Меж двух огней

Торг.  — Ты его любишь. Иначе зачем все это? Мы прячемся на верхнем этаже заброшенного дома, в чьей-то уютной квартире, пережидая ночь, непогоду и нашествие крыс-переродков. По оконному стеклу, смывая пыль и грязь, льются струи дождя, а по крыше озлобленно стучит град. Гейл дежурит. Я тщетно пытаюсь уснуть под недовольное урчание голодного желудка. Забываюсь на несколько минут, но вновь и вновь просыпаюсь. Он видит, что я не сплю, и заводит разговор. Может, от скуки. Или чтобы отвлечься от чувства голода, что преследует нас последние несколько дней. — О чем ты? Друг смотрит на меня с упреком.  — О Пите. Зачем жертвовать собой ради того, кто тебе безразличен?  — Я не… Это не жертва, Гейл. Я хочу отомстить. Не только за Пита, но и за себя и свою семью. Почему ты никак не хочешь это понять?  — Потому что ты снова звала его. Наморщив лоб, вспоминаю, что видела в тот краткий миг забвения. Вспомнив, вздрагиваю. Мне снились голубые глаза, с ненавистью смотрящие на меня, и теплые пальцы, сомкнутые на моей шее. «Будь со мной», — говорила я, держа его лицо в своих руках.  — Снова? И часто я разговариваю во сне?  — Бывает, — пожимает плечами Хоторн. — Извини, я не считал.  — Гейл… Я думала, он все понял. Наивно верила, что мы не вернемся к этой теме. Мне сложно говорить об этом, но, похоже, выбора нет.  — Мне снилось, как он убивает меня. Я звала на помощь, но тебя не было рядом. Никого не было рядом, только я и он. Прим когда-то сказала, что настоящий Пит жив, он там, глубоко внутри переродка, нужно только разбудить его.  — У вас получилось?  — Не знаю. Мысленно возвращаюсь в палату, к привязанному к кровати Питу. Были хорошие дни, когда он вел себя совсем как прежде и мне хотелось верить, что это навсегда. Были и плохие. Он срывался, и я уходила, теряя всякую надежду. Я рассказала обо всем, что с нами случилось, поделилась нашими общими воспоминаниями, настоящими, а не теми, что навязал ему Президент Сноу. Может, где-то в глубине души я понимаю, что этого недостаточно? И теперь пытаюсь вернуть его, но уже неосознанно, во сне?  — Я просто возвращаю ему долг, Гейл. На Играх он всегда ставил на меня. Если бы не Пит, я бы не сидела сейчас здесь и не разговаривала бы с тобой. Ты знаешь, я не люблю оставаться в должниках. Я выбираю слова очень осторожно. Это как вслепую идти по узкой и извилистой тропе, по обеим сторонам которой разверзлась бездонная пропасть. Один неверный шаг, и я упаду. Одно неверное слово, и я потеряю не только Пита, но и Гейла. А остаться одной для меня теперь равносильно самой медленной и мучительной из всех возможных смертей.  — Плутарх говорит, все будет в порядке. Даже если врачи Тринадцатого не в силах помочь Питу, мы можем попробовать снова, уже в Капитолии, после окончания войны. Плутарх ошибается. Он не знает ничего, в том числе и Пита. Ему не станет лучше — он просто научится жить с этим. У него хватит сил, я знаю. По ночам ему будут сниться кошмары — обо мне, об Играх, о пережитых пытках, — а днём переродок будет иногда просыпаться и напоминать, кто на самом деле виноват в его бедах. Вот только он, прежний Пит, научится не слушать его. Меня больше не будет рядом с ним, но я убью Сноу, и мы, наверное, будем в расчете. Мне так хочется верить, что все сказанное — правда. Но боль моему бывшему напарнику причинил совсем не Сноу. Переродок открыл ему глаза и показал, кто на самом деле виноват в том, что ему пришлось пережить за последние два года. Кто уничтожил привычный ему мир, и убил его семью. Я знаю, что это так, иначе почему сбежала от Пита? Чувство вины никогда не позволит мне ни быть с ним, ни пытаться и дальше обманом вернуть его настоящего, доброго и светлого. Но что-то внутри меня, темная, эгоистичная сторона, сопротивляется моему решению, и потому мне никогда не избавиться от снов, подобных тому, что приснился сегодня ночью. Глубоко вздохнув, с усилием поднимаюсь на ноги и встаю у окна. Дождь бьет в окно с таким ожесточением, что, кажется, стекло вот-вот разобьется.  — Я не люблю его. Я вообще не знаю, что значит любить. Знаю страх, надежду, разочарование, благодарность… Но не любовь, нет. Может, когда все закончится, я…  — Ты уже говорила так однажды.  — Ты мне веришь? Об одном знакомом мне чувстве я, тем не менее, умалчиваю. Это голод. Тот, что застал меня врасплох в пещере, и на берегу озера…и сейчас, когда Гейл неслышно подходит сзади, обнимает меня и, зарывшись лицом в распущенные волосы, целует в шею. И все вокруг вдруг перестаёт существовать. Война, Капитолий, Сноу в каких-то двух-трёх кварталах от нас, мои недосказанные слова и недодуманные мысли. Даже меня самой больше нет. Я оборачиваюсь к Гейлу, обвиваю руки вокруг его шеи на ощупь нахожу губы. Я исчезаю, растворяясь в поцелуе и желании большего. Голод — не в желудке, но где-то в области сердца — становится все сильнее и нестерпимее. Он разливается из груди по всему телу, по венам и капиллярам, по рукам и ногам, до самых кончиков пальцев. Гейл стаскивает с меня рубашку, пока я пытаюсь справиться с молнией на его куртке. Он усмехается в ответ на мои попытки разорвать её, но не спешит помочь, покрывая мгновенно воспламеняющуюся под его горячими губами кожу поцелуями. Мне очень холодно, и солнечного тепла Пита не хватило бы, чтобы меня согреть. Но рядом с Гейлом внутри меня разгорается яростное, неукротимое пламя. Оно не просто греет, но сжигает. Мы сгорим в нем дотла, я знаю. Но нам не страшно. Мы давно готовы сгореть.