Смерть золотого цвета

1224 год от Разделения. Объединение Песчаных Морей

    — Ты? Опять те сказку?     Тьма расступается, потому что ненавидит этот осипший голос. От него веет свободой, светом, от него веет теплом, которое тьма не в силах достать. Она в отчаянье кидается на незнакомку — та заходится кашлем. На кашель откликаются злые и холодные голоса: грязные бояться, что тьма набросится на и них, и они тоже начнут кашлять. «Глупые… — думает он, — Тьма только Шээгх* сжить хочет, потому что Шээгх ей свое тепло не отдает. Я тоже не отдам».     Он ощупью находит знакомый камень — уже не склизкий, а даже уютный. Рядом с Шээгх все становится уютней и живей. Но сама Шээгх слабнет: тьма не может вытянуть из нее тепло, но может сильно ранить — так сильно, что не оправишься. Он боится, что Шээгх умрет. Если не станет Шээгх, не станет тепла, и воли, и того мира, где нет тьмы. Тьма проберется в его душу, пожрет тепло, и он сделается грязным. Он знает: будет именно так, потому что Шээгх не спасти. Она сама сказала: «Мне-то уж нет помощника. Тьма ведь… не одолеть ее», — он очень хорошо это помнит.     Приступ отпускает Шээгх, но она еще долго сидит, ничего не говоря. Он знает, что скоро она усмехнется, и осипший голос начнет рисовать другой мир. Тогда каждое слово обретет форму, цвет, запах, оживет, проникнет в мысли и поселится там навсегда. И обернется теплом. Он каждый раз ждет, когда грязных загонят в подземелье, чтобы найти Шээгх, устроится на уютном камне и оказаться далеко-далеко…     Вместо привычной усмешки слышится будто бы вздох.     — Ну, слушай. Древняя эта сказка, старая...     Про дальние леса-то помнишь? Помнишь, чего уж. Вот где-то в гуще их подземелье есть — по правде подземелье, не наша яма. Глубокое оно, далекое. В ходах его люди тамошние рыли камушки, что в ихнем краю платой за труды служили, равно как здесь плата — мы с тобой да эти вот бедолаги. А камушки те редко земля рождала, вот и лезли, лезли люди за ними в самые низы. Здорово трудяги камушки колотили и киркой своей задели плоть земную. О-о-о! Как тогда взревела земля! Как разгневалась! Стала сыпать на трудяг серость тяжкую, чтоб прогнать их, да поубивала многих. Но был средь них прохвост один. И уж так ему земная плоть — красная она… сгустком — приглянулась, так в мыслях засела, что решился он вором сделаться. Схватил он сгусток и бежать хотел, да не успел. Придавила его серость вместе с земной плотью, всего разом придавила. И никто бедолагу не нашел, потому что серость стеной обратилась и в себе прохвоста погребла. Так и стоит она средь пещеры.     Как поутихло в подземелье, возвратились трудяги и пуще прежнего за работу принялись. Да вишь, странности на место то напали: кто уходил— не приходил, кто боялся — с ума сходил, кто смеялся — в серость обращался, а кто в пещере остался — с монстром повстречался. Вот что люд о подземелье том говаривал! Да так странности эти трудяг-то перепугали, что разбежались они оттудова. И никто в те места не совался — страху-то! Молва пошла, будто в землях тех по ночам, когда луна на небе гуляла, выл кто-то, что аж душа холодела!     Сказывали еще, будто бы сгусток тот камешков стоит, сколько трудяги в подземелье тамошнем не нарыли. Вот как плоть земную ценят! Да… Только плоть эта дурная. Она так в мыслях крепко цепляется, что человек от нее зол становится и жаден и гибнет от этого. Много кто до сгустка достать хотел, да не возвратился никто. И теперича они там, под землей.     Голос Шээгх утихает. Он сидит не шевелясь, старается дышать тише. Он не боится осмелевшей тьмы — та подползает все ближе, — он боится разрушить сказку.     — Чего затих? Спишь никак?     Он вздрагивает, потому что ждал продолжения, а не вопроса.     — Н-нет, я… Это к-конец?     Шээгх привычно усмехается, как всегда, по-доброму.     — Хых, нет. Это, вишь, начало.     Годов с той поры минуло, что уж никто и не помнил про земную-то плоть. Никто да никто, а вот те, кто всегда в тени, они все ведали, все припоминали, потому что раньше ихнем подземелье то было. И, значит, послали они туда девку-волшебницу. Годами да сердцем она поспела, а с виду — молодехонькая. И жил, значит, у ней мальчонка (старше тебя будет) — ученик. За колдовством его много кто гонялся: редкое оно было. А девка-то хитрюга! Знала она о беде этакой, вот и решила его с собой взять, чтоб подозренья отвести, и сама под братца старшего заделалась — обмануть недругов.     Да напасть новая нашла: увязалась с ними колдунья из деревни, дескать, проводить да путь указать. В те времена такие чародеи — ну и люди тоже — объявились, что выгоды везде искали. Колдунья деревенская из них была. Трудилась она и на тех, кто в тени всегда, и на других — врагов их, что наравне с людьми стать мечтали. Первым-то казалось, что мальчонка из-за силы своей накуролесить чего может, а вторым только силы его и хотелось. Словом, перепутье.     Шли они, шли под землей, и пора отдохнуть настала. Деревенская утомилась жуть как (больной она слыла и мощи с годами ее поубавилось), еще и пойла ядреного хлебнула. Словом, сморило накрепко. Увидала это девка, мальчонку растрясла, зелье ото сна дала да и учиться повела. А мальчонка-то силами своими управлять толком не умел. Ну, в том для наставницы его сложности не нашлось. Притворилась она, значит, спящей, а тут к мальку страшенное чудище вылезло. И не прогадала девка-то! Испужался мальчонка за нее и силы свои обрел. Да тут девка-то вспомнила, что деревенскую они в пещерах совсем одну оставили. Испугалась — жуть. Бросились к ней, а она как спала, так и спит. Ну, подтащили к себе ближе — делов. Мальчонка-то потом долго-долго колдовству научался, а наставница пособляла, пока сон их не сморил. А как на другой день пошли, деревенская все вкруг девки-то и вилась: то в глаза глянет, то вопросом смутит, то больной прикинется, то живой обернется — все, значит, любовь играла или что уж там — не понять. Девка-то и шепнула братцу названному, что неладное творится. И ведь правду подумала: видела деревенская учения ихние.     Шли дальше. Чем ближе к плоти-то земной подбирались, тем чудищ больше наползало. Но то для девки и мальчонки на укус — вмиг одолевали. Мальчонке это не в радость было, потому что вместо битых чудищ трупы людские появлялись. Да, боялся малец, но попривык, хотя сердце-то щемило. Ко всему человек привыкает — дико дело! А деревенскую все от страха трясло: видать, не для драк она народилась.     Уж немного им пройти оставалось, да, вишь, силы все ушли. Присели. Да тут на беду девку-то и сморило: она ж ночь всю не спавши, потому что зелье ото сна берегла для мальчонки. А он решил пройтись, да вкруг чудищ, дескать, подавить. Только отошел, как деревенская над девкой стала. Открыла она тряпку-то с головы ряженой да и увидала, что и впрямь баба. Значит, и мальчонка ей не брат. Пригляделась деревенская к девке-то: средь чернющих волос прядь у ней белесая затисалась. У-у-у! Поняла деревенская, что Беловласка это, испугалась. Беловласка-то закону верно служила, да стольких за него похватала-заковала, погубила-схоронила, что слава о ней ух дурная пошла. Смекнула тут деревенская что к чему: долго слухи хаживали, будто бы у Беловласки ученик есть, и никто не видывал его. Уж с чего бы его так прятать? Уж не тот ли это самый… Спохватилась деревенская, околдовать Беловласку хотела, чтоб та правду всю выложила, а и тут мальчонка ка-а-ак выпрыгнет из темноты, ка-а-ак закричит! Вишь, никуда не ходил он, а за деревенской следил. Вот и проснулась девка-то…»     — Ркиис! Да ты… Что вы себе позволяете? — завопил господин Брис, вскакивая на ноги.     Женщина нервно перевела взгляд с мальчишки на Беловласку, и лицо ее расплылось в какой-то безумной улыбке. Казалось, что от страха ее покинул рассудок. Тем не менее, госпожа Ркиис пятилась к наружному ходу, явно понимая, что спастись может только бегством.     — Куда собралась? Стоять! — прикрикнул господин Брис, вновь обретая черты Кори. — Ты чего тут вытворяла?     Госпожу Ркиис так испугалась, что застыла на месте и, не в силах ответить, беззвучно зашевелила губами.     — Брат, твоя повязка.     Сид указал на лоскут в руках женщины. Его сильно удивило, что учитель не заметила тряпицы и говорить начала уж слишком на свой манер — таких оплошностей девушка раньше не допускала. «Может, не выспалась?», — подумал мальчик.     — Ах, вот оно что, — по привычке протянула Кори, уже не скрывая себя, и прищурилась. — Ну-ка, братец Двил, постой в сторонке, факел подержи.     Волшебница медленно приближалась к госпоже Ркиис. Ту проняла немыслимая дрожь. Когда Кори остановилась, женщина испуганно прошипела: «Бе-беловлас-с-ка...». Кори чуть вздрогнула то ли из-за знакомого прозвища, то ли от мысли, что Ркиис походила на старую змею, яд которой отравлял собственное тельце. Сида пробрало то же отвращение, что и девушку, но почему-то ему стало совестно перед Ркиис.     — У-у-у… — начал Сид, но вовремя опомнился и сделал вид, что сейчас произойдет что-то страшное. — Что же с ней делать?     — Ну, сначала расспросить нашу госпожу Ркиис, кто ее подослал, — Кори потрясла кулаком перед лицом несчастной, хотя тон ее речи и без того напугал женщину.     Ледяной воздух ураганом ворвался в пещеру, и пламя в факеле потухло. Настала тьма. Она давно дожидалась этого момента, давно копила обиду и злость на незваных гостей. Теперь тьма всем весом навалилась на волшебников и сжала их в холодных объятьях.     — Я ж сказала следить за огнем! — прорычала Кори.     В удушливом воздухе щелкнула вспышка — больно хлестнуло по глазам. Кто-то отрывисто закричал. Ворох солнечного света пронесся перед лицом Кори и, развернувшись, устремился вглубь хода, у которого мгновенье назад стоял Сид. Искры магии врезались в тело чудовища и растворились в темноте. Раздался громкий тяжелый хлопок.     — И сюда добрались, — проворчала Кори, призвав силу.     Мерцающий свет выхватил из тьмы обломки факела, валявшиеся у ног мальчика, самого Сида, разодранный в клочья мешок, в котором мгновенье назад хранились припасы, и голую стену. Кори мигнула пару раз и уставилась на то место, где недавно сидела госпожа Ркиис. Неожиданно она поймала себя на мысли, что очень хочет спать, а потом провалилась в темноту. Из ступора волшебницу вывел Сид. Он отчаянно тряс ее за плечи, что-то кричал и светил золотистыми искрами прямо в глаза. Кори негромко выругала себя, отстраняя ученика. О том, что уже немолодая Ркиис сбежит, она даже не думала. Одно было понятно наверняка: Ркиис видела магию Сида. И конечно, она не упустит шанса выдать и волшебницу, и мальчика. Вот только кому?     — Совет, — пробормотала Кори, глядя на искры своей магии. — Она работает на Совет. — Девушка продолжала мысль, обращаясь к ученику: — Понимаешь, сейчас мы против Совета. Против вообще всех. А она напрямик доложит, она ж изветник. А я же почувствовала, что она не просто...     — Учитель! — резко прервал ее Сид. Глубочайшие умозаключения Кори его мало интересовали, особенно потому, что Ркиис оказывалась все дальше. — Мне кажется, вам давно пора ее догонять. Дайте карту и вперед!     — Зачем тебе карта? — тупо спросила Кори.     Видя искреннее непонимание в глазах учителя, Сид просто рассвирепел. Неужели волшебница не думает остановить Ркиис? Или она видит другой путь? Но отстраненное выражение лица и сонный взгляд говорили, что волшебница едва соображает, кто перед ней.     — За тем, — прокричал он так сильно, что даже зажмурился, — что без карты я эту штуковину не найду!     Когда Сид отрыл глаза, то с облегчением обнаружил, что учитель роется в бесчисленных карманах плаща. Но кроме карты она достала какой-то мешочек и флягу с водой.     — На крайний случай берегла, — не без гордости заявила Кори. — Пруствы! Ну да ничего, протянешь как-нибудь раз сам идти захотел.     — Будто выбор есть, — проворчал Сид, привязывая мешочек и флягу к поясу: бесчисленных карманов у него не имелось. — Да, учитель… Вы бы глотнули того отвара от сна, а то боюсь, вы и двух шагов не сделаете.     Кори оглядела Сида с головы до ног и чуть заметно кивнула, точно соглашалась с его решительным настроем. Потом без лишних слов последовала совету.     — Бегите уже! — нетерпеливо воскликнул Сид. Его так и подмывало дать Кори пинка за медлительность.     — Ну, все-все. Бегу уже. Удачи! — сказала она на прощанье и ринулась в темноту. Сид видел, как озорные искры голубого пламени скользили по стенам, видел, как они охватывают фигуру учителя, видел до тех пор, пока ход не свернул, и жадная тьма не поглотила волшебницу. И он остался один. Потому что сам так решил.     Он шел и шел. Обреченные то и дело выскакивали из темных пещерок, норовя оттяпать руку, вкруг которой плясали золотисто-черные искры. Он убивал чудовищ немедля и, кажется, настолько привык к этому, что не испытывал больше ни отвращения, ни боязни. Правда сначала в сердце больно кололо, но потом наполз туман и задушил боль. И стало безразлично.     Может, туман появился из-за того, что время в густой тьме застыло. А может, из-за того, что он смертельно устал, но не позволял себе отдыха. Или может, из-за тьмы. В жизни она так не угнетала. Когда сбежала Ркиис, тьма не казалась враждебной, потому что рядом шагала Кори. Сейчас он шел один. А тьма, злая от бессилия, неуклонно ступала вслед, поджидая, когда перегорят отвратительные искры.     Пока он гадал о тумане, тот заполз дальше, в сознание, и обратился ненасытным червем. Червь жрал мысли, — оттого голова наполнялась тяжестью и тупой болью, — и сеял гадкие искажения. Они прочно заседали в голове, пухли и жирели.     У ног что-то зашуршало, но он не остановился, даже не посмотрел. «Остановка — конец», — настырно крутилась в голове забытая мысль. Когда он услышал тихое шипение, звучавшее, казалось, всюду и сразу, не задался кучей вопросов, как раньше. И когда шипение обрело форму речи, он не удивился. Просто шел.     — Нэ вэйр-иш-ш-шь й-эй?     «Теперь нет», — ответил он без слов. Он уже слышал этот голос в деревне и тогда принял его за собственные мысли. Сейчас он знал, что эти мысли чужие. Он был бы рад узнать, чьи они, но туман убил всякое любопытство.     — За ш-ш-што?     — Она скрывает что-то. — Он говорил тихо и равнодушно. В ответ тьма за спиной бесшумно хихикнула, предчувствуя скорою победу.     — Бэйрэйж-ж-жот?     — Нет, она никого не бережет. Ей что-то от меня нужно — вот и все. Взрослые везде ищут выгоду. — Он замолчал на миг, потому что ненасытный червь вдруг наткнулся на тяжелую, горькую мысль, уже давно жившую в сознании. Червь пытался ее сожрать и — не мог. Вдруг мысль загорелась огнем, и червь, ошпарившись, отпрянул. — Она… она не говорит мне даже о родных.     — Ш-ш-ш?     Мысль разгоралась, ярилась, так что скоро испепелила червя и развеяла туман: душа вновь наполнилась чувствами, а голова просветлела. Но мысль не утихала. Она обдавала горькой копотью, жгла, рвалась наружу раскаленным потоком слов.     — Врет прямо в лицо, а видно же, что врет. Говорит, что они отдали меня ей на воспитание. Хах, в младенчестве, что ли? Да не может быть, не делается так. И ведь знает, что не сбегу: буду ждать их возвращения. Хитро, ага? Их двенадцать лет нет, а я жду. А ведь самое смешное, что я не знаю, есть ли они у меня. Я их вообще не помню. Но она говорит, что есть. Конечно, мне же надо во что-то верить. Как же у нее все продумано! — Сид буквально зарычал. Ему вдруг вспомнились слова болтушки Мар, которые больно его задели. — Да может, она меня и правда выкрала! Откуда мне знать? Вон, Карм спрашивал ее о каком-то мальчишке — обо мне, наверно, — она так и не ответила, зачем он ей нужен.— Сид схватился за голову и застонал. — Какой дурак!.. Ей сила моя нужна! Наверняка же. Потому что у меня-то ничего другого и нет. А я еще думаю, про какое такое сорванное задание Карм ей говорил. Ах ты ж! — У него не находилось подходящего ругательства, чтобы выразить эмоции. — Вот почему она и Вукеру про меня говорить не велела, и в деревушке в этой так укутывалась, и Совету не доверяет. Хах! Ну учитель!     — То нэ хорош-ш-шо?     — Конечно! — возмутился Сид глупому вопросу. — Она сама сказала, что мы против Совета. Вот все и сходится! Она скрывает меня от Совета. Нет, не меня — мою силу, потому что Фисл и раньше к нам ходил, а в последнее время уж слишком зачастил и все зыркает на меня. Гр-р-р! Противно даже. И чего им магия моя далась?     — Твой-а с-с-сыла рэйдкай — это знай-у.     — А если редкая, то и ценная, наверняка. Вот зачем я ей нужен. Видно, так нужен, что она даже против Совета пошла, хотя, сколько помню, была ему верна. Да-а-а, во всем ищут выгоду... и во всех.     Сид тяжело вздохнул и наконец опустился на холодный пол пещеры, словно разговор отнял у него больше сил, чем само путешествие. Несмотря на чудовищное бессилие, на душе полегчало. Многие вопросы разрешились, многие сомнения окрепли, но неопределенность — то, что так пугало, — отступила.     Под ногами что-то проползло и зашипело на прощание:     — Ш-ш-ш! То лож-ж-жь.     Это было место, обозначенное на карте жирным кругом. Пещера с каменным столбом в центре уходила вглубь, и там, на самом дне, по кругу брели обреченные. Сид прищурился. Свет из редких щелей едва проникал на верхний уступ, куда вышел мальчик, а добраться до чудовищ не мог вовсе — Сид видел только смутные очертания обреченных, зато явственно ощущал дрожь стен.     Мальчик тяжело вздохнул — это начинало входить в привычку — и опустился на плоский камень. К счастью, внизу его не замечали. Сид запрокинул голову, чтобы увидеть небо хотя бы через щель. Сверху на него смотрела лишь лесная мгла. Тогда он развязал мешочек и принялся жевать отсыревшую пруству. Как спуститься вниз и добыть заветный камень, Сид не представлял.