Сказки старого Питера

Джейн кутается в серое тонкое осеннее пальто, несмотря на то, что на улице уже конец ноября. Идет торопливо, щелкая по ледяным тротуарам каблучками, зябко кутаясь в шарф – длинное и полосатое спасение от резкого и порывистого ветра, особенно кусачего именно сегодня. Ветер то разгонится, подхватывая снежную крупу, то почти стихнет, позволяя ей мирно опуститься обратно на землю. В её, Джейн, персональной Ирландии сегодня особенно снежно. В той Ирландии, что окружает её всегда и везде. Тонкие бледные пальцы зябнут на ветру и легком морозе, столь непривычном для местного климата; пять градусов ниже нуля, подумать только! Сквозь ноябрь, снег и холод торопится маленькая Джейн домой – к своему сереброглазому князю. Летит, словно медноволосый лорд Франклин плывет сквозь полярные моря к своей возлюбленной. Возвращается, распахивает двери квартиры, – так по-родному пахнущую теплом, сладкой корицей и горьким жженым можжевельником, – сбрасывает одежду... И встречает лишь пустоту. Дом безмолвен. И тишина с темнотой обнимают девушку, окружают, захватывая в свои пугающие объятия. В настолько холодные, что кажутся в тысячу раз холоднее любых морозов. Потому что их холод идет изнутри. Еще мгновение (может два), и забвение накрывает рыжую, словно черный платок: плотный и глухой, слепой и душный. И совершенно равнодушный. Все погружается в темноту.

***

Она всегда появляется тогда, когда все из рук вон плохо, когда, может, надежда еще и есть, но вот силы уже закончились. Когда... ну разве что небо на голову еще не падает, но кажется, что уже вот-вот готово. И вот тогда-то и является она, приходит в полусумраке ворохом запахов и звуков, пестрых перьев, ниток и бусин, смеха, песен и молчания. Именно тогда, когда больше всего и нужно... Кухню наполняет теплый желтый свет старой лампы, да такой, что даже руки можно согреть после мороза. Щелкает, остывая, плита; пахнет шоколадом, медом и молоком. Рыжая Шаманка, почти по-хозяйски устроившись у стола, наблюдает, как Джейн греет озябшие руки о чашку с какао, как кутается девочка в её, шаманкину, шаль.. И тихонько улыбается, пряча материнскую заботу в уголках губ. А после, чтобы так и оставить её незамеченной, поднимается и отходит к окну, за которым, в ночной бархатной мгле, в диковинном танце носятся ветер со снегом. Они особенно разбушевались после того, как девочка зашла домой… — Разгулялась погода... К самому декабрю. Джейн лишь кивает в ответ на тихое замечание полуночной гостьи. А та продолжает говорить, так и не отрывая взгляд от окна, словно она не с кем-то, а сама с собой беседует. — Не тревожься понапрасну, милая… Все идет своим чередом. Все в этом мире идет к декабрю. А там ты поедешь домой… И пройдет боль. Ты же знаешь меня, этот рецепт помогает от любых болезней. Уже не первый век живем… Живу. Она, наконец, оборачивается. Рыжеволосая уже не слушает шаманкины речи. Джейн спит в кресле, завернувшись в шаль, будто в кокон. Пустая чашка из-под какао стоит на столе. Тихо щелкает остывающая плита, за окном почти неслышно вздыхает ветер. Где-то далеко, то ли в другой квартире, то ли в другом мире, плачет маленький ребенок. Бессмертная улыбается. — Все будет хорошо, милая. Теперь всегда все будет хорошо… Обещаю.