Меж двух огней

Безумие. «Это революция», — говорят они. «А ты — Сойка-Пересмешница», — эхом отдается в голове. Вот так просто. Народ поднимает восстание, а юная мисс Эвердин — их лидер. Об этом знали все, кроме меня. Никто не готовил Китнисс к этой роли, как бы необходимо это ни было — ведь здесь все будет совсем не так, как на Арене. Это уже не Игры, это — Жизнь. Никому не пришло в голову хотя бы намекнуть, что меня ждет. Никто не спрашивал моего мнения. Они так решили. Плутарх, Хеймитч, трибуты — соперники, некоторые из Организаторов. Кто еще? Всего несколько простых и понятных слов вызывают целую гамму эмоций, дремавших где-то глубоко внутри. Во время Игр я приложила огромное количество усилий, чтобы абстрагироваться от зова сердца и слышать лишь голос разума. Там, на Арене, это было довольно легко: когда на твоих глазах проливаются реки крови и гибнут живые, ни в чем не повинные дети, тебе не остается ничего, кроме как сосредоточиться на основных инстинктах и просто пытаться выжить. День за днем, ночь за ночью. Сейчас притупившиеся было чувства просыпаются. Однако даже та буря эмоций ничего не значит до того момента, когда я узнаю о судьбе моего напарника. Хеймитч осторожно, поминутно запинаясь, говорит, что Пит в Капитолии, и глухое раздражение перерастает в ярость. Захлестнувшая меня горячая волна гнева поднимается к горлу. Издав крик смертельно раненого зверя, я как на крыльях подлетаю к бывшему ментору и стремительно замахиваюсь. Кажется, звон от той пощечины разносится далеко за пределы отсека, в котором мы находимся. Эбернети даже не сопротивляется: то ли опешил от неожиданности, то ли и сам чувствует вину за нарушенное обещание, данное мне под покровом той по-зимнему холодной, пьяной ночи. Однако стоит мне поднять руку во второй раз, и он, будто очнувшись, останавливает меня, перехватив отведенную ладонь. Я как могу сопротивляюсь его хватке: в ход идут зубы и ногти. Неистовый гнев уступает меня горькой обиде. Я верила ему. Я думала, что мы в одной лодке. Думала, что знаю этого мужчину. Надеялась, что время, проведенное вместе, и пережитые испытания сильно сблизили нас — если даже не сделали одним целым, единым организмом, сопротивляющимся насильно введенному в его вены смертельно опасному яду. Как видно, я жестоко ошибалась. Все было зря. Все мои планы, надежды, усилия — все напрасно. Они обыграли меня. Я верила, что у меня лишь один враг, что я сражаюсь против одной стороны, а оказалось — против двух. Противник под номером один хочет отнять у меня тех, ради кого я готова жить и драться до последнего вздоха. Противник под номером два не прочь пожертвовать жизнью дорогих мне людей, чтобы оставить в живых меня — средство, с помощью которого он надеется достичь конечной — самой важной — цели. И пока удача явно на его стороне. На этот раз ему удалось одержать победу — пусть не во всей войне, но в одной из множества предстоящих нам битв. В операции под названием «спасти Китнисс» вместо запланированного мной спасения Пита ценой жизни всех брошенных на Арену людей — даже моей. Я не успеваю додумать последнюю мысль: в лопатку впивается комар, и все мысли покидают мгновенно отяжелевшую голову. Я сползаю на пол, закатив глаза и продолжая бормотать ругательства в адрес Хеймитча и компании. Только оскорбления звучат уже не так грубо, страшно и обидно, когда у тебя заплетается язык. Мужчины едва успевают удержать меня, прежде чем я ударюсь головой о пол планолета. Сердце бьется все медленнее и наконец замирает. И, знаете, что? Я даже рада окутывающей меня тьме. Провалиться в пропасть забытья. Сбежать от всего мира. От своих врагов — тех, кто с самого начала не скрывал враждебных намерений, и тех, кто до последнего прикидывался моим верным союзником. Ненавижу.  — Эй, Кискисс … — вдруг раздается в кромешной тьме. У меня уходит немало времени и сил только на то, чтобы открыть глаза и сфокусировать взгляд. Еще больше минут я трачу, пытаясь узнать в сидящем рядом со мной на узкой койке незнакомом мужчине своего старого друга. Гейл. Я не верю своим глазам, а из груди вырывается вздох то ли облегчения, то ли ужаса. Рассеченная бровь, запекшаяся кровь в уголках губ, кровоподтек под глазом, ссадины на руках, — парень выглядит намного хуже, чем после той памятной встречи с плетью нового главы миротворцев на Главной Площади. Отросшие, сильно спутанные волосы. Недельная щетина. Первые морщины пересекают высокий лоб. Тусклые глаза. Словно за прошедший месяц не только я, но и он успел прожить несколько сотен лет — и жизней, — успев обзавестись опытом, узнать, что такое потеря, и состариться раньше, чем положено природой. Он кажется таким чужим и — одновременно — знакомым и родным. Стоит нашим взглядам встретиться, а его тонким губам изогнуться в привычной лукавой улыбке, и я чувствую, как в груди разливается тепло. Он единственный, кому я могу верить и доверять. Кто не захочет предать или использовать меня ради достижения высокой цели. Сил хватает на то, чтобы приподняться на койке и порывисто, но крепко обнять лучшего друга. Вот только после всего, что случилось в Дистрикте от начала Тура Победителей до дня Жатвы, парень больше не хочет считаться просто другом. Теперь ему этого мало: он слегка отстраняется, кладет руки мне на плечи и несмело тянется к моим губам. Я теряюсь: в тот момент мои мысли бродят слишком далеко от таких — естественных для большинства девушек — вещей, как романтика. Так и не получив ответа, Гейл напоследок касается моей щеки и печально, но понимающе улыбается:  — Я беспокоился за тебя. Очень сильно. Боялся, что ты погибнешь. Что этот мальчишка не сможет защитить тебя. Что 75-е Игры окончатся так же, как и все предыдущие, — чествованием единственного оставшегося в живых трибута. И злился на себя за то, что не в силах помочь. По спине пробегает неприятный холодок.  — То есть ты знал о заговоре? Тот мотает головой:  — Нет. Но я был уверен, что на этот раз все должно пойти совсем не по плану Организаторов. Так бы подумал каждый, кто видел со стороны, что происходит на Арене. Даже во время вашего интервью с Цезарем все было не так, как раньше. Его слова — словно ответная пощечина от Хеймитча. «Каждый». Но не я. Насколько же слепой надо быть, чтобы не заметить, что все идет не так, как было задумано Сноу? Или я обманывалась, стараясь убедить саму себя в верности принятого решения и вере в тех, кто должен был помочь мне осуществить дерзкий замысел, позволивший бы спасти Пита, удовлетворить Президента и усмирить готовящиеся к восстанию Дистрикты? Я обращаю вопросительный взгляд на друга. Мне не разобраться во всем в одиночку. Но теперь парень упорно отводит глаза. И только сейчас в голову закрадывается вопрос, который следовало задать в самом начале разговора: где я и почему Гейл рядом со мной.