Меж двух огней

Страх. Взгляд медленно скользит по свежим, еще кровоточащим ссадинам на до боли знакомом лице друга. Неосознанно протягиваю руку и провожу по узкой скуле, стирая выступившие алые капли. Гейл слегка отстраняется и, слабо улыбаясь, качает головой:  — Лучше бы о себе побеспокоилась. Я в порядке. Его слова заставляют меня мысленно вернуться к событиям последних дней.  — Мы вернулись в Двенадцатый? Я дома? Мой голос звучит до отвращения жалобно, а вопрос кажется утверждением. Будто я делаю вид, что и так знаю ответ. Будто время повернулось вспять, и я снова та маленькая девочка — беззащитная и беспомощная, — спрашивающая у плачущей матери, когда вернется с работы папа. Она только учится правильно воспринимать окружающий ее мир и еще не до конца понимает, что в нашей жизни есть и солнечные, и пасмурные дни. Своим по-детски наивным умом девочка не допускает мыслей о плохом, хоть странное выражение лица матери и настораживает ее, и она начинает о чем-то догадываться. Так и я сейчас: мне изо всех сил хочется надеяться на лучшее, но ответный взгляд старого друга — взволнованный и снисходительно-жалостливый — отнимает бережно хранимые мной в укромных уголках души крохи веры. До меня наконец доходит: раз Гейл здесь, то в привычном мне мире — в моем, в нашем мире, — случилось что-то ужасное и непоправимое. Он бы не оставил своих родных. Он бы не бросил мою семью, о которой пообещал заботиться. Семья. Сестра. Примроуз.  — Прим! — я резко приподнимаюсь на постели и уже готовлюсь спрыгнуть с койки, как парень останавливает меня. Я пытаюсь вырваться, но он цепко хватает меня за плечи и заставляет взглянуть ему в глаза.  — С ней все в порядке. Она жива. И мама тоже. Я успел их вывести.  — Вывести откуда? Гейл, что случилось? Что произошло в Двенадцатом? И снова это взгляд, полный сомнений и жалости. Парень колеблется, не зная, как я отреагирую на плохую весть, которую он принес мне. Выдержу ли еще одно испытание. И в ту же секунду становится понятно, что его опасения не напрасны. Я не смогу. Я пытаюсь остановить его, пока не прозвучали те слова, что должны убить во мне все те светлые чувства, всю ту человечность, которую я смогла сохранить после Арены и Капитолия. Не хочу. Мне не нужно знать, что случилось.  — Нет. Пожалуйста, Гейл. Молчи. Я прошу. Я умоляю. Но друг не слушает — или не слышит? — меня. И, несмотря на все колебания, начинает говорить. Он единственный никогда не скрывал от меня правды, какой бы ужасной она ни была и сколько бы боли не приносила.  — Дистрикта 12 больше нет, Кискисс. Капитолий уничтожил его. Его голос — успокаивающий, по-отечески теплый и заботливый — отвлекает от произносимых им жестоких фраз. Словно так Гейл всеми силами старается облегчить бремя, которое он только что возложил на мои плечи. Но это не помогает. Меня окутывает странное ощущение прострации и нереальности происходящего, но тем не менее я отчетливо слышу и понимаю все, что он говорит. Слова доносятся сквозь дымку и острыми стрелами впиваются в мое сердце. Я буквально чувствую, как оно разрывается на части. Гейл выжидательно смотрит на меня, но я не могу выдавить ни слова. Сил хватает лишь на то чтобы опуститься обратно на жесткую койку и устремить блуждающий взгляд на белый потолок. Даже слезы, застилающие глаза, незаметно высыхают. Я настолько растеряна, что не до конца понимаю собственные эмоции. Чувство потери, печаль и скорбь сменяются яростью, жаждой мести и желанием убивать — или быть убитой. Все происходит слишком быстро, и я не успеваю за мыслями, мчащимися вперед со скоростью света.  — Где мы?  — В безопасности.  — Гейл …  — Просто доверься старому другу. И мне ничего не остается, кроме как поверить ему. А затем — после вспышки гнева и всплеска энергии — на меня вдруг наваливается страшная усталость — будто я провела несколько дней без сна, сражаясь на Арене. Гейл встает, наклоняется надо мной и осторожно касается теплыми губами моего лба. И снова этот по-отечески заботливый жест. В парне явно что-то изменилось с того момента, когда мы попрощались перед моей поездкой в Капитолий.  — Тебе нужно отдохнуть. Я позову медсестру.  — Не уходи.  — Я вернусь, как только ты почувствуешь себя лучше. Так надо. На мгновение сжав мою руку, он посылает мне ободряющую улыбку и уходит. Следующие несколько дней — о том, что это и правда дни, а не недели, месяцы или годы, я узнаю некоторое время спустя благодаря тому же Гейлу — сливаются в сплошную черную полосу из кошмарных снов и не менее ужасного пробуждения. Меня безостановочно накачивают болеутоляющим, успокоительным и снотворным, чтобы сон снял боль и усмирил мое воспаленное воображение. И снова я допускаю ошибку: поверив, что лекарства — это и правда то, в чем я сейчас нуждаюсь, и желая хотя бы в мыслях сбежать из этого странного места и оставить, забыть, стереть из памяти разговор с другом, я терпеливо и покорно выдерживаю все совершаемые надо мной манипуляции, сильно напоминающие эксперименты над подопытной мышью. Так надо. На несколько мгновений ко мне возвращается сознание. Так надо? Кому? Я чудесным образом засыпаю, когда меня посещают подобные мысли.