Семейный ужин

      Тепло. Лодка плавно качается на волнах. Солнце светит. Неярко так, в самый раз. Хорошо. — Проснулся? — спрашивает кто-то. Значит, не один я здесь. Поднимаю голову, смотрю. Напротив меня сидит Джерард. Прищуренные глаза под челкой, сгорбленные плечи, в руках весла. — А родители где? — спрашиваю. — Где? — повторяет Джерард. — На берегу? — уточняю я. — Берегу? Издевается что ли? — А мы куда плывем? — спрашиваю еще раз. — Плывем? — повторяет брат и рот кривится. Некрасиво кривится — левым уголком вниз, а правым вверх. — Ну, хватит, Джер, — прошу я. Не нравится мне это. Джерард как-то по-звериному принюхивается, вертит шеей и говорит… А что говорит? Ничего не понимаю. Вроде как на другом языке. Сплошные согласные. Снова издевается. Хочу уже попросить его перестать кривляться, как вдруг лодку подбрасывает, хорошо так подбрасывает, я даже всем телом вздрагиваю. А Джерард даже не шелохнется. — Нежить боится крестов, — говорит. И все. Они говорят на другом языке. Когда я прихожу в себя, они говорят на другом языке. Мои родители, мой брат. Папа несет меня на руках. Крепко, но не слишком заботливо, прижимая к себе. Не как раньше, когда я засыпал у телевизора, а он относил меня в мою комнату и укладывал в постель. Нет. Это больше похоже на то, как хватают молодых ягнят, чтобы перенести в другой загон. Открывать глаза боюсь. И вообще боюсь показывать признаки жизни. Папе, видимо, совсем на меня плевать. Пару раз моя голова стукается о дверные косяки, а потом мое тело приземляется на кровать. Спасибо, что не на пол. Они продолжают говорить на своем языке. Уродливом, неблагозвучном, непонятном, оттого и ужасно раздражающем. В какой-то момент, сквозь тонкую кожу век, мне кажется, что я вижу их темные силуэты на фоне красноватого света. Горбатые, многорукие… Потом видение исчезает, превращаясь в расплывающиеся темные пятна, а после и вовсе растворяются в густой тьме. Я снова впадаю беспамятство. *       Раньше я всегда анализировал ситуации. Взвешивал все за и против. Мама говорила, что я слишком умен для своего возраста и серьезен. Но я по-другому не мог. Как вообще люди могут совершать что-либо, хорошенько это не обдумав? Могут. И я могу. Как оказалось, очень даже хорошо у меня это получается. Сижу на подоконнике, ноги болтаются в воздухе. Прыгнуть со второго этажа я решаю, не задумываясь, когда просыпаюсь запертый в своей комнате. Просто вскакиваю с кровати, открываю окно и все… За секунду до, правда, все-таки задумываюсь. Страшно ведь. Но не настолько страшно, как то, что убило Джину и оставило ее голову в нашем холодильнике. Ну, все, думаю, хватит тянуть. Оглядываюсь по сторонам напоследок, никого нет. И прыгаю. Точнее, соскальзываю с окна. Соскальзываю с окна с мыслью, что так со второго этажа не прыгают. Надо было повиснуть на руках, так хотя бы расстояние между ногами и землей уменьшилось, а я как дурак прыгнул. Ладно. Лучше все-таки хорошенько думать перед тем, как что-то делать. Все это проносится в голове быстро, хаотично и громко. И заканчивается, когда я приземляюсь. Приземляюсь больно, неуклюже, но неожиданно тихо. Глубокие сугробы под окном съедают всякий шум, а еще смягчают падение. Но ладони от сильного и страстного прикосновения со снегом покалывают адски. Хорошо, что только ладони. Шевелю ногами, как жук, перевернутый на спину. Вроде работают. Кроме ладоней, оказывается, ничего не пострадало. Ноги бегут, хоть и очень медленно, увязая в толще снега. Голова работает, хотя и появляется легкое головокружение. Но это, скорее, от страха. От страха, что все самые жуткие кошмары человечества вдруг стали реальностью. Моей реальностью. Бежать быстро не получается. Хочется закричать, но горло настолько пересохло, что даже дышать трудно. А еще это ощущение взгляда на своей спине. Настолько сильное, что даже лопатки чешутся. Не оборачивайся. Не оборачивайся. Не оборачивайся. Несколько метров от места моего падения до калитки превращаются в настоящий марафон. Когда я все-таки выбегаю на улицу, становится легче. Во-первых, дорогу расчистили от снега. Во-вторых, исчезает ощущение того, что на меня кто-то смотрит. Теперь я бегу с полной силой. Главное, успеть. Не знаю, куда и зачем, но успеть. Словно что-то страшное скоро грядет, совсем скоро… И дело уже касается не только Джерарда и родителей, а всего города. Дом Фрэнка близко. Уже вижу невысокую деревянную ограду, украшенную гирляндами, а рядом, опираясь на нее, стоит… Я спотыкаюсь, но не падаю. Лучше бы все-таки упал. У калитки громоздится нечто бесформенное с корявыми длинными когтистыми лапами. Оно начинает шевелиться, бугриться и… раздваиваться. Из одной фигуры появляется вторая и направляется ко мне. Неужели они так плодятся, с ужасом думаю я. А сам стою на месте и жду. Непонятно, чего жду. Бежать ведь нужно. Подальше от всего этого бежать. — Наконец-то! Я уже хотел к тебе идти, — говорит оно. А точнее, Фрэнк, когда выходит на свет, и мне становится понятно, что та отделившаяся от существа часть — мой друг. Стойте, а что же тогда… Я испуганно всматриваюсь в затемненную фигуру у калитки. Фрэнк следит за моим взглядом и осторожно так, полушепотом, спрашивает: — Чего это ты? — Кто это? — спрашиваю я. — Гарри, — также настороженно и тихо отвечает Фрэнк. Так врачи с психами в больнице разговаривают. — Ну, снеговик. Я пока тебя ждал, слепил его. Снега навалило ведь. И тут я начинаю смеяться. Громко, истерично и не вовремя. Ну, точно псих. Фрэнк ничего не говорит, а ждет, когда этот странный припадок закончится, а потом берет меня за локоть и говорит: — Пошли в дом. В доме мы застаем родителей Фрэнка. Они сидят на диване. Точнее, только мистер Айеро сидит на диване, а миссис Айеро удобно расположилась на своем муже. Они не замечают нас, потому что страстно целуются. Настолько страстно, что меня от зрелища мутит сильнее, чем от головы Джины в холодильнике. На секунду я даже забываю о Джерарде и родителях и вопросительно смотрю на Фрэнка. Тот почти зеленеет, а потом, когда мы заходим в его комнату, говорит: — Они целый день такие. Медовый месяц устроили, блин. Это на старости лет-то! Он поднимает баскетбольный мяч и, почти не глядя, забрасывает его в кольцо, которое висит в углу комнаты. — Твои хотя бы не едят собак, не запирают тебя в комнате, да и вообще… — я запинаюсь. В голову приходит отчетливое осознание, что они хотят меня убить. Моя семья хочет меня убить. — Так что случилось? Кстати, в школе ничего такого ты не пропустил. Половина учителей не пришла, ты прикинь! Даже миссис Грэйджой! А она, я уверен, с восемьдесят пятого не пропустила ни одного своего занятия. Так что нас отпустили в двенадцать домой. — Странно, — бормочу я. Ощущение тревоги усиливается. Не успел. — Ага, — соглашается Фрэнк. — Очень странно. Я пытался разузнать у директора Палмера, что да как, но он отмалчивается. Стоило мне подойти к нему, как он сразу же замахал руками и давай кричать: «Только тебя мне здесь не хватало, Айеро!». Злится за разбитое окно, наверное. Три недели уже прошло, а он до сих пор помнит. Фрэнк, между прочим, каждый месяц что-нибудь вытворяет. Так что директор Палмер еще долго будет его помнить. — Так что, случилось-то? — спрашивает Фрэнк, замечая мой отсутствующий вид и дрожащие губы. Я делаю глубокий вдох и начинаю свой рассказ. И по мере того, как история становится все мрачнее и мрачнее, особенно на моменте с отрубленной головой Джины, я понимаю насколько все абсурдно. А еще насколько все жутко. Фрэнк, видимо, проникается атмосферой и несколько раз удивленно распахивает рот и глаза. — Сбежал я через окно. Спрыгнул, упал в сугроб и сразу же к тебе, — заканчиваю я. — Вот дерьмо, — коротко замечает Фрэнк. Он несколько секунд сидит в каком-то замешательстве, а потом вновь становится собой. Включает компьютер, деловито щелкает мышкой, а затем поворачивается ко мне с самым серьезным выражением, которое когда-либо имело его лицо. — Ну, я время зря тоже не терял, — важно произносит он. — Вчера вечером погуглил разной информации. Ну, странные случаи, убийства, болезни, смерти на территории Словакии. И кое-что нашел. Кое-что очень интересное. Он вновь поворачивается к монитору, а за ним я. — Смотри, — Фрэнк открывает первую вкладку. — Кежмарок, 1957, тринадцать детей умирают от неизвестного вируса. Детей доставляют в морг, но оттуда их тела похищают. Находят уже останки в лесу. Пишут, что это халатность медиков. Вроде как выкинули детские трупы, а звери их съели. Громкое дело было. А вот немного позже. Поселок Жилино, 1972, многодетные родители убивают своих детей. Обнаруживают преступление только через три дня, когда соседи начали что-то подозревать. Шестерых мертвых детей находят в морозильной камере в подвале. Мать сходит с ума, отца находят только через месяц в невменяемом состоянии. А вот самое свежее. Тридцатипятилетняя Ванда Сивак из Братиславы обвинена в убийстве своей шестилетней дочери. За неделю до своей смерти девочка жаловалась своей учительнице, что с мамой что-то не так, что она ее теперь боится. А потом девочку находят расчлененной в холодильнике. Сама Ванда все отрицает и винит таинственного мужчину, с которым она познакомилась. Говорит, что ничего не помнит, и ее разумом управляли. Ее посадили в тюрьму, а там она повесилась. Это самые яркие примеры. Ничего не напоминает? Напоминает. Еще как напоминает. К горлу снова подступает противный ком. — Эй, Майки… — доносится издалека голос Фрэнка. Хватит падать в обмороки, как барышня в корсете, злюсь на себя я. Даже щипаю себя за руку. Больно так. Со всей силой. На коже остаются красные вмятины. — Значит, они съедят меня, — громко говорю я. Хотя бы ясно, что меня ждет. — Я еще кое-что нарыл, — говорит Фрэнк, — только, давай, сначала обговорим кое-какие детали. Я киваю. — Версия о том, что твои родные стали вдруг яркими представителями психических заболеваний, отклоняется? — спрашивает Фрэнк. На секунду задумываюсь. Мама, конечно, иногда истерит, у папы — травма головы, которую он еще в детстве получил, а Джерард вообще отдельный случай. Но нет. На психов, которые в один прекрасный день решают съесть своего сына и брата, они не тянут. То, что с ними сейчас происходит, имеет совсем другой характер. — Нет, — отвечаю я. — Я так и думал, — радостно улыбается Фрэнк, — тут-то и начинается самое интересное… нужно определить, с каким существом мы имеем дело. — Что? — переспрашиваю. После всех этих кровавых историй соображается туго. В голове яркая картинка того, как меня обливают маслом, запихивают яблоко в рот и с радостным рождественским песнопением засовывают в печь. С Рождеством, Майки! И счастливого Нового года! Ты хорошо себя вел в этом году, сыночек, и поэтому мы тебя съедим. — Читая все эти истории, я тоже подумал, что пахнет здесь бестиарием, — деловым тоном сообщает Фрэнк, а затем открывает еще одну вкладку. — Вот он! Самый большой электронный справочник всякой нечисти. Осталось найти твоего. Хорошо, введем первым признаком то, что оно питается детьми. Немного поражаюсь уверенному подходу Фрэнка в этом деле. Будто он каждый день расследует такие вещи и охотится на нежить. Как раз в промежутке между школой и ужином. Обычное дело. — Ого, — присвистывает Фрэнк, когда на экране появляется внушительный список, — они что, все питаются детьми? Вот ублюдки. Вампиры, Крампус, гули, перевертыши, вендиго, оборотни… Да их тут тьма. Будем читать характеристику каждого? Голос Фрэнка звучит воодушевленно, будто он предлагает сходить в кино или съесть мороженого. — Нет, — отвечаю я. — Надо рассказать кому-нибудь. Или в полицию идти. Не знаю. Сажусь на кровать и обхватываю голову руками. Что бы это ни было, напуганные двенадцатилетние мальчики с этим не справятся. Даже если один из них лучший ученик в классе, а другой ловкий баскетболист, помешанный на фильмах-ужасах. — Хочешь заявиться в полицию и сообщить, что твои родители, к примеру, гули? Да они посмеются над нами, — замечает Фрэнк. — Нет, — говорю я, — скажем, что меня хотят убить. В это они должны поверить. — Блин. — Фрэнк садится рядом. — Блин. — Ага, — киваю я. — Тогда нужно рассказать родителям. Моим. Они пойдут вместе с нами. Так нас точно будут воспринимать серьезно. Мы молчим. Мне нужно подумать. Вампиры, оборотни, перевертыши, вендиго… Что еще там называл Фрэнк? Неужели эти твари действительно существуют? И одна явилась прямо сюда, в наш маленький городок Колчестер? Неужели мой брат стал этой тварью? И превратил родителей тоже? — Фрэнк, а кто такие эти… гули? — спрашиваю я. — Ну, что-то вроде перевертышей, — отвечает он, — на самом деле, много информации о них, но везде она разная. По некоторым источникам это что-то вроде безобидных существ, которые питаются падалью и мертвечиной. Другие источники говорят, что они очень хитрые и кровожадные монстры. Принимают облик последней жертвы… — Фрэнк замолкает и резко оборачивается ко мне. — Ты думаешь..? — Ага. Возможно, Джерард уже мертв, — говорю я, —, а кто-то просто принял его облик. Натянул его кожу на себя, как костюм. — Я где-то читал, что необязательно гули принимают облик своей последней жертвы. Некоторые говорят, что они могут принимать облик любого человека и даже животного, — кажется, успокаивает меня Фрэнк. — Да все равно, — отмахиваюсь я, — ничего не изменить. Мы все в опасности. Никто нам не поверит, Фрэнк. Они, наверное, уже заметили, что меня нет. Они уже ищут меня. Я знаю. — Тогда бежим скорее! Расскажем моим родителям, если они там не решили зачать мне братика или сестренку, конечно. Нет, серьезно, они целый день друг от друга не отлипают. До чего же это омерзительно, — морщится Фрэнк. Мы встаем с кровати. На меня нападает смутное ощущение, что я что-то забыл. Только недавно думал о чем-то важном, а потом со всей этой нежитью и родителями-убийцами из Словакии позабыл. — Ты крест с собой носишь? — спрашивает Фрэнк, пока я беспомощно стою в центре комнаты. — Нет. Были карандаши, но я их потерял. — Плохо, — замечает Фрэнк, — надо найти. Он накидывает куртку, нахлобучивает шапку до бровей и зачем-то берет с собой ножницы. — Мало ли, — поясняет. — Стой, — останавливаю я его, — ты говорил, что сегодня половины учителей не было в школе? — Ну. — А еще твои… Закончить мысль я не успеваю. В комнату входят родители Фрэнка. И они не одни. — Майки, а тут за тобой пришли, — радостно сообщает миссис Айеро. Не успел. В дверях стоят папа и Джерард.