Меж двух огней

Нетерпение. Мы пытаемся отвлечь внимание Сноу вспыхивающими тут и там восстаниями. Это нетрудно. Гораздо сложнее придумать, как спасти пленников, томящихся в подземельях Капитолия. Впервые за много дней их имена звучат в зале для переговоров. Это я требую от Койн выполнить условия нашей сделки, зная, что договор будет иметь силу ровно до того момента, пока Дистрикты не объединятся. Дальше моя судьба, как и судьбы моей семьи и пленников, неизвестна. Президент нетерпеливо отмахивается от меня, но я настаиваю. Койн смотрит на меня снисходительно, словно на неразумного ребенка, и устало повторяет, что это слишком опасно. Не в силах больше сдерживаться, я кричу и размахиваю руками. Плутарх наблюдает за мной и одобрительно кивает головой. «Вот она, наша Огненная Китнисс». Уничтожаю его взглядом. Мужчина замолкает, но ухмылка не покидает его тонких губ до самого конца собрания. Позже, уже за дверью Штаба, Эффи сочувственно гладит меня по плечу и обещает поговорить с Хеймитчем.  — Почему с ним? — с досадой спрашиваю я. — Он здесь ни при чем. Не Хеймитч организует спасательную операцию, а…  — Знаю, — прерывает меня Бряк. — Но он мог бы убедить Плутарха, а тот, в свою очередь — надавить на Койн.  — И вообще, — добавляет женщина, разглаживая складки на собственноручно сшитом платье и не глядя на меня, — чем больше человек будет на твоей стороне, тем лучше. После разговора с ней я внезапно осознаю, что не все так просто, как кажется. И что Эффи — та самая Эффи, глупая, избалованная капитолийка, что целый месяц безвылазно сидела в бункере, обижаясь на местные порядки, — понимает эту войну намного лучше меня, пусть я и сражаюсь на передовой. Теперь, на всякий случай я стараюсь как можно реже попадаться Койн на глаза. Она продолжает созывать общие собрания, демонстрировать смонтированные ролики, делиться новостями об очередном захваченном Дистрикте. Я должна стоять рядом с ней и улыбаться, но в какой-то момент мне это до смерти надоедает и я ухожу, скрываясь в толпе. С того дня лишь молча выполняю ее приказы, которые мне передают Плутарх или Хеймитч. Или Гейл, которому, похоже, общество Президента вполне нравится: он проводит почти все свободное от учебы время в Штабе. Иногда мне кажется, что все происходящее доставляет ему удовольствие, что на войне он чувствует себя в своей стихии. Из нас двоих Гейл стал лучшим охотником. На людей. Но он не видит в этом особой разницы. Постепенно я перестаю понимать, что им движет. Хевенсби решает дать мне выходной, и я, для вида прихватив лук и стрелы, отправляюсь в лес. Охота здесь ни при чем, мне просто нужно вдохнуть свежий воздух с терпким запахом хвои и увидеть кусочек голубого неба. В затхлых, залитых мраком помещениях Тринадцатого я чувствую себя как в гробу. Предлагаю Гейлу составить мне компанию, но не слишком рассчитываю, что он сможет найти для меня время в своем плотном графике. Однако парень с готовностью соглашается. Мы цепляем на руки следящие браслеты и отправляемся на поверхность. Первый, кого мы встречаем в чаще, — старый олень, спокойно пьющий воду из ручья. Я по привычке подсчитываю в уме, сколько можно выручить за мясо, рога и шкуру, но вовремя напоминаю себе, что мы больше не в Двенадцатом. Под нашими шагами трещат и ломаются сухие ветки, как бы мы ни старались двигаться бесшумно. Но олень, вместо того, чтобы спасаться бегством, как сделали бы его сородичи в нашем родном лесу, только поднимает голову и окидывает нас невозмутимым взглядом. Он не понимает, что значит направленная на него стрела. Проходит минута, другая. Внезапно стоящий на два шага впереди меня Гейл опускает арбалет и оборачивается.  — Он нас даже не боится, — тихо, с ноткой сожаления замечает друг. — Здесь раньше никогда не охотились. Как-то нечестно с нашей стороны. Я с удивлением смотрю на парня.  — Не думала, что услышу от тебя подобные слова.  — Почему? — в его взгляде читается неприкрытое удивление. Стараюсь говорить мягко, но тон холодеет с каждым словом. Ведь говорю я уже совсем не об охоте. Гейл помогает Бити изобретать ловушки — я узнаю об этом случайно, когда спускаюсь в Военный Центр за новыми стрелами. Хоторн придумывает, гений из Третьего воплощает его идеи в жизнь. Иногда парень испытывает изобретения на миротворцах во время наших вылазок в Дистрикты. Я невольно замечаю, что с каждым разом способы убийства становятся все более изощренными, жестокими и… нечестными. Олень убегает, испуганный нашими криками.  — Цель оправдывает средства, Китнисс. А на войне все средства хороши.  — Ни одна цель не стоит такого… Гейл вдруг замолкает, а в следующую секунду хватает меня за руку и рывком притягивает к себе. Растерянная, я даже не пытаюсь сопротивляться.  — Ты стоишь. Его лицо так близко, что наши губы почти соприкасаются.  — Как ты не понимаешь, — сбивчиво шепчет Гейл, — я делаю все только ради тебя. Помнишь наш разговор перед Жатвой? Ну, о детях. Я сделаю все ради мира, в котором ты не будешь бояться завести детей. Я не знаю, что сказать. Вернее, знаю, но боюсь произнести это вслух.  — Даже… Даже если это будут не наши с тобой дети? Он только усмехается в ответ, и вдруг я вижу перед собой прежнего Гейла. Старого друга, надежного напарника и верного союзника. Я так хочу, чтобы все было как раньше. Но этому, наверное, уже не бывать. Я прижимаюсь щекой к его груди и обвиваю руками широкие плечи.  — Иногда мне кажется, что ты тоже видишь во мне лишь символ. Я не хочу, чтобы ты относился ко мне так же, как они.  — Я спасаю не Сойку и не революцию, а девушку, которую люблю, — он заправляет мне за ухо выбившуюся из косы тонкую прядь и нежно проводит пальцами по щеке. — Я вижу в тебе Китнисс. Свою Китнисс. Изменился мир, но не я, Кискисс. Между нами все осталось как прежде. Однажды ты сказала «все, о чем я думаю каждый день и каждую минуту, — что мне страшно». Я сделаю так, чтобы ты смогла думать о чем-то другом. Или о ком-то. А кто это будет — решать тебе.  — Надо же, как благородно, — через силу улыбаюсь я. — Но, — в глазах Гейла мелькает огонек, — это совсем не значит, что я уступлю тебя кому-то другому так просто.