Смерть золотого цвета

    Далеко за полдень деревенские жители вновь взялись за работу. Солнце с любопытством разглядывало их опустевшие домишки: одни казались совсем новыми (после нашествия монстра их успели подлатать), другие уже выцвели, но держались столь же крепко, как в свои начальные дни. Деревенские домишки нравились солнцу. Даже потрепанная дранка пришлась ему по душе. «А из низких окошек, — думало оно, — трава, верно, в сто раз прелестней, чем отсюда». Особенно же солнцу нравились резные ставни: на них ведь так красиво смотрелся его лик.     На расписном крыльце одного из домиков появился человек. Лицо его пряталось под плотным одеянием, так что виднелись одни глаза. Человек придерживал мальчишку. Тот тяжело дышал, а щеки его покрылись болезненным румянцем.     Незнакомец потоптался на месте и осторожно постучал в дверь, будто опасаясь, что из избы выпрыгнет чудище. Дверь скрипнула, из-за нее показалось доброе старушечье лицо.     — Кто такие? — холодно спросила хозяйка. — Я вас не припомню.     Человек оробел и вымолвил лишь:     — У... у меня брат болен.     — Ох ты, превеликий Баал! — воскликнула старушка, увидав мальчика. — Заходите, заходите скорее, милочки. Ох, горе-то какое!     Пройдя сенцы, братья очутились в светлой длинной комнате. По одной стене стояли лавки и висели рукодельные коврики, другая пестрила окнами. «Видно, здесь вече собирают в непогоду», — решил человек. Старушка расстелила на скамье покрывало и уложила мальчика. Незнакомец устроился рядом. Выглядел он измотанным, как если бы он долгие дни скитался по лесным чащобам, и обеспокоенным.     — Откуда ж вы такие горемычные? — спросила старушка, присаживаясь напротив.     — Издалёка, матушка, с самого восточного края Лесов.     Старушка замолкла на время, долго вглядываясь в лицо гостя. Тот так же внимательно смотрел на хозяйку, иногда вздрагивая от внезапных стонов брата. Мальчишка, к счастью, понемногу успокаивался.     Наконец старушка молвила:     — Да глаза-то у тебя какие-то не нашенские, а у ребеночка — лесные. Уж какие вы братья?     — Самые настоящие, матушка. Мать у нас одна, отцы разные, — спокойно пояснил человек.     Старушка всплеснула руками.     — Да что ж за дела-то такие? Где ж это видано, чтоб женщина с двумя-то сразу деток народжала? Что за время, что за время! — Гость стыдливо отвел взгляд. — Да ты прости меня, милок, коль мать твою обидела. Но это все ж не дело. Ох, превеликий Баал! А как звать-то вас я и не спросила.     — Меня Брисом, а братца Двилом. Мы, матушка, сюда неспроста пришли.     — Уж поведай, будь любезен. Да, знаешь, милок, я с тобой открыта, а ты только глаза на показ и выставил. Так разговор-то не делается.     Человек замялся, но лицо так и не открыл.     — Позволь, матушка, я тебе сперва историю нашу расскажу. Тогда и поймешь, что лицо мое лучше не видать.     Старушка недоверчиво покосилась на гостя.     — Ну, на Вакхорин* суд тебя, милок. Делай, как знаешь.     И человек начал рассказ:     — Город наш родной на Великом Изгортоке стоит, у самой границы с Красным Лесом. Там семья наша в военном селе жила. Отец с краснолесами воевал, а мать нас растила. Погубили отца, а мать с горя больная сделалась да скоро померла. Тогда мы с братом и решили к родне нашей в Недвижимые Горы идти. По Изгортоку плыть — опасно, на правом берегу-то Красный Лес. В Плодородные Земли мы сунуться не смели: тамошний король дочь за краснолесого выдал.     — Известно дело! — подтвердила старушка.     — Словом, что Краснолес, то не к нам. Вот и пошли мы через Леса. Тут родней и ближе, хоть и трудней путь.     Хозяйка одобрительно закивала и тут же спросила:     — Да где же родня ваша живет? Недвижимые Горы — они вон какие!     — Да прям посередке. Где Ущ — Межгорток нашенский — горы надвое делит. Вот в низине тамошней они и живут. Они сами-то не горцы. Ну да не в том дело.     Притихший на время мальчишка, застонал:     — Во… воды бы…     Не успел его брат опомниться, как старушка подскочила и, причитая, понеслась в обеденную.     — Я же… не умру от этой дряни? — тихо обратился Двил к старшему брату.     Тот взлохматил слипшиеся от пота волосы мальчишки.     — Да не будет тебе ничего. Потерпи только.     Старушка вернулась с кувшином и напоила мальчика. Тот снова притих.     — Так вот, — продолжил гость, когда его брат задремал. — Отправились в дорогу. Долго шли, городов насмотрелись, деревень, но путники из нас никакие. Забрели в лесные дебри. День ходим, другой… Из сил уж выбились, припасы давно кончились — питались, чем лес пошлет, а без воды совсем нам туго сделалось. И ни озерца, ни речушки, ни лужицы — хоть помри! Ну, все, думаем, доходились. И вдруг — представляете, удача! — выходим мы к замку. Замок, ух, богатый! Такие разве что короли в старину возводили. Прелестная там женщина жила. Волосы у нее — огонь, глаза — озера лесные, личико такое… красивое, словом. Она-то нас и приютила. «Оставайтесь, — говорит, — до новой луны, отдохните, сил наберитесь, а там как судьба ваша ляжет». Ну, мы-то глупые остались. Пиры каждый день, игры, охота, веселье — не заметили, что время ушло. Нам дальше пора. Поблагодарили хозяюшку, идти хотели, а она нас не пускает: плати, говорит. А камушков у нас давно не водилось. Она прям взглядом в Двила впилась и, значит, его как плату требует. Я ей отказал. А хозяюшка эта как заорет, как разъярится. Бросить нас в темницу велела, чтоб, дескать, передумал я.     — Ох-о-о! Ведьма-то какая! — Старушка схватилась за голову. — Уж не Деванта ли, в самом деле?     — И мы так подумали. «Все, — говорю, — Двил. Как надоест ведьме этой с нами таскаться, так и сожрет». Тот в слезы. Правду говорю, я и сам чуть не разревелся — жить-то хочется! Вот и сидим, сидим, а сколько сидим — Баал лишь ведает. А я-то сижу, да камушек точу, доостра наточил. Вот раз принесли нам похлебку, а я на слугу и — чирк! — выбрались. Сколько я потом за душегубство это молитв прочел, сколько каялся!     Старушка побледнела. Губы ее тряслись, точно она что-то хотела сказать и не находила слов. Она смотрела на несчастного человека — совсем юнца, судя по складу, — смотрела и не могла, не хотела верить, что душа его очернена смертоубийством.     — Бросились наутек, — продолжал гость, — а взгляд хозяюшки будто нас нагоняет. Бежали, бежали, бежали, пока не упали от бессилия. И ведь даже шелохнуться мочи нет. Ночью это было. Луна ясно светила, птички какие-то переговаривались. И вот во сне ли, наяву ли, вижу: хозяйка к нам ступает. Волосы огнем горят, кожа темна сделалась, а на ножках ее — гнойники да язвы. Ну, думаю, точно Деванта! Подходит она к брату моему, склонилась над ним и давай шептать что-то, зло так шептать. Я хотел было встать, а сил нет. Вот будто цепями связали! Потом ко мне подходит, говорит: «Отыщи Рубин, что в старом подземелье схоронен, — помилую». И рукой ко мне тянется, а на руке — полосы белые.     — Следы от веревок… — испуганно зашептала старушка. — Точно Деванта! Как в Книге Баала писано, так и есть…     — Только коснулась меня — и все. Темнота. Очнулся я под вечер, гляжу: Двил дышит часто-часто, и в жар его пробило. Подошел к нему, а он как заорет. Я-то не понял сначала, а потом в лужу глянул — сам заорал. Все тело Деванта мне изуродовала, будто язвы свои отдала. С той поры и шли сюда. Правду говорю, она сама нас вела, голос-то ее в голове шипит. А к вам, матушка, мы пришли, чтобы карту ходов просить, но, видишь, хозяина не застали.     Гость замолчал и посмотрел в глаза хозяйке. Та, словно обжегшись, подскочила и затараторила:     — Ой, милок! Сейчас приведу, сейчас. Только муженек-то у меня несговорчивый — туго вам придется.     Человек кивнул в ответ на ее слова и согнулся в поклоне.     Когда хозяйка ушла, человек разбудил брата и пихнул ему в руку крохотный сосуд. Мальчишка понюхал содержимое и недоверчиво посмотрел на старшего.     — К вечеру здоров будешь. Пей уже.     — Ну… Что-то я… — Мальчишка тяжело вздохнул: горло раздражала вновь нахлынувшая жажда. — Пахнет оно как-то…     — Пей давай, а то и впрямь помрешь!     И сосуд опустел. Мальчишка еще долго морщился и плевался.     — Вам — тьху! — меня мучить нравится? То дрянью какой-то поите, то бегать до потери сил заставляете. Так вы, правда, меня в пещеру с обреченными засунете.     Человек усмехнулся.     — Зато теперь ты понимаешь, как нам тяжело приходится.     — Да уж… — проворчал мальчик и отвернулся к стенке.     Скоро хозяйка привела старосту деревни — не по возрасту высокого и жилистого старика. Седина гордо серебрилась в его бороде, а лицо застыло в строгости: он уже знал и о юных братьях, и о Рубине.     Старик долго, как и его жена, разглядывал гостей, прежде чем заговорил; лицо его при этом осталось столь же сурово.     — Ты, значит, Брис? — громогласно произнес староста. — И что же вам, милочкам, от меня надобно?     — Прослышали мы, — твердо отвечал гость, — что карта ходов подземных у вас хоронится. Вот ее бы нам на время.     Старик опешил: откуда нездешним детям знать о карте? Впредь голос его звучал настороженно.     — И чего ж мне отдавать ее? Вы мне люди чужие, незнакомые. А карта эта деревни принадлежит. Так разве ж могу я ее отдать?     — Прошу…     — Нет,— прервал староста. — Нет! Слышать ничего не желаю. Убирайтесь-ка, пока можете, и ни шагу сюда!     Человек опустил взгляд. Он долго стоял молча, а потом тихо заговорил:     — Мой брат… он так умрет.     Старик нахмурился, но не ответил.     — Я понимаю, — неуверенно продолжил гость, — трудно сейчас о вещах таких думать. Очищение это... Жалко девчушку.     — А ну не сметь! — разъяренно проревел старик и ударил кулаком по столу. — Не смей жалеть! Положено так по Книге, вот и нечего жалеть.     Человек вздрогнул и глянул на брата.     — Простите, не в обиду сказал. Но вот если б вы мной сделались, разве ж по-другому поступили? Я-то не для себя все это — для брата. Если ж вы не дадите карту, считай, на вашей душеньке грех осядет.     — Ах ты, гнус… — прошипел старик. Багрянец разгорелся на его лице, ноздри раздулись, а глаза затмила пелена бешенства.     Человек упал на колени и вскричал:     — Помогите же. Помогите, молю Баалом!     — Ты мне этого имени не произноси! Ты, негодяй, ты же ведьме этой треклятой услужить пытаешься! Да еще и дитем неразумным прикрылся, погубить, негодяй, удумал! Да как же… Вот вам, а не Рубин! — Староста выставил свой могучий кулак. — Вот вам, а не карта! А ну смотри, паршивец. Смотри! Или боязно тебе в глаза-то смотреть, а?     Человек прямо и твердо взглянул на старосту. Тот остервенел совершенно.     — Ах ты гнус! Ах ты… подлюга! Хоть бы в моргалках твоих капля покаяния, так нет — дерзишь. А ну снимай с башки тряпье! Не к чему личико свое прятать. Живо, живо! Посмотрим, что там за язвы такие. И молись, чтоб были, иначе… — Человек нехотя взялся за ткань. — Ух, что я с тобой сотворю!     Громогласная ругань разбудила больного мальчишку. Он заерзал на скамье и простонал:     — Лирлы… Лирлы** слетаются…     Старик притих. Хозяйка подошла к мужу и ласково положила руку на его плечо.     — Миленький! Не тронь бедняжку-то, — вкрадчиво начала старушка. — Смотри: испугался-то как. А братцу его какого? Лирлы уж к нему являются. Да чего ты, чего? Уж разве карта тебе нужна эта? Век мы в те места не совались да еще век не сунемся. Так отдай, чего вред чинить.     Хозяин мотнул головой, словно освобождаясь от чар, и замахнулся на жену.     — А ну прочь, прочь, ведьма! Не лезь без толку, кому говорят! — гаркнул старик. — А ты чего застыл? А? Уж как я тебе помогу!..     Староста со всей силы дернул одеяния, и лицо человека оголилось. Гость зашипел от боли и слезы проступили на его глазах.     — Ох ты…     Хозяин попятился и плюхнулся на табурет, старушка схватилась за сердце: на лице человека не было живого места. Гнойники и язвы так обезобразили облик гостя, что не возможно стало понять, кто это.     — Помогите… — бессильно прошептал человек. — Брату совсем невмоготу.     Староста медленно встал и поплелся в другую комнату. Послышались шаги и звяканье.     — А ты, милочек, лечить-то лечил? — опомнившись, спросила хозяйка.     — Лечил, да все без толку.     Старушка озабоченно покачала головой.     — А волосики-то тоже ведьма обелила?     Человек вздрогнул. На миг глаза его вспыхнули, но он опомнился и кивнул в ответ.     — Ой, беда! — протянула хозяйка.     Вернувшись, староста молча подошел к человеку и отдал ему сверток. Гость ошарашенно посмотрел на старика, развернул бумагу и облегченно выдохнул.     — Да хранит ваш дом Баал и его безликие посланцы, — вновь согнувшись в поклоне, сказал человек.     — До подземелья вас Ркиис доведет. Баба она никудышная, но на врачевании сдвинута. Авось поможет чем, — мрачно говорил старик. — Уж не знаю, что вы со стражами делать будете, это ж люди не мои — святого наставника. Идите с миром, братья. Да спаси вас Баал!     — Фу! Достали карту, — вздохнула Кори, плюхаясь на скамью. — Ну и упертый у вас староста.     Сида уже уложили спать, чтобы облегчить его участь, а сами волшебники устроились в комнате Карма.     — Да, такой у него характер, — ответил прислужник и, сморщив лицо, взглянул на девушку. — Госпожа Кори, приведите себя в порядок, очень прошу.     — Точно-точно. Принеси-ка, водички.     Кори юркнула за дверь и возвратилась с небольшим сосудом. Капнув из него в корытце с водой, она посмотрела в отражение.     — Славно Раас придумала. Меня за этими болячками вообще не видать. Хех, каждый раз срабатывает. Умница моя Раас!     Кори ткнула пальцем в отраженный нос, и водная гладь исказилась.     — Это, правда, болячки? — вытаращив на волшебницу глаза, пробормотал Карм.     — А что? Жутко тебе, пташка Кар? — рассмеялась девушка. — Ладно, сейчас поправим.     Задержав дыхание, она окунула лицо в воду. Когда волшебница отпрянула, гнойники и язвы уже сошли.     — Говорю же, умница Раас. Такую штуку полезную придумала! — Кори вытерлась рукавом. — А гадость эту лучше вылить.     — Да, Раас, к слову, пожелайте от меня здоровья. Давно я ее не видел, — отозвался Карм, выходя из дома.     Вернувшись, он застал волшебницу за изучением карты. Кори недовольно хмурилась, стараясь запомнить путаные ходы и распланировать привалы. Прислужник устроился рядом.     — Госпожа Кори, мне тут интересно…     — Чего? — насторожилась волшебница.     Карм замолк, собираясь с мыслями.     Тишина высунула любопытный носик из-под печки, но, испугавшись вздоха, уползла в другую комнату. Там она опасливо прислушалась: ветер, ее извечный соперник-певун, не залетел сюда, но здесь лежал человеческий мальчик. Она скользнула ближе и замерла. Мальчик не спал. Тишина осторожно перебралась на другой настил и свернулась комочком — успокоилась.     — Вы ему так и не рассказали? — спросил хрипловатый голос Карма.     «Интересно, кто этот «он» такой», — с трудом подумал Сид: мысли быстро сменяли друг друга, так что он не успевал их осознать. Болезнь наваливалась на мальчика, но обещанный сон уже набирал силу. Засыпая, Сид невольно подслушивал.     — Не время еще, — сухо ответила Кори.     — До сих пор не понять не могу, зачем вам мальчишка.     Кори молчала.     — Зачем вы тогда сорвали задание — понимаю, а зачем…     Карм говорил что-то еще, но Сид уже не разбирал — сон наконец обрел власть. И единственное слово крутилось в голове, крутилось и крутилось, пока не приняло облик: серые глаза, золотистые кудряшки... Сид заснул.     Тишина приподнялась и понюхала воздух: пахло свободой и хвоей. Тишине не нравился этот запах — запах ветра. Презрительно фыркнув, она улизнула в другую комнату, а ветер вернулся в мирную обитель.     — Вы слишком изменились с его появлением, — вздохнул Карм. — Раньше вы были настоящим воином, а сейчас… Сейчас будто ребенок. Может, мне вас теперь «тушка Кор» звать?     Кори улыбнулась, услышав свое детское прозвище, но не ответила.     — Вы ведь сами едва сдерживались — это никуда не годится. А ваш ученик? Он же нас чуть не выдал. Вам не кажется, что с мальчиком следует обходиться чуть строже?     — Как Тидос, что ль? — насмешливо спросила волшебница.     — Как Тидос, пожалуй, не надо. Но вы же понимаете, как опасно было ваше поведение?     — Ну да, ну да, — проворчала Кори.     — Я хочу предостеречь вас. Вы, может, слышали, что у меня была возлюбленная. Мы счастливо жили, но однажды ее точно так же… «очистили». Я видел это собственными глазами…     — Я-то тебе сочувствую, Карм, но ты не один такой.     Но Карм не заметил едкости в словах подруги, а все говорил и говорил:     — Вы знаете, почему они это сделали? Она просто пожалела другого волшебника. Просто пожалела — и все. Одна глупость — и нет вас.     — И именно поэтому ты стал «нечувствительным», н-да? — резко проговорила волшебница.     Карм ошарашенно уставился на девушку.     — Ч-что?..     — А кто порошком забвения баловался? Да уж если честно, по тебе и так видно.     Прислужник грозно поднялся.     — Да вы знаете, каких сил стоит быть спокойным?     — Ага, особенно с порошком.     Насмешка Кори примирила юношу. Он сел обратно и тихо продолжил:     — Госпожа Кори, а ведь так вы долго не проживете. Ваша магия и без того нестабильна, а чем дальше, тем труднее с ней совладать.     Волшебница отодвинула карту и прямо посмотрела в глаза другу.     — Да, знаю я. Но лучше уж жить по-человечески, чем никак. — Она вдруг улыбнулась и, раскинув руки, наигранно продолжила: — Ну, подумаешь, пару лет не поживу…     — Пару десятков, — мрачно поправил Карм.     Кори отмахнулась.     — Да чего мы в жизни-то не видели? Всего повидали! В общем, ты меня понял. Но как ты, Карм, «нечувствительным» стать мог? Ты ж, получается, предал наши с Тидосом взгляды.     — Бывает, что и взгляды меняются.     Кори пристально посмотрела на Карма. Лицо прислужника выражало все то же непоколебимое спокойствие, что и прежде. Волшебницу передернуло.     — А ну-ка, что мы все о плохом? Расскажи-ка мне, что за штуковину мы ищем. Вроде бы, из-за нее в подземелье никто и не суется.     Карм растерянно улыбнулся. Мало того, что Кори — исполнитель — общается с ним, с прислужником, так еще смирилась с его «нечувствительностью». В этот миг он понял, что действительно предал их дружбу, променял на вечный покой.     Юноша отогнал ненужные мысли и начал:     — На самом деле, это красный камушек, похож на сгусток. Его еще называют земной плотью. Когда-то давно в нашем подземелье добывали камешки Саламандры, но потом нашли этот сгусток. Вот тогда стали происходить странности всякие. Даже присказка появилась: «Кто уходил — не приходил, кто боялся — с ума сходил, кто смеялся — в серость обращался, а кто в пещере остался — с монстром повстречался». Люди то подземелье стали стороной обходить, работы прекратили. Из Темного приезжали, смотрели, но в глубь не полезли: дескать, местные туда все равно не пойдут, а неместных здесь не бывает. Просто главный ход засыпали и все. А теперь Совет про ходы наши вспомнил. Я думаю, что хотят добычу продолжить, здесь ведь все давно прокопано, лишней мороки нет — иди да работай.     — А что за камень-то ты толком не рассказал, — настаивала Кори.     — А, камень как камень. Что такое, откуда — не известно толком. Известно, что он магов в обреченных превращает. Хотя нет, он не превращает, а сильно убыстряет превращение. К слову, это раньше наша деревня была, волшебников, а теперь только Крог из них остался — Ркиис тоже не здешняя. Так что, без защиты лучше не ходить.     Кори угрюмо молчала — в письме от Совета о таком не говорилось.     — Н-да, мне туда самое оно соваться, — словно во сне, пробормотала волшебница.     Карм нахмурился и неуверенно добавил:     — Но рабочие очень долго под действием этого камня находились, поэтому за несколько дней, наверно, ничего не случится. Если, конечно, душу не теребить.     — Наверное… — повторила Кори. — Слово-то какое хорошее! Ладно, наверно, так наверно. Сидом рисковать не хочется — в том и проблема.     — Вы берете его с собой? — изумленно спросил Карм.     Кори задумчиво пожала плечами.     — Как знать… Как проснется наш мученик, так и решим. А пока я и сама не прочь вздремнуть — последний день в доме ночую.     Волшебница поплелась в комнату.     Ветер с упоением восхвалял северные края, оживляя застывший после тишины воздух. Но ему не дали окончить рассказ — на пол рухнули тяжелые сапоги. Сапоги помешали не одному ветру, но и сну больного мальчика. Сон развеялся в токах воздуха, а мальчик нехотя открыл глаза.     Расплывчато виднелась фигура Кори: она сидела на соседнем настиле, устало согнувшись и подобрав под себя ноги. «Наверно, разговор нелегкий был», — подумал мальчик и окликнул волшебницу. Та вздрогнула и испуганно посмотрела на ученика.     — Чего тебе?     — Да так…     Кори подошла к мальчику и положила ладонь ему на лоб. Лицо ее преобразилось.     — Жар почти сошел, надо же! Полегчало?     Сиду вспомнился его мучительный сон, яркая белизна и бесконечная тьма. И боль. Боль, расползалась по телу, заражала мысли и все давила, и давила изнутри, словно что-то хотело вырваться из самой его души, освободиться. И в голове шипело: «То с-с-свэйт и смэрт. Твой-а душ-ш-ша страдай-эт». Сид встряхнул головой, отгоняя назойливые образы.     — Учитель, а когда мы заниматься начнем?     — Вот храбрец! — рассмеялась Кори. — Тебе синяков не терпится получить?     Мальчик скуксился.     — Мне и отравы хватает. Я научиться, может, поскорее хочу, я же еще силы не пробовал.     Волшебница сняла с мальчика амулет.     — Не угадал.     Кори показала ученику деревянную монетку, словно изъеденную древогрызами. Сид с ужасом смотрел на амулет.     — Это, выходит….     — Да, выходит, ты чуть нас не выдал. Так что теперь упражняться тебе очень сильно нужно. Давай-ка в пещерах делом и займемся. Идет?     — Идет. — Сид вздохнул. — Чувствую, зря я это спросил…     Кори взлохматила волосы ученика и улеглась на своем настиле. Ее долго преследовали гнетущие видения: разговор с Кармом, позабытый страх перед Сидом, рослый мужичина в темном углу комнатенки, лица Совета и лица обреченных магов, Тидос и другой Карм — живой. Ветер затянул чудесную песнь о северных краях, и видения перестали быть гнетущими. Они переродились в глубокий и светлый сон.