***
Ему, бессмертному, будет скучно. И выберет он на недолгий век себе новое тонкое и хрупкое человеческое тело; будет колесить по городам-странам с ребятами-музыкантами, такими же юными, мудрыми и бездомными, немного дерзкими, немного печальными, немного бессмертными, как и он сам. И единственное, что он принесет с собой в эту жизнь и это тело - его, Ветра, флейту. Тонкая, звонкая, порой нежная, порой печальная, но чистая и поющая серебром флейта. ... У Ветра, как и у любого иного волшебника, есть свой посох, посох вечно юного воздушного царя и повелителя всех погод - посох дождя. Вот только человечье тело к магии не приспособлено. Потому станет в подлунном мире ранее могущественный артефакт простой, казалось бы, игрушкой, музыкальным инструментом, не изменившим, впрочем, своему имени, да и предназначению, пожалуй, тоже. И вот скитается по дорогам, автобусам и квартирам юноша с тонким профилем, печальными глазами и вечностью за душой. И в рюкзаке его всегда с ним путешествуют его верные и вечные дети - флейта да рейнстик*. Знает этот юноша и смерть, и жизнь, и вечность, и мгновение. Знакомы ему, пожалуй, больше, чем другим, как одиночество, так и полные, аж не продохнуть, залы и столы, горе и счастье, смех и слезы. Знакомы и теплые полуденные дожди святых гор, и холодные полуночные ветры грешных северных городов. Уж не от этого ли всего печален его взгляд? Не от того ли, что он, будучи ветром, обнимал и горячие сухие пустыни, и тропические томные пляжи... И пылающую, умирающую Хиросиму он тоже своими ветрами обнимал? Слышал её стоны и шепот? Не от того ли порой в предрассветный час слезятся против воли его глаза? Не от того ли, что он много всего видел и знал? Но от этого знания в человечьем хрупком и глупом теле ему не спрятаться и не скрыться даже на несколько десятков лет. Он сам это знает. И он об этом молчит. Всю боль, скорбь и радость этого мира ему не рассказать... Он лишь флейтист сейчас, не певец. Флейтисту положено молчать, сомкнув губы. Потому-то он и стоит всегда чуть в стороне, смотрит не перед собой, а куда-то сквозь. Играет, лишь когда просят. Обнимает с трепетом влюбленного Ромео свою флейту, с нежностью отца пальцами гладит потертый бок бамбукового "дерева дождя". Никогда не говорит со сцены. И лишь порой ночами пишет стихи, которые все одно читает чаще всего лишь пламя свечи да костра. В этом весь он - бессмертный дух в теле смертного флейтиста. В этом весь он - Ветер.***
Шаманка отложила стальное перо и чуть подула на лист, убеждая чернила сохнуть быстрее. В танцующем свете огоньков и свечей было хорошо видно, как на бумаге высыхают влажные тонкие линии, оставляя после себя темные завитки букв. Сказка была дописана. - Ну, что же, пусть так... Будь по-твоему. Рыжеволосая покачала головой и улыбнулась в ответ на слова гостя и друга. - Из нас двоих тебе виднее, как там оно должно быть. Но ладно, пусть будет. Ветер благодарно кивнул и снова замолк, замер в кресле. Лишь одно напоминало о том, что это не каменный ангел сидит на кухне у бессмертной рыжей сказочницы, а живой дух - тихий треск свечей и шорохи квартиры порой разгонял пересыпчатый шорох из глубин бамбуковой трубки, что Ветер не выпускал из пальцев. Вдох-выдох, шух-шух-шух - время песком сквозь пальцы и в глубине рейнстика. Выдох-вдох, тихий стук сердца, сухих горошин и невысказанных слов о гулкие сухие бока. Это только кажется, что все сложно, долго, вечно и необъяснимо. На самом деле оно все очень даже... - Я хочу, чтобы завтра пошел снег... Мягкий такой и пушистый, хлопьями-мухами. Снегопад долгий и спокойный, как наша жизнь... - Пусть будет, - согласился Ветер. Согласился, и в очередной раз перевернул бамбуковую трубку.