Семейный ужин

      Весь день чувствую себя отвратительно. Мама с папой почему-то не встают утром на работу. Я, конечно, их бужу, но они так крепко спят, укрывшись одеялом, что я решаю оставить их в покое. Может, они болеют, в конце концов. Завтракать мне не хочется. Честно говоря, хочется только поскорее выбраться из дома и пойти в школу. А в школе найти Фрэнка и рассказать ему обо всем. Что я и делаю. — Ты, наверное, считаешь меня чокнутым, но так все и было, — говорю я Фрэнку после того, как заканчиваю свой рассказ. — То есть твой брат просто стоял в дверях и пялился на тебя? — уточняет Фрэнк. — Не просто пялился, — говорю я, а у самого вдруг мелькает в голове мысль «и не просто брат». Мотаю головой. Это ведь вчера Джерард был. Ошибиться я не мог. — Мы же вчера выяснили, что он того, — Фрэнк присвистывает, — ну, наркоман. Может, у него галлюцинации. Вот и ходил по дому, в комнаты заглядывал. Конечно, он не верит, думаю я. Да и кто поверит человеку, которому вдруг покажется, что его родной брат больше не его брат? Да я даже сам объяснить толком не могу, в чем дело. Может, действительно, дело во мне? Это я того? Это у меня галлюцинации? Вспоминаю нашего городского сумасшедшего Чесночного Роджера. Каждый день на главной площади он становится на свой складной стул и вещает об апокалипсисе, о всадниках, человеческих грехах и наказаниях за них. Кажется, и мне пора прикупить себе складной стульчик и зарезервировать место на главной площади. Буду кричать о том, что мой брат — инопланетянин, и вообще везде заговор. Мы бы с Чесночным Роджером подружились. — А потом он просто ушел, говоришь? — спрашивает Фрэнк, вмешиваясь в мои унылые мечтания о дружбе с городским сумасшедшим. — Ну, вроде того. Я закрыл глаза, а когда открыл, его уже не было. И дверь закрыта была. Я потом так и пролежал до рассвета, не отводя взгляда от двери. Фрэнк открывает свой контейнер с ланчем и смотрит на меня. — А где твой? — Мама не приготовила, — отвечаю я. — Они с папой сегодня не пошли на работу. Спали, когда я уходил. А в комнату Джерарда я побоялся входить. — Даже не знаю, что сказать, — говорит Фрэнк и протягивает мне сэндвич. — А можно мне посмотреть на него? Ну… на твоего брата. Хочу сам увидеть, что с ним не так. Мне не хочется, чтобы Фрэнк приходил к нам домой. Нет, не потому что я плохо к нему отношусь. А совсем наоборот. Я слишком им дорожу, чтобы рисковать. Мой дом сейчас не самое безопасное место. Даже я туда не хочу возвращаться. Сначала пропадает Руф, потом Джина… А еще Джерард… Что-то плохое произойдет. Уже происходит. Пока мы сидим с Фрэнком на окне и едим сэндвичи. В голове мелькает мысль, попроситься ночевать к Фрэнку домой, но я сразу же отгоняю такую трусливую мысль. Не хватало еще бояться собственного дома. Даже если там есть, чего бояться. *       Когда уроки заканчиваются, я не сразу иду домой. Прохожу нашу улицу несколько раз вдоль и поперек. Ищу Джину. Ну не могла эта старая собака убежать далеко! Мама вчера как всегда сказала: «Собаки убегают из дома, когда собираются умирать». Это она меня так утешает. Не очень хорошо у нее это выходит. Фрэнк, как настоящий друг, сначала ходит со мной и зовет Джину громче меня, при этом звонко присвистывая, но потом убегает домой. — Родители будут волноваться, — поясняет он. Я киваю головой. Конечно, будут волноваться. Даже немного завидую ему. Это ведь не он сейчас вернется в дом, где творится что-то странное. То, что даже объяснить нельзя. Сделав несколько шагов, Фрэнк вдруг останавливается и спрашивает: — А откуда приехал Джерард? — Из Словакии. Он смотрит на меня задумчиво так, долго. Потом кивает головой и уходит. Интересно, это тут причем? Больше всего, заходя домой, я боюсь встретиться с братом. Вспоминаю, как он неподвижно стоял у двери и смотрел на меня немигающим взглядом… А улыбка его… Про улыбку я вообще старался не вспоминать. Ну, не могут так люди улыбаться. В доме тихо. И холодно. Ловлю себя на мысли, что хочется убежать. Лучше уж на улице посидеть, чем здесь. И когда я стал так бояться своего собственного дома? Ладно, вздыхаю, хватит фантазировать. Это Фрэнк помешан на ужасах, а ты, Майкл Уэй, всегда славился своим трезвым умом и рассудительностью. Поэтому хватит бояться. Джерард просто болен. Может быть, он даже наркоман. Это, конечно, тоже страшно и плохо, но все же наркоман — это обычный человек. Его не стоит бояться. Прохожу в гостиную — никого. Бросаю рюкзак на пол и закрываю открытые настежь окна. Когда это моя семья сделалась эскимоской и полюбила холод? Чуть не падаю на пол, запутавшись в шторах. Хочется выругаться, но тут с кухни доносится шорох. У меня даже дыхание перехватывает. Грабители? Окна открыты, дома никого нет, темно… А вдруг они еще здесь? Этого только не хватало! И вроде бы нужно бежать на улицу, звать на помощь или хотя бы позвонить родителям, но какая-то необъяснимая таинственная сила толкает меня вперед, к кухне. Это сила — любопытство. Ведь надо же пойти на шум. И заглянуть в темную комнату. И коробку открыть, на которой написано «НЕ ОТКРЫВАТЬ». Это, наверное, особенность человеческой натуры. Добровольно лезть в капкан. И вот я иду по мягкому ковру. Дышать пытаюсь тихо. Зачем-то схватил медную статуэтку коня с журнального столика. А в кухне кто-то возится. Неприятный такой хлюпающий звук. — Не торопись ты так, — слышу я знакомый голос, который вдруг сделался каким–то низким. Прижимаюсь щекой к стене и прислушиваюсь. — Есть хочется, — отвечают, видимо, с набитым ртом. — А голова? Где голова? И тут я уж совсем узнаю их. — Мам! Пап! Вы чего в темноте едите? — спрашиваю я и щелкаю свободной рукой по выключателю. Я даже жмурюсь от яркого света, а когда открываю глаза, вижу перед собой родителей. Они сидят за столом, в домашних халатах, взлохмаченные и помятые. Неужели весь день дома провалялись? Правда, заболели что ли? Но страннее всего было то, что перед ними на столе стояли тарелки с жареным мясом. — Ма, вы заболели? Я сегодня заходил вас будить, но вы не проснулись. Пап, на работе ругать не будут? — почему-то на автомате задаю эти вопросы, а сам шаг назад делаю. Тоже на автомате. Не боюсь же я своих собственных родителей. Как-то само вышло. Папа даже головы не поднимает. Сидит и уплетает жаркое. А мама, обычно всегда ухоженная и собранная, сидит, как-то сгорбившись, на голове спутанные волосы и взгляд какой-то пустой. Шелковый халат оголяет плечо, я даже вижу ее грудь и смущенно отворачиваюсь. Она смотрит на меня. Сначала так непонимающе, а потом немного раздраженно. — Поднимайся в свою комнату, — говорит. — А… вы… — я теряюсь в словах. Это что я успел такое сотворить, что меня даже не поприветствовали, не предложили поесть, а сразу направили в свою комнату? — Иди в свою комнату, — повторяет она. Уже мягче. Папа продолжает есть. Без приборов. Берет руками кусок коричневого поджаренного мяса и вгрызается в него, словно неделю не видел еды. — Мам, что я такого сделал? — спрашиваю я. Обидно. В глазах защипало. И ставлю сотку, что и нос уже покраснел. Он всегда меня выдает, когда мне хочется плакать. — Майки, — мама вдруг встает из-за стола и смотрит мне в глаза. — Иди. В свою. Комнату. Ну, все. С меня хватит. Хочется накричать на них и убежать из дома. Пусть потом ищут своего любимого младшего сына. Только поздно уже будет! Сами виноваты! И вот я хочу уже заявить маме, что ухожу, как вдруг папа роняет тарелку. Тарелка вдребезги, мясо на полу. Папа виновато смотрит на маму. Есть в его взгляде какое-то заискивание, от которого становится противно. Папа никогда так раньше на маму не смотрел. И никогда раньше не ел руками мясо, словно изголодавшийся бездомный. И никогда не ел это самое мясо с пола, встав на колени… — Я тебе говорила, не торопись, — холодно говорит мама, следя за тем, как папа поднимает с пола кусочки мяса и запихивает их себе в рот. Мне становится плохо. Голова кружится, во рту сухо, тошнота подступает к горлу. Бегу в свою комнату, не оборачиваясь. Да что же с ними со всеми такое происходит? Я ведь хотел сегодня с родителями поговорить, рассказать про Джерарда, а сейчас они сами не лучше него. А может, это они так разыграть меня пытаются? Просто притворяются? Странная же у меня тогда семья. Свет я не включаю. Почему-то боюсь привлекать внимание к своей комнате. Запираю дверь, а потом, на всякий случай (на какой это, интересно, случай?) подпираю дверь стулом. Не зайдут, думаю я. И прежде чем понять свой страх до конца, я погружаюсь в беспокойный и тревожный сон без сновидений.