По ту сторону

Как и было задумано, спустя неделю Кагоме и Цукико вернулись в эпоху Сенгоку. За время, проведенное в будущем, демонесса успела подружиться с госпожой Хигураши, Сотой и даже дедушкой, раскормить Буё, сходить на родительское собрание в школу Кагоме и соблазнить тамошнего математика, завить волосы на бигуди и не выспаться из-за этого, и, наконец, задумать вместе с юной мико одну шутку… Инуяша был зол с самого утра: у него нещадно болели уши. Он бесцельно бродил по поместью, постоянно на кого-нибудь натыкаясь, и ворчал на всех и вся. Амаи у него была виновата в том, что загнала его в пруд; Караи – в том, что позволила сестре это сделать. Санго попала под горячую руку за недосмотр за близняшками, Чикако – потому что даже самые отвратительные ее отвары не помогали. Рин и Джакена полудемон попросту не заметил. Мироку вообще был объявлен носителем всех мыслимых и немыслимых грехов. Ну, а воплощением «Зла Вселенского» стал, конечно же, Сещемару. Но ему было как-то все равно, и Инуяша просто бухтел у него над ухом, выговаривая наболевшее. Солнце уже наполовину скрылось за горизонтом, когда на его фоне вырисовались две фигуры: одна в кимоно и с накинутым на плечи мехом, другая – в школьной форме с юбкой, которая, кажется, стала еще короче. Все остававшиеся в поместье высыпали во двор и изумленно уставились на мико и демонессу, почему-то идущих пешком. Вдруг, шурша бумагой, на камни упал свиток, который Сещемару до этого держал в руках. Инуяша обернулся и на всякий случай протер глаза: такого лица он у брата еще не видел. Джакен так вообще был готов упасть в обморок от такого зрелища: вытянувшееся лицо обычно невозмутимого демона не поддавалось никаким описаниям. Да их и не понадобилось. Хлопок ладоней отвлек всех от созерцания Сещемару, и их лица стали точно такими же. Порыв ветра всколыхнул длинные, слегка закручивающиеся на концах волосы и немного приподнял юбку у… Кагоме. А у Цукико окончательно сползло с плеч кимоно, под которым обнаружились топ с весьма порядочным вырезом и юбка, еще короче, чем у Хигураши. - Кагоме, ты все жалела, что не видела реакцию математика, - смеясь, сказала демонесса. – Можешь полюбоваться сейчас. Первым опомнился Сещемару. Его щеки сравнялись по цвету с полосками на них, и он, рыкнув что-то неразборчивое, подхватил кимоно и укрыл им Кагоме, и Цукико, прижав их друг к другу. Цукико поправила помятую прическу, обмениваясь с Кагоме впечатлениями об их шутке: - Они все смотрелись весьма забавно, не правда ли? - Да. Если у Року-сенсей было такое же лицо… - девушка засмеялась, очевидно, представив эту картину. – Но Сещемару, похоже, не оценил нашего юмора. - Он оценил, но воспитание и давняя обида не дают ему признать это. Понимаешь, нравы этой эпохи осуждают женщин, обнажающих тело перед кем-либо, кроме мужа. Впрочем, откровенная одежда возбраняется даже тогда. Недостаточно плотно запахнутый ворот юкаты уже может быть объявлен распутничеством. Сещемару вырос среди этих традиций, и они слишком сильно повлияли на его душу. Возможно, пожив немного в твоем времени, он смог бы свыкнуться, но это не так-то просто. Я, например, в первое время вообще была готова сгореть со стыда, потому что в этой одежде чувствовала себя голой, к тому же на меня слишком много таращились, – демонесса дернула плечом. - У нас восторженные взгляды считаются высшей похвалой красоте. - Восторженные, но не похотливые, – возразила женщина. - Кстати, Цукико-сама, Вы упомянули, что Сещемару не любит откровенную одежду из-за какой-то давней обиды? Что же произошло? - Ты не обращала внимания на несколько шрамов на его правом предплечье? - Я видела их. Но ведь Сещемару постоянно сражается, значит, в любом случае бывал ранен. - Обычно на демонах не остается шрамов. Если только демоническая сила их противников не была больше, чем у них. - Сещемару проиграл сильному демону? Кому? - Своему отцу. Изаёй привычно проскользнула мимо охраны и поспешила на морской берег, к привычному месту встреч со своим возлюбленным. Он уже ждал ее там. Его длинные белые волосы, собранные на затылке в высокий хвост, развивались по ветру, а левая рука привычно лежала на рукояти меча. Правда, в этот раз клинок почему-то был только один. На нем не было доспехов и накинутого на плечи меха, но он часто приходил так в теплые ночи, как эта. А такую горделивую, идеально прямую осанку было невозможно не узнать. - Оякато-сама! – Изаёй подошла к молчавшему демону и взяла его за руку. - Плохо же ты знаешь того, кого любишь, женщина, если спутала меня с ним, – прозвучал холодный и надменный голос. Изаёй подняла голову и присмотрелась к лицу мужчины. Тонкий серп небесного полумесяца нашел свое зеркальное отражение на его лбу, две ровные полосы прочертили щеку, а глаза, такие знакомые золотые глаза под темными ресницами, смотрели зло и колко. Незнакомец был очень похож на ее возлюбленного, но это был не он. Женщина отдернула руку и хотела отойти, но демон не позволил ей ступить и шагу. - Неужели люди перестали объяснять своим дочерям, что разрушать чужие семьи не только недостойно, но еще и опасно. Особенно это касается связей с теми, в чьих жилах течет демоническая кровь. Отношения демона и человека запретны и являются позором, который может быть смыт лишь кровью. Длинные пальцы демона оплели рукоять меча. С тихим металлическим шорохом сталь выскользнула из ножен и холодно блеснула в лунном свете. Остро заточенный клинок вознесся над головой Изаёй. Женщина в страхе зажмурилась, ожидая удара… - Сещемару, – суровый и до боли родной голос прорезал тонкую ткань тишины. – Что ты по-твоему делаешь? Изволь объясниться. - Уважаемый отец, - демон обернулся и жеманно поклонился, скривив губы в усмешке. – Я лишь хочу помочь Вам смыть с рода клеймо позора. Разве это не мой долг как наследника? – в неестественно вежливой фразе сквозила нескрываемая издевка. - В первую очередь твой долг – беспрекословно повиноваться моей воле. Я запрещаю тебе трогать эту женщину даже пальцем. Сещемару мгновенно стер с лица кривую усмешку. Его можно было бы счесть совершенно спокойным, если бы не сжатые в нитку губы и пылающие гневом глаза. Демон стиснул рукоять меча с такой силой, что побелели костяшки пальцев. На негнущихся ногах он подошел вплотную к Ину-но-Тайшо и тихо, почти неслышно, одними губами произнес: - Защищаешь эту смертную? Скажи, отец, ты действительно хочешь променять матушку на нее? Хочешь предать род белых демонов-псов? - Что если и так? – в тон ему ответил тот. - Зачем тебе тогда вообще нужна была жена? Чтобы потом покинуть ее одну? Я ведь не останусь с матерью навечно, а больше у нее детей быть не может. Куда же девалась твоя любовь к ней? - Любовь? Так ты еще не понял. С Цукико можно дружить, к ней быстро привязываешься, она способна соблазнить, умеет любить нежно и трепетно, но ее саму любить нельзя. - Это твое единственное оправдание? - Можешь считать мои слова чем угодно, но таков закон равновесия. Среди демонов не бывает случайных связей. Кто-то один ищет любви, другой позволяет себя любить. Этим демоны отличаются от людей, которые не настолько остро все чувствуют. - Какими бы не были причины, я не могу просто уйти в сторону. – Сещемару отступил на расстояние шага и вытянутой руки и сказал. – Это вызов. Защищайся. А затем он поднял руку с мечом на уровень плеча и… разжал пальцы. Клинок звякнул, ударившись о гранит, ножны последовали за ним. Ину-но-Тайшо внимательно следил за действиями сына. Потом он одной рукой расстегнул замысловатую пряжку, закреплявшую ножны Соунги; другой рукой – вытащил из-за пояса Тессайгу и Тенсейгу, и положил все три меча на землю. Два демона – отец и сын – замерли друг напротив друга. Глядя на них, Изаёй заметила, насколько различны эти двое похожих внешне мужчин. Взрослый пес. И щенок. Показно-холодный голос, сжатые в нитку губы, горделиво вскинутая голова – все это казалось женщине не чертами бывалого воина в облике Сещемару, а отражением детской обиды. Так ребенок, которого только что отругали, силится сдержать слезы, чтобы не дать взрослым повода упрекнуть себя в слабости характера или посюсюкаться с “милым малышом”, утешая, а потом доказать всем свою правоту. Молодой демон был похож именно на такого ребенка, умеющего настоять на своем, даже немного упрямого. Рядом с Ину-но-Тайшо Изаёй видела не холоднокровного и расчетливого воина, которым демон потом станет, а мальчишку. Да, именно мальчишку. Вспыльчивого, немного опрометчивого, смелого едва ли не до безрассудства. «Щенок. Еще совсем молодой, глупый щенок,» - Ину-но-Тайшо скользнул по сыну безразличным взглядом, но в душе он был очень горд за Сещемару: уже в таком юном (по демоническим меркам) возрасте он был готов вступиться за честь матери, даже зная, что этот бой выиграть не сможет. Род Белых Псов всегда ревностно защищал своих дочерей, малейшая обида могла стать причиной вражды и кровной мести. Вызов брошен. Отступать некуда. Этот бой состоится и не важно, каким будет итог, не важно, что произойдет. Вызов брошен. Расстояние вытянутой руки и одного шага. С трех сторон площадка заканчивается обрывами, под которыми бурлят морские волны, разбиваясь на миллиарды алмазных капель о крутые каменные склоны. Путь лишь один. Сещемару шагнул вперед… Сигнал к началу боя подан. Ину-но-Тайшо вскинул руку, разворачивая ее ладонью вперед, готовый принять удар сына. Но молодой демон не стал бить. Вместо этого он ушел в бок, немного припадая к земле, и оказался на открытом месте. Он помедлил, ожидая пока отец повернется к нему, и только потом ударил. Ину-но-Тайшо опешил. Сещемару, этот мальчишка, этот гордый, порой заносчивый щенок, у которого был отличный шанс серьезно ранить его когтями, просто наотмашь ударил его по лицу ладонью. Великий демон понимал, почему сын поступил именно так. Та пощечина не была частью поединка. Нанесенная в полсилы, но с яростью, словно женской рукой, пощечина была той, которую ему так и не дала Цукико. - Теперь начнем по-настоящему, – сказал Сещемару и напал уже всерьез. И тогда великий демон понял, что допустил ошибку. Одну, но неисправимую. Он пропустил тот момент, когда его щенок повзрослел и превратился в молодого пса. Уже в семнадцать лет Сещемару отлично сражался, однако тогда он не умел убивать, сохраняя холодный рассудок. Теперь все было по-другому. Демон, побывавший во множестве битв, больше не мог постоянно сожалеть о жизнях, которые он обрывал. Его клинок слишком часто умывался кровью по самую крестовину, глаза устали глядеть в лицо смерти. Если струна натянута слишком сильно, рано или поздно она оборвется и перестанет звучать. То же самое происходит и с нервами. Не выдержав постоянного перенапряжения, они перестают реагировать на самые сильные раздражители. Битвы стали для Сещемару таким привычным, обыденным делом, что он оставался спокойным, холоднокровным, порой даже равнодушным к любым жесточайшим сражениям. Время хоронит чувства, душа каменеет, сердце покрывается слоем льда. А знает ли кто-нибудь, что творится за этой холодной стеной? Ину-но-Тайшо не знал. Если уж на то пошло, они с сыном никогда не были особенно близки. Два демона словно существовали в разных мирах. Отец любил день, яркие краски полные жизни. Сын предпочитал ночь, с ее спокойствием, тишиной, освещаемой только мягким, прохладным сиянием луны. Ину-но-Тайшо всегда с любопытством наблюдал за лесными зверями. Сещемару мог часами смотреть на летающих в поднебесье птиц. Почти все время, которое молодой демон проводил в поместье, он тренировал какие-нибудь новые приемы, читал, либо разговаривал с матерью. Она была, пожалуй, единственной, кому он доверял свое сердце. Демоны кружили по площадке, обмениваясь ударами, ставя блоки, уворачиваясь, но ни один из них не мог взять вверх. Хотя Сещемару значительно уступал отцу в силе, его скорость и реакция позволяли избегать всех атак. Вот Ину-но-Тайшо опять попытался поймать сына за руку, но проворный молодой демон отдернул запястье прежде, чем пальцы с длинными когтями сомкнулись достаточно крепко. Одновременно Сещемару метнулся вперед, и его острые как бритва когти срезали прядь белых волос Ину-но-Тайшо, успевшего уклониться в сторону от основного удара. А потом молодой демон ошибся. Уворачиваясь от очередной атаки отца, слегка задевшей его и оставившей несколько глубоких кровоточащих царапин на предплечье, он ступил на самый край обрыва – податливый известняк хрустнул под ногами. Глаза Сещемару широко распахнулись, в них застыло изумление. Нет, он вовсе не был удивлен, что проиграл, ведь, пусть даже и не таким образом, рано или поздно это бы случилось. Его поразило совсем другое: увидев, что демон теряет равновесие, Изаей бросилась к нему и попыталась схватить, удержать ускользающую руку. Конечно же, ей это не удалось, но дело было не в том. Сещемару вынырнул из воды и успел заметить наверху бледное и полное тревоги лицо Изаей. Она что-то закричала, но этого демон уже не услышал: волна подхватила его и с силой швырнула на камни. От удара воздух с шумом вырвался из груди демона, дыхание перехватило. Сещемару попытался ухватиться за камень, но когти соскользнули. Волна, словно язык огромного чудовища, слизнула светлую фигурку демона, унося того в темную морскую пучину. Уже теряя сознание, Сещемару все думал: «Я же хотел убить ее… Тогда почему?..» -Я не знала, куда Сещемару уходил тогда, но на следующее утро его выбросило на берег неподалеку, – когти Цукико вонзились в дощатый пол и прочертили по нему несколько глубоких царапин. Кагоме поняла, что демонессе очень больно вспоминать эту историю, но она все же спросила: - Вы решили, что Сещемару погиб? - Да. К тому же, его самого я увидела не сразу. Сперва мне на глаза попалась узкая тесьма, которой мужчины обычно перевязывают волосы. Я подняла ее и лишь тогда заметила полумесяц и его имя, когда-то вышитые мной у самого края. Думаю, ты можешь понять, что я почувствовала. -Страх, боль… Возможно, неверие… - Отчаяние. Потерять единственного сына – потерять надежду. В этом мире самое большое несчастье для родителей, если их ребенок умирает раньше, чем они. Даже когда у матери много детей, смерть любого из них – трагедия для нее. А если ребенок один? Возможно ли передать словами то, что черным огнем обжигает душу? - Наверное, нет… - голос Кагоме дрогнул и оборвался. После минутного молчания девушка робко взглянула на Цукико и с надеждой произнесла. - Но ведь Сещемару был жив. - Нет. Тот, кого волны вынесли на берег, не был моим сыном. Мой малыш, Широ, скрылся за маской холодного и надменного Сещемару. Но я так хотела еще хоть раз увидеть его прежним… - Поэтому и забрали его сюда? – получив утвердительный ответ, Кагоме что-то прикинула в уме и спросила. - Но как Вы могли оказаться там так быстро, если нас разделяли почти пол дня пути? - Значит, никто из вас так и не заметил? Все это время я была рядом с вами. Я наблюдала за вами больше трех месяцев, видя, как Инуяша проводит бессонные ночи новолуний в человеческой форме, как Сещемару, оставаясь внешне совершенно бесстрастны, трепетно оберегает Рин, и как они оба, в очередной раз поссорившись, мрачно расходятся в разные концы поляны, продолжая оттуда бросать друг на друга раздраженные взгляды. Иногда я подходила так близко, что могла коснуться их рукой. - Тогда почему они не заметили Вашего присутствия? Ведь Инуяша очень хорошо чует запахи, а Сещемару и подавно. - Потому что я так хотела. – Цукико как-то странно улыбнулась и протянула Кагоме руку. - Понюхай. Девушка приблизила носик к тонкому запястью и втянула в себя воздух: - Лаванда? - Да. Чудесно правда? Запах чистейшей лавандовой воды, не смешанный ни с каким другим… Ни с каким другим… И Кагоме поняла, что не может уловит запаха самой демонессы. И вовсе не потому, что он был искусно скрыт. Его попросту НЕ БЫЛО. Цукико взглянула на изумленное лицо девушки и вдруг ни с того ни с сего произнесла: - Говорят, камелия – цветок без запаха. Когда камелия увядает, плачет дождь. Никто не увидит, как облетят лепестки с увядшей камелии, и только пес загрустит по нежному аромату этих алых бутонов, который мог учуять только он. Женщина поднялась на ноги и, прежде чем выйти из комнаты, добавила: - Если хочешь знать, мы с тобой похожи. Как и моя демоническая аура, твоя сила мико может скрыть твой запах. То, что я сейчас сказала, для тебя одновременно и загадка, и предсказание. Задумайся.