Чернильный шрам

      Октябрь пронёсся гнедой кобылой, стряхнув с яблонь последние тяжёлые плоды. Промозглый осенний воздух был так напоен влагой, что его можно было резать ножом для масла. Нос чесался от запаха мокрого мха и сырых камней. Мелкая морось тихонько барабанила невидимыми пальцами по вытертому зонтику. Одинокая капля скатилась по натянутому между спицами тёмному полотну и плюхнулась на размытую дождями просёлочную дорогу.       Оливия несмело повела плечами. На скалистом пригорке перед ней спал серый Дракон. Его каменная чешуя раскрошилась, некогда могучие лапы опутала сеть иссохшихся вьюнков. Дракон был слепым — кто-то выколол ему разноцветные глаза, и теперь лишь пустые чёрные глазницы таращились на Олдберри, пожухлым конфетти рассыпавшийся в лощине.       Если зажмуриться и задержать дыхание, то можно услышать, как печально стонут валуны, трясь друг о друга — то было дыхание недвижного исполина.       Когда Оливия была маленькой девочкой, она часто бегала сюда, чтобы поглядеть, как из глубоких заросших мхом ноздрей Дракона выползает туман, скатывающийся вниз по долине и заволакивающий город.       Никто точно не мог сказать, как давно Дракон поселился на возвышении — уж явно задолго до основания самого Олдберри. Самые старые жители рассказывали, что когда-то здесь жил некий граф, чьё имя стёрто из летописей. Другие утверждали, что это было тайное пристанище самого короля.       Но для Оливии обветшалый замок всегда был Драконом. Вечным и страшным. Осенний ветер взвыл, точно чудовище шумно втянуло воздух, принюхиваясь к нежданной гостье. Она никогда не решалась войти внутрь. Страх, ненасытный и грызущий, стоял на страже у прогнивших дубовых ворот, будто цепной пёс, не позволяющий сделать ни шагу вперёд.       Сегодня Оливии исполнилось девятнадцать лет, но она всё так же ощущала себя крошечной и слабой, как и шесть лет назад. Как и всю свою жизнь.       Вырваться из цепких лап родни было непросто. Целая свора дядюшек и тётушек, дальних родственников, троюродных и четвероюродных кузенов и кузин сползлась со всех концов Англии, точно пауки на попавшегося в шёлковые силки мотылька. Оливия под шумок ускользнула после чаепития через заросший задний двор, сославшись на головную боль, только бы не слышать пресных разговоров о финансах, политике и приторно-лживых расспросов о личной жизни.       Печальный взгляд больших тёмных глаз скользнул по острой спине Дракона, сквозь черепичную кожу которой проклёвывались верхушки деревьев. Тётушка Герти когда-то сказала, что если подстричь волосы и накрасить губы хорошей сочной помадой, то Оливию будет не отличить от кинодив прошлого десятилетия — вечно мечтательных, немного меланхоличных и потусторонних. Но мама скорее исполосует ей лицо ножом, чем позволит накраситься.       В кармане шерстяного пальто лежало письмо от единственного человека, которого Оливия хотела бы видеть на своём дне рождения. Того, с кем она не побоялась бы войти в пасть к Дракону, мирно дремавшему уже не одно столетие на мокрой скале.       Оливия не знала, как выглядел Йохен — она специально попросила его не отправлять свою фотографию, хотя он предлагал много раз. В её воображении он был несомненно красив и высок — совсем как элегантные юноши с глянцевых обложек модных журналов. Может быть, у него были светлые волосы и яркие голубые глаза. Или же бутылочно-зелёные, с маленькими тёмными крапинками. От года к году внешность Йохена менялась. Оливия, будто скульптор, любовно лепила черты лица, сглаживала неровности и скрупулёзно высекала запястья. На разный манер зачёсывала волосы и меняла костюмы, точно известный модельер.       Оливии хотелось как можно дольше держать закрытым занавес, за которым прятался настоящий Йохен. Ведь чем дольше ждёшь заката, тем прекрасней он кажется, верно?       Она не желала видеть холодную фотографию с восковым лицом на ней — Оливия желала встретиться вживую. Ей не нужен был жалкий чёрно-белый слепок, который не мог заменить тёплой полуулыбки, мягкого голоса, тонкого запаха дорогого одеколона и осторожного касания чужой руки. Слишком долго Оливия питала себя образами и размытыми призраками.       Она даже готова была принести в жертву тот идеальный образ, что взращивала и лелеяла её бурная фантазия столько лет — уж на это у Оливии хватило бы смелости.       Только бы разочек увидеться, хотя бы один день провести вместе, неразделёнными двумя сотнями лиг и мёрзлым Северным морем.       Указательный палец заботливо погладил шероховатый конверт. Оливия вытащила его и на мгновение задержала у губ, пытаясь ощутить отголосок тепла рук далёкого друга, но тут же беззвучно рассмеялась своей наивности.       Она ногтем надорвала край конверта и развернула листок, исписанный мелким узловатым почерком. Оливия почти гордо улыбнулась — Йохен уже давным-давно писал без единой ошибки. Иногда ей и самой с трудом верилось, что английский был не его родным языком.       «Милая Оливия!       Здесь, в Германии, творится настоящее безумие — страна просто встала с ног на голову. Но, знаешь, мне это даже нравится. Такое чувство, будто мы все стоим на пороге чего-то великого и судьбоносного. Никогда ещё не видел соотечественников такими живыми и приободрёнными — со всех будто счистили слой ржавчины и отполировали до блеска. Жизнь определённо налаживается! Хотя всё это мелочи, конечно.       Я искренне надеюсь, что моё письмо доберётся до тебя в кратчайшие сроки, потому что оно важнее всех, что я когда-либо писал.       Как ты знаешь, полгода я провёл в танце с лопатой под эгидой Имперской службы труда — чрезвычайно пафосное название для сомнительного предприятия, призванного справиться с безработицей. Так что всё лето я, перемазанный пылью и грязью, обливался потом и, не разгибая спины, строил дороги. На удивление, мне даже понравилось! Кардинальная смена обстановки, так сказать.       Конечно, не обошлось и без всякого рода происшествий — мне нет смысла тебе напоминать о том, что там, где засветилась моя персона, определённо что-то происходит. В июле, когда стояла невыносимая жара, нас с бригадой отправили помогать подготавливать территорию для строящегося автобана. Солнце пекло так, что я почти физически ощущал, как медленно вытекаю из сапог. И, видимо, проклятый зной так меня разморил, что при попытке выбраться изо рва, который мы копали, я неудачно схватился за своего приятеля, и мы вместе кубарем сиганули прямо по острой гальке вниз. Но, милая Оливия, тебе совсем не стоит за меня переживать — я абсолютно цел и здоров, как не был никогда раньше! При падении вышло так, что я, фактически, прокатился на спине того парня, как на санях, когда он мужественно принял весь удар на себя. Кажется, он даже на меня не обиделся.       Я мог написать тебе ещё о сотне подобных историй, но чувства и мысли просто распирают меня изнутри, отчего мне даже сложно твёрдо держать ручку.       Оливия, я решил стать лётчиком. Возможно, я покажусь тебе инфантильным и слишком мечтательным, но я влюбился в небо, я просто брежу самолётами. Это похоже на вирус, сжигающий меня изнутри. Однажды, направляясь на очередную стройку, я просто проезжал мимо аэродрома и краем глаза увидел, как взлетает самолёт. В моей голове точно переклинило, я не могу думать ни о чём другом — меня всё тянет вверх, прочь от скучной и монотонной земной жизни.       Но, Оливия, я не могу лукавить с тобой, ведь ты знаешь меня лучше, чем кто-либо. Признаться, мне кажется, что ты понимаешь устройство моих мозгов даже чуточку лучше, чем я сам. И тебе прекрасно известно о моей некоторой… увлечённости. Только год назад я писал тебе опусы о карьере актёра, а сейчас обезумел от одной лишь мысли о полётах. Поэтому, милая Оливия, мне необходим совет. Тебе всегда удавалось смотреть на вещи незамутнённым и трезвым взглядом, чего я делать, увы, совершенно не умею. Возможно, это решение, которое определит всю мою жизнь.       Прости, что в этот раз письмо такое короткое и сумбурное. Я буду ждать твоего ответа, чтобы решить, подавать ли заявку на прохождение базовой военной подготовки в рядах люфтваффе.       P. S.       Ты ведь не подумала, что я забыл о твоём Дне Рождении? Я бы мог тебя поздравить в письме, но у меня есть идея куда лучше. Когда-то давно мы обменялись номерами телефонных станций... Что ж, самое время ими воспользоваться. Да-да, я правда хочу тебе позвонить! И, нет, это для меня не так уж и дорого.       Жди телеграммы с датой и временем.       Я давно хотел услышать твой голос хотя бы на пару минут — пожалуйста, не отказывай в этом маленькой удовольствии.       Вечно твой,       Йохен».       К задней стороне конверта прилипла, будто мокрый листок, желтоватая бумажка. Оливия подумала ещё, что случайно прихватила из почтового ящика счёт, когда впопыхах сбегала от назойливой родни.       «Жди звонка после обеда» — всего лишь пара слов, отчеканенных строгим синим шрифтом. По долине прокатился перезвон гигантских городских часов.       Мир заглох, будто кто-то резко крутанул ручку громкости у радио. Сердце с такой силой колотилось в груди, что вот-вот оно пробило бы костяную клетку рёбер и выпорхнуло наружу.       Оливия, затолкав письмо в карман, ринулась прочь от логова Дракона по осыпающемуся каменистому спуску. Пыльный шарф размотался и тёмно-зелёной лианой шлёпнулся в лужу. Оливия, даже не остановившись, сгребла его с желеобразной земли.       Желтеющий перелесок смазался в расплывчатый импрессионистский пейзаж. От прыткого бега лёгкие склеились, и в груди нещадно зудело, точно там поселилась стая ядовитых ос. По лицу хлестнула ивовая ветка — губу ужалило болью и на языке растёкся мерзкий солоновато-кислый привкус.       Растрёпанной банши в развивающемся чёрном пальто Оливия пролетела через главную улицу, перепугав двух почтенных домохозяек своим демоническим видом. До телефонной станции оставалось всего две улицы. По барабанным перепонкам стучала кровь, словно отбивала доисторический воинственный марш. Оливия уже не понимала, застилал ли глаза дождь или же это был пот.       Громыхнула входная дверь. Будто из пожарного гидранта Оливию окатило какофонией из человеческих голосов и бесконечной переклички телефонных звонков. Как заведённые куклы в витринах магазинов, за стёклами сидели телефонистки и, быстро тараторя номера и адреса, покачивали завитыми кудряшками на миниатюрных головках. Их руки паучьими лапками летали от гнезда к гнезду, соединяя чёрной паутиной кабелей людские сердца.       Оливия, мокрая и грязная, точь-в-точь ожившая клякса, просеменила к свободному окошку.       — З-здравствуйте, на имя Оливии Лумис не поступал звонок? — осипшим от бега голосом прошелестела она.       — Добрый день. Звонков на ваше имя не поступало, — заученно ответила телефонистка, бегло глянув в журнал. Её большие глаза за толстыми очками придирчиво изучали Оливию. С развившегося локона иссиня-чёрных волос сползла жирная дождевая капля. Оливия глянула под ноги и, задохнувшись от стыда, увидела, что на полу накапала уже целая тёмная лужа, будто с драной бездомной кошки.       — Точно, не было звонка, да? — до боли закусив губу, пробормотала она. Слова прилипли к языку. — Мне, в общем-то, должны позвонить, понимаете, из Германии... вот... я просто первый раз подобное делаю, извините, не разбираюсь в этой... эм, процедуре.       — Раз должны позвонить, то непременно позвонят. Проходите, присаживайтесь, ждите, — невыразительно объяснила телефонистка. Голос звучал так, будто внутри неё была холодная металлическая полость.       — Д-да, спасибо. — Оливия быстро закивала, как школьница, заискивающая перед строгой учительницей.       Пятясь, она скромно уползла в другой конец маленького зала и осторожно опустилась на краешек деревянного стула у стены. Оливия выжидающе глядела на телефонистку в окошке, да, видимо, так пугающе, что та оскорблённо отвернулась и вернулась к работе.       Дождь за окном и не думал утихать — тяжёлые капли стаями водяных мух упорно бились в стекло, надоедливо гудели, разбиваясь о холодную прозрачную поверхность.       Рядышком примостился седовласый джентльмен, грудой разномастного тряпья восседавший на соседнем стуле. Он вздрагивал от каждого звонка, как сова крутил лысоватой головой. Его морщинистые пальцы цвета пергамента беспорядочно отбивали ритм по коленке. Видимо, старик сидел здесь в изнуряющем ожидании уже не первый час.       Стрелки часов на стене описали второй круг. Оливия скучающе вздохнула, подперев подбородок ладонями. Время текло густой смолой, отчего ужасно клонило в сон. Даже нескончаемый перезвон уже не смущал Оливию, клевавшую носом.       Пожилой джентльмен рядом свистяще посапывал. Изредка он продирал подслеповатые глаза, щурился от закопчённого света и чуть вытягивал тощую шею, пытаясь прислушаться к монотонному говору телефонисток, после чего разочарованно качал головой и вновь погружался в неглубокую дрёму.       Оливия зевнула, прикрыв рот ладонью.       — Мисс Оливия Лумис, вам звонок из Берлина.       Она так и застыла с полуоткрытым ртом, не веря в происходящее. Ноги неожиданно налились тяжестью, а ладони вспотели. Старичок рядом осторожно коснулся плеча Оливии и по-товарищески кивнул в сторону окошка телефонистки.       Сердце едва-едва билось. Горло свело такой судорогой, что было даже больно дышать. Ещё не хватало, чтобы голос от нервов сел! Стыд-то какой будет…       — Мисс Оливия Лумис? — повторила услужливо-безразличным тоном телефонистка.       — Я здесь! — Слишком громкий крик ободрал горло, и все присутствующие в зале обернулись в сторону Оливии. Она, втянув голову в плечи и тайно желая провалиться сквозь пол, засеменила к телефону.       В лакированной трубке щёлкнуло и зашипело. Оливии представилось как сигнал пущенной стрелой распарывал расстояния, нёсся над бушующим морем, обгоняя чаек, и продирался сквозь плотную занавесу дождя, чтобы вонзиться в сердце провинциальной дурочки, дрожащей от холода и нетерпения. А вдруг звонок оборвётся? А если на линии случатся неполадки?       — Меня нормально слышно? — Голос Йохена, прорезавшийся через пелену шорохов и электрических шёпотков, смахнул все сомнения. Высокий, громкий, именно с таким жестковатым акцентом, как Оливия и представляла.       — Д-да. — Горло онемело от волнения, и все слова застряли внутри. — Я тебя слышу.       — О, отлично! Ты не представляешь, я проторчал здесь пять часов, только чтобы эти дряхлые демоны пропустили меня к телефону, — сбивчиво затараторил Йохен, — я уже думал, что буду прорываться с боем!       Послышались невнятные возмущения на немецком. Видимо, те самые «дряхлые демоны» были не слишком довольны тем, как их обозвали. Оливия не сдержала короткого смешка в кулачок.       — Я... я очень рад, что смог дозвониться. Ты ведь получила, письмо, да? Боже, только скажи, что да, это очень важно. Мне так много хочется рассказать, а времени так мало... прости, я, наверное, слишком быстро говорю. — Слова Йохена наскакивали друг на друга, от метался от темы к теме, не успевая даже вдохнуть. Оливия кротко улыбнулась — значит, не она одна так сильно нервничала.       Йохен откашлялся и неожиданно заговорил торжественно и очень серьёзно:       — Мне нужно было начать с другого. Милая Оливия, я хотел бы поздравить тебя с Днём Рождения и поблагодарить за всё, что ты сделала для меня. Начиная от возни с моим ужасным английским и заканчивая терпеливым выслушиванием всего моего нытья, не слишком достойного для юноши. Спасибо тебе за всё это. Я толком не умею поздравлять, так что просто будь счастлива.       — Я... спасибо, спасибо, — растерянно прошептала Оливия, не помня себя от смущения. В своей голове она не раз прокручивала долгие беседы с Йохеном, а сейчас, когда выдалась возможность всё это осуществить, даже двух слов связать не могла.       — Так вот, Оливия, что ты думаешь о всей той моей небольшой, — он многозначительно хмыкнул, — авантюре? Стоит подавать заявку?       В памяти выросла тёмная одноногая фигура отца. Бывший военный, чьё лицо заменяла холодная и строгая посмертная маска. Оливия чуть вздрогнула, будто ощутила у себя на спине железный взгляд отцовских глаз.       — Прости, связь рвётся, тебя совсем не слышно, — слегка неуверенно напомнил о своём существовании Йохен. В трубке что-то мягко и мерно постукивало — наверное, он нетерпеливо барабанил пальцами.       — Нет-нет, всё в порядке, я ничего не говорила, — звонкий голос друга рассеял грозовой силуэт отца. Вместо него фантазия, схватив самые яркие и сочные краски, нарисовала молодого высокого лётчика с лихо развевающимся красным шарфом и светлыми волосами, небрежно растрёпанными ветром — солнечный луч, пробившийся сквозь клубящиеся тучи.       Оливия покрутила пальцами чёрный резиновый шнур телефона.       — По-моему, это очень рискованная идея. Знаешь, процент гибели у лётчиков будет как-то повыше, чем у танцоров или актёров, — непривычно смело и критично рассудила она, но поспешила добавить: — но и жалования с почётом не в пример больше.       — Ты ведь прекрасно понимаешь, что я могу свернуть себе шею, даже если буду развозить газеты или печь пироги? — Йохен трескуче усмехнулся — точно радиопомеха проскочила. Оливия с улыбкой вспомнила все те письма, терпко пахнущие хлоркой, медицинским спиртом и горькими лекарствами, которые он слал, когда в очередной раз оказывался в больницах. Йохену всегда удавалось так красочно описывать немецких врачей, что любое желание болеть вовсе отпадало.       — Это опасно и очень ответственно, — серьёзно сказала Оливия.       — Это захватывающе и головокружительно, — парировал честностью Йохен. Кажется, затея с авиацией представлялась ему не более рискованной, чем катание на колесе обозрения. Оливия застенчиво усмехнулась. Да, именно такие легкомысленные смельчаки и добиваются всего, сносят на пути все преграды... пока не сломают шею. Именно таких жизнь берёт на главные роли, на них направляет жгучие лучи софитов и им рукоплещет, вызывая на бис.       А вот Оливии, впрочем, почти что нравилось быть незаметным статистом — лишь бы играть с Йохеном на одной сцене.       — Хотя, знаешь, тебе и правда стоит подать заявку.       — Ты правда так считаешь? Честно-честно? — Энтузиазм бенгальскими огоньками заискрил в голосе Йохена. Один в один маленький мальчик, которому мама разрешила погулять поздно вечером с друзьями.       — Да, правда. Ты сможешь, — ещё больше раззадорила его Оливия.       — Тогда я должен собрать документы, боже, их так много, но ничего-ничего, успею... прямо сейчас. Я начну прямо сейчас, — зажёвывая в спешке слова, затрещал Йохен. — Прости, мне нужно бежать. Спасибо, спасибо, Оливия. Это так смешно и нелепо, но мне нужен был этот толчок. Спасибо и пока!       — Постой же! — одёрнула его она, стараясь перекричать гомон помех. — Пообещай, что приедешь ко мне. Высокий и слегка надрывный голос смолк. У Оливии дух перехватило от собственной наглости, и ей страшно захотелось отмотать время на пару секунд, чтобы завязать себе язык узлом. Щёки защипало от хлынувшей к ним крови.       — Нет, — коротко ответил Йохен, — я прилечу к тебе.       — Дурак, — Оливия нервно рассмеялась. — Клянёшься?       — Клянусь.       В телефоне хрустнуло, и звонок оборвался. Оливия, расплывшись в блаженной глупой улыбке, сильно прижимала трубку к уху, будто в волнах механического шелеста могла различить отзвуки любимого голоса.

***

      Это был последний раз, когда Оливия слышала что-то о Хансе-Йоахиме Ройтере.