад так резко, что я чуть не опрокинулась на спину. Я уже хотела возмутиться, но он вскинул руку, заставляя меня замолчать.       — Тихо... Мы. Не. Одни, — раздельно сказал он, передергивая затвор карабина.       Впрочем, ему даже не было нужды договаривать. Я тоже услышала звук заглушаемого двигателя.       Винтокрыл.       Внутри меня всё похолодело. Винтокрыл означал кого-то из Братства. Кто-то из Братства означал опасность для Данса.       Мысль пронеслась в голове, сверкнув ярче молнии, и я рванула к выходу. Не успела.       — Как ты смеешь предавать Братство?!       Знакомый голос. Даже слишком.       Тот, кого я меньше всех хотела здесь видеть.       Старейшина Мэксон.       Что он тут делает? Как он узнал???       Я едва не врезалась в Данса, а он, словно ожидая от меня каких-то действий и даже не оборачиваясь, схватил за рукав и оттеснил себе за спину.       — Это не её вина.       Я вполголоса выругалась и вырвала руку из крепкой хватки Данса. Не знаю, как это получилось — возможно, он просто не ожидал такого яростного сопротивления.       — С тобой я разберусь позже, — зло бросил ему Мэксон и обернулся ко мне. — Я жду. Почему это... эта вещь, — он подчеркнул это слово, — еще жива?       — Он не вещь! — не менее злобно ответила я, нащупывая и привычно стискивая пальцами рукоять револьвера. — Короткая, однако, у вас память, старейшина. Не так давно он был вашим лучшим бойцом.       Я убью его.       Пристрелю как собаку.       И пусть потом всё Братство заживо разорвет меня на мелкие кусочки.       — Был. Вот именно — был, — он сделал шаг в мою сторону, один стелющийся мягкий шаг — даже сухая трава под его сапогами только слегка прошелестела, словно сама расстилалась перед ним, и моим первым порывом было отступить.       Я сдержала порыв и осталась стоять на месте — это было нелегко. Я ни разу не видела Мэксона в таком гневе.       Пальцы, до боли сжимавшие револьвер, слегка расслабились. Когда нет времени прицелиться, а надо выхватывать и стрелять в стиле ковбоев Дикого Запада, то такая мертвая хватка на рукояти оружия только помешает. Рукоять пистолета должна удобно и плотно прижиматься к ладони, не надо вцепляться в него — рука будет дрожать и ты точно промахнешься.       Никто меня этому не учил. Просто когда экономишь каждый патрон, то рано или поздно придешь к этому.       Лучше рано, чем поздно. Потому что «поздно» на Пустоши чаще всего не бывает.       — Данс — синт. Не человек. Он не появился на свет из утробы матери, а был...       Я поморщилась, пытаясь одновременно держать старейшину в поле зрения и фильтровать его речь. Отсеивать бóльшую часть его речей я научилась давно — почти сразу, как узнала лично.       Не то это было знакомство, которое хотелось поддерживать. Да и не было до него среди моих знакомых одержимого диктатора.       Проблема была в том, что сейчас его речь адресовалась лично мне — ну и Дансу, уж коль скоро он тоже был вынужден его слушать.       — Ну и как он тебе? — спросил когда-то Данс. Давно, полгода назад, когда я вернулась к нему после своей первой личной беседы с Мэксоном.       «Бредит», — подумала я, а вслух сказала:       — Он... произвел на меня впечатление, — правда, тут же поняла, что нисколько не слукавила.       Он действительно производил впечатление. Я знала, что ему достаточно мало лет для того положения, которое он занимал в Братстве. И еще — уже пообщавшись с членами Братства, я знала, кто он такой и в чем состоят его личные заслуги перед Братством.       Не то, чтобы меня это сильно удивляло или вызывало недоверие... В истории имелось множество подобных примеров. Мое образование предполагало хорошее знание истории, а уж кто такой Александр Македонский можно было знать и не имея за плечами юридического факультета.       Исключительные люди рождались в любую эпоху. И бывало, что кого-то из них судьба лишала детства и юности, сразу наделяя мудростью правителя.       И когда я отвечала Дансу на вопрос о нем, то подумала, что у меня состоялось самое удивительное знакомство. Может и неприятное, но точно — удивительное. Нынешний старейшина — исключительный человек, которому судьба уготовила странный и, возможно, короткий путь.       Даже скорее всего, потому что такие люди не живут «долго и счастливо».       Его личная энергия исходила от него тяжелыми волнами, захватывала, подавляла — я даже понимала тех, кто, попадая под это влияние, шел за него на смерть, считая, что совершает самое значительное деяние в своей жизни. Я видела таких... Впрочем, не так. Каждый солдат Братства в той или иной степени попадает под влияние энергетики своего старейшины. Просто мне доводилось видеть тех, кто отправлялся на заведомо провальные миссии, и тех, кто умирал, улыбаясь.       Улыбаясь...       Это было жутко.       Вероятно, жутко было только мне, потому что когда я сказала об этом Дансу, он равнодушно пожал плечами и ответил:       — Это война, солдат. Такое возможно.       Конечно — если безумным старейшиной отдан безумный приказ. Но Данс — истинное порождение Братства Стали, в этом понять меня не мог и необходимость идти на смерть по приказу безумием не считал.       К тому же, здесь это называлось «тактическим маневром». Политкорректно. Почти ласково.       Но разницу видела только я, пока остальные слушали очередную речь, восторженно округляя стекленеющие глаза.       — ...воплощение того, что мы ненавидим. Технология, которая зашла слишком далеко... Оглянись, Данс. Посмотри на выжженную землю...       Я с беспокойством посмотрела на Данса.       Да, каждый солдат Братства с радостью отдает себя воле Братства — а в Содружестве таковой являлась воля Мэксона... А кто же лучше других впитывал волю Братства, если не Данс?       — ...полностью игнорировали возможные последствия. Разве ты не видишь, что это происходит снова?       Данс слушал, неестественно выпрямив спину, неподвижным стеклянным взглядом вперившись в пустоту перед собой, и я закусила губу от досады. Я бы отвесила ему пощечину, чтобы привести в чувство, но знала, что это не поможет.       — Вы всерьез сравниваете его с ядерной бомбой, старейшина? — спросила я, когда удалось вклиниться в его речь. Рукоять револьвера нагрелась от моей руки, и даже уже словно сама грела мою ладонь, как живое существо, обещая поддержку.       Тяжелый взгляд переместился на меня, и снова мне пришлось ловить за узду собственный порыв отпрянуть.       — Может, эта машина и не является бомбой сама по себе. Но цели у нее те же...       Злость взметнулась у меня в душе ярким пламенем и я ухватилась за нее, как за свою призрачную защиту.       Взгляд Мэксона тем временем метнулся к Дансу.       — Как можно верить машине, которая считает себя живой? У которой стерли разум...       Я посмотрела в лицо Данса и поморщилась. Да что с вами со всеми творится?       Мозг работал четко и ясно, в отличие от начала всей этой истории, когда я с трудом соображала от избытка абсурдной информации.       Если я пущу пулю Мэксону в голову, то придется убить и Данса. Чудовищность такой перспективы на миг скрутила мои эмоции в тугой узел, но я без усилия отставила в сторону такой исход.       «Это война, солдат. Такое возможно».       Бессмысленный исход.       Придется действовать по-другому.       — ...принципы, которые... эта вещь, — Мэксон снова выделил голосом это слово, — пытается защищать, не её собственные. Чужие. Они запрограммированы. Не правда ли, Данс?       — Это правда, — с трудом вытолкнул из себя он.       Я скривилась. Кукловод позволил кукле заговорить. Прекрасно.       Я не спеша шагнула к нему, взяла за руку. Сжала его пальцы, чувствуя их холод даже сквозь перчатку.       И почти явственно ощутила тот момент, когда старейшина заметил этот мой жест. Словно меня толкнули чем-то колючим.       Тогда это было неважно.       — Меня собрали в лаборатории и часть моих воспоминаний мне не принадлежит. Но...       Я переплела свои пальцы с пальцами Данса. Он не сопротивлялся, не отдергивал руку, даже сжал мои пальцы в ответ. Я отпустила рукоять револьвера за спиной, повернулась к Дансу, словно хотела его обнять.       — ...после того, как Братство Стали взяло меня к себе, я ни разу не предал вас и никогда...       Уже отворачиваясь, заметила, как брови Мэксона слегка дрогнули, выдавая непонятное чувство. Удивление?       Пусть.       Мягко погладила Данса по руке, что сжимала ложу карабина, стараясь не смотреть в его стеклянные глаза. Слегка потянула карабин на себя.       — Поздно оправдываться, — жестко отрезал он. — Я больше не желаю это обсуждать.       Началось, хладнокровно отметила я.       — Мой приказ остается в силе, рыцарь, — а это уже было мне. — Или, — взгляд переместился на Данса, — у тебя найдутся силы уйти достойно? Или ты забыл, что синты — наши враги? Все синты. Без исключений.       Данс судорожно вздохнул и дернулся, вырывая свои пальцы из моих.       — Я это прекрасно помню.       И словно бы с удивлением обнаружил, что карабин исчез из его рук. Я с удовлетворением мысленно похвалила себя за то, что предвидела этот момент.       Данс увидел свой карабин в моих руках и кивнул с полным пониманием. Естественно, он истолковал это по-своему.       — Мы сделали всё, что в наших силах, — он ободряюще улыбнулся. — Нора... Ты убедила меня в том, что я... должен принимать себя. Я чувствую себя человеком — и сейчас даже больше, чем раньше. Когда я был уверен, что я человек.       — Данс... — начала я, но тут же оборвала сама себя.       А он, похоже, принял это за нерешительность, замешательство.       — Всё в порядке... Всё, что произошло... это было прекрасно. Я ни о чем не сожалею. И... спасибо тебе за это.       Это было бессмысленно. Невероятно, просто невероятно, какое влияние имеет старейшина на своих людей!.. Он может разбрасываться ими, как хочет или как считает его внутренний стратег — неважно — а они с радостью выполнят любую его волю.       — Очень трогательно, — едко заявил Мэксон. Его гнев опалил меня — я чувствовала его на себе, как ядовитое дыхание самой геенны. В висках глухо зашумело. — Позже мне было бы любопытно узнать о процессе... убеждения... — он смерил меня странным взглядом, — Приказ о казни, рыцарь. Либо ты выполнишь его, либо я. Выбирай.       Данс пошевелился и я поспешно сделала шаг назад, отводя карабин подальше от него. Щелкнула предохранителем, понимая, что этого мало, и если Данс решит избавить меня от необходимости казнить его, то я просто не увижу того момента, когда он вернет себе свое оружие. Но Данс просто повернулся ко мне.       Хотелось ругаться от досады и бессильной злости.       Мэксон... Данс... Я снова с неприязнью отметила их неявное сходство.       Одержимые слепым фанатизмом безумцы Братства Стали.       Оба.       Мэксон ждал выполнения своего приказа. Данс — тоже. И оба — оба! — считали, что действуют во «благо» человечества!       Я сделала глубокий вдох.       — Старейшина... — медленно произнесла я, стараясь подбирать слова как можно тщательнее и понимая, что второй попытки у меня, скорее всего, не будет. — Вы согласны, что я многое сделала для Братства. И без моей помощи вы бы вряд ли продвинулись так далеко в своей миссии здесь.       Мэксон нахмурился, на миг сжал губы. Едва заметно кивнул. Надо полагать, он уже понял, куда я клоню.       — Значит, вы признаете, что мои заслуги перед Братством позволяют... хотя бы просить вас меня выслушать.       Он сцепил руки за спиной. Его холодные серые глаза сузились, вот уж воистину — стальные... Уже совсем стемнело, но его глаза по-прежнему сверкали своим, а не отраженным светом. Вокруг нас не было никаких источников света — только разбитый мигающий прожектор, который каким-то образом уцелел, но и тот изливал свой ущербный свет в противоположную от нас сторону.       — Хорошо. Я слушаю.       Ему, я была уверена, не понравилось такое наглое напоминание о своей роли в той операции, что проводило Братство в Содружестве. И, может, он и был жесток и одержим, но забывчивостью и неблагодарностью точно не страдал.       Мигающий свет освещал открытое пространство позади Мэксона, оттеняя его фигуру глубоким черным цветом. Тень с резкими, четкими контурами лежала перед ним, чернея, как открытая могила.       — Пока вы не узнали, что Данс — синт, у вас не было ни малейшего повода усомниться в его верности принципам и идеалам Братства. Его душа целиком и полностью принадлежит Братству.       — Его душа сошла с конвейера, — с едва сдерживаемым раздражением заметил Мэксон.       — Как бы то ни было, — отрезала я, перебивая его. — Он так же проливал кровь на поле боя, как и все остальные! Он спас бесчисленное количество жизней — и мою в том числе. И — если хотите знать, кровь у него такая же красная, как и у любого другого... Данс — синт он или нет — в любом случае больше человек, чем любой из тех бандитов, которых мы вынуждены отстреливать, как бешеных собак! Он не предавал вас никогда — вы согласны, старейшина? Разве вы усомнились бы в его верности — если бы ваши скрипторы не расшифровали ту проклятую запись?       — Нет.       Я говорила, убеждала, непроизвольно подходя к Мэксону ближе и ближе. Словно сама пыталась подавить его своей волей. Бред, конечно...       Полгода — большой срок. За полгода можно научиться атаковать такого противника, о котором раньше и подумать-то было страшно.       К тому же сейчас Братство загнало нас — меня! — в угол и не оставляло выбора.       — Теперь же, старейшина, настала ваша очередь спасти его жизнь.       Он помолчал. Смерил меня взглядом — словно наждаком по коже провели. Неприятно. Но я выдержала — вернула ему такой же взгляд, хотя это было нелегко.       — Иначе — что?       — Иначе вы лишитесь и меня тоже, — нагло заявила я, понимая, что это ход козырным тузом... Я представляла ценность для Братства, как разведчик, сумевший провернуть то, что оказалось не под силу целому отряду скрипторов, но если Мэксон решит, что я перешла все границы...       В конце концов, он — старейшина Братства Стали — как никто другой знал, что незаменимых людей не бывает.       — Пощадить Данса — значит поставить под сомнение все принципы Братства. И всё же ты настаиваешь на том, чтобы сохранить ему жизнь?       — Да.       — Упрямая женщина, — с непонятным выражением сказал он и стальные глаза сверкнули. Он требовательно протянул ко мне руку и я, с трудом разжав сведенные спазмом пальцы, вложила ему в ладонь жетоны Данса.       — Данс, — старейшина обернулся к нему. — Отныне ты мертв для Братства. Мертв для меня. Отныне тебе запрещено...       Что он там говорил дальше, я уже не слушала. Мысленно выругалась — в который раз, тихонько переводя дыхание.       Ох, и тяжело же с вами, Братство Стали... Никакого инстинкта самосохранения.       — ...поняли друг друга?       — Да. Спасибо... Артур.       — Это милосердие, — Мэксон указал на меня пальцем. — Ты жив, потому что об этом просила она.       Да какая разница, кто и о чем просил??? Дело сделано. Всё.       — Я возвращаюсь на Придвен... Тебя, — тяжелый взгляд словно толкнул меня в живот, — я хотел бы там видеть как можно скорее. — Мэксон отвернулся, но вдруг остановился и снова посмотрел на меня. — В идеале, сейчас, — и медленно, как сытый хищник, побрел в сторону винтокрыла, выделявшегося на фоне темного неба нечеткой черной громадиной.       Я бросила короткий взгляд на Данса. Он вздохнул — глубоко, с хрипом, словно до этого старейшина запретил ему дышать. Мелко помотал головой.       — Всё хорошо? — спросила я, внутренне поморщившись от своего вопроса. Что тут может быть хорошего?       Но Данс согласно кивнул.       — Ты меня удивляешь. Так спорить с Мэксоном... Отваги тебе не занимать.