Меж двух огней

Усталость. Пит больше не хочет быть частью Игр. Сейчас самое подходящее время, чтобы выйти, пусть даже цена выхода — смерть. Или он пытается сделать то же, что и год назад, — отдать победу мне?  — Хоть сто жизней проживи… — привычно ворчит Хеймитч.  — …я буду его недостойна. Без тебя знаю! — огрызаюсь в ответ. А что мне еще остается? Сноу не простит ему той дерзкой выходки в прямом эфире. Неприятный был сюрприз для Президента, ничего не скажешь.  — Он теперь убьет его, да? Хеймитч морщится, как от боли.  — Вряд ли. Пит — единственная нить, что связывает Сноу с тобой. Пыток ему не избежать, но убийство… Это слишком, я думаю.  — Мы можем хоть как-то ему помочь? — спрашиваю, наверное, в сотый раз за последние несколько дней. Ментор только качает головой.  — Точно не сейчас, солнышко. Сноу еще долго будет начеку после того, что случилось на интервью.  — А если…  — Хватит, — устало прерывает меня мужчина — Мы спасем его, Китнисс. Но позже. Сейчас ты должна думать о другом. Должна, но не могу. Я выбрала быть Сойкой-Пересмешницей. Сегодня у меня очередные съемки. Мы летим в Седьмой, на родину Джоанны Мейсон. Там сейчас вовсю проходят военные операции, во всем Дистрикте не осталось ни одного целого здания. Это была идея Хеймитча: он заявил, что на поле боя я смогу ярче проявить себя, мои призывы будут искренними, а слезы — настоящими. Я согласилась. Мне не дадут погибнуть. По крайней мере, пока. Я должна думать о том, что сказать, когда на камере замигает красный огонек, и как самой не попасть под обстрел. И все же… Мы летим в Седьмой, на родину Джоанны Мейсон. Джоанны, которую, наверное, пытают в эту самую минуту. А может, и Пита тоже. Мы спасем его. Его или только тело? Гейл сжимает мою руку в своей. Я опускаю взгляд и несколько минут рассматриваю его ладонь. Что угодно, только бы не смотреть в глаза. Забавно, какими мелкими и ничтожными становятся наши обиды друг на друга перед лицом смертельной опасности.  — Держись ближе ко мне, поняла? — его голос звучит грозно, но я слышу в нем нотки тревоги и страха. Он обвинил меня в том, что я замечаю его, лишь когда ему больно, и ушел, оставив одну, а теперь готов не раздумывая закрыть ту же самую меня — холодную, расчетливую, — собственным телом от пуль.  — Эй, Кискисс, — он откладывает арбалет в сторону и свободной рукой берет меня за подбородок. — Все необязательно должно быть гладко. Это жизнь, а в ней не бывает простых вопросов и легких решений. Я свое принял давно, а тебе только предстоит ответить.  — Что, если мой ответ будет неправильным? — тихо спрашиваю я. Но Гейл меня уже не слышит. Планолет, слегка встряхнувшись, заходит на посадку. Мы берем оружие и строем двигаемся к выходу. Я спускаюсь по лестнице и ступаю на землю Дистрикта-7. Раздается противный чавкающий звук. Смотрю вниз и вижу, что стою прямо в луже крови. Она липкая и затягивает, словно болото. Мои ноги проваливаются так глубоко, что кажется, будто еще мгновение, и кровь зальется мне в ботинки. Остальные, явно делая вид, что не замечают этого, прыжками преодолевают первое препятствие на нашем пути. Задержав дыхание — от лужи исходит тяжелый сладкий запах — спешу за своим отрядом. На сухом участке земли Крессида вновь выстраивает нас и велит операторам включить камеры.  — Вы пойдете со мной туда? Я обращаюсь к режиссеру, но смотрю не на нее, а перед собой, на пылающие здания, убитых, чьи тела небрежно свалены в кучу прямо посреди улицы, на приближающиеся бомбардировщики, на человека вдалеке, что стоит во главе команды повстанцев и держит над головой флаг с изображением сойки-пересмешницы. Я не думала, что съемочной группе тоже придется участвовать в военных действиях. Зачем? Они могут остаться в планолете и снять все, что нужно, сверху, с воздуха.  — Да, — тон Крессиды не оставляет сомнений в ее решимости идти до конца. На смерть, если потребуется. Вопрос «зачем?» остается в силе. Сгруппировавшись, мы бежим к повстанцам. Я впереди, Гейл — по правую руку. По обеим сторонам — Кастор и Поллукс. Нас окружают несколько людей Боггса, которых он выделил для моей охраны. Приближаемся к линии огня. Я встаю рядом с человеком с флагом. Он смотрит на меня так, будто я — ангел, спустившийся с небес. По нестройным, но крепким рядам союзников пробегает шепоток. «Китнисс Эвердин!». «Сойка!». «Огненная Китнисс!». «Китнисс, Китнисс, Китнисс…» Но я не замечаю ничего, кроме лица мужчины с полотнищем. Киваю в ответ на непрозвучавший вопрос. «Да, я буду сражаться вместе с вами.» Этого оказывается достаточно, чтобы его выражение из благоговейно-испуганного стало решительным и он, махнув рукой, скомандовал другим открыть огонь. Я вскидываю лук, заряжаю его разрывной стрелой и прицеливаюсь. На этот раз мне не придется ничего говорить. Время слов закончилось, пришла пора действий. Бомба летит прямо нам под ноги, я не успеваю ничего сделать. Гейл отбрасывает арбалет, хватает меня поперек талии и оттаскивает прочь. Мы падаем на деревянные обломки чьей-то лачуги. Краем глаза замечаю парящий в воздухе обрывок флага. Человек, что держал его, лежит в двух шагах от нас. Он мертв. С его залитого кровью лица так и не сошла удивленная улыбка. «Это и правда ты, Сойка?». Нечем дышать, легкие заполнены дымом. Осколки от разорвавшейся бомбы летят во все стороны, и Гейл сильнее прижимает меня к земле, прикрывая собой. Я прячу лицо у него на плече, уткнувшись носом в воротник костюма. Мне страшно. Я не знала, на что шла. Знал ли Хеймитч, который сейчас наблюдает за происходящим из Штаба, остается только догадываться. Уже в планолете я замечаю, что наш отряд поредел. Из тех, кого Боггс послал охранять меня, назад не вернулся никто.  — Опять все погибают из-за меня, — почти шепотом говорю я Гейлу, пока мама помогает мне переодеться из защитного костюма в больничную сорочку. В госпитале Тринадцатого очень шумно. Я не помню, как мы добрались, но это, наверное, и не нужно.  — За тебя, глупая, — поправляет меня Хоторн. Он сидит на соседней койке, встревоженная Прим обрабатывает его раны. Они намного серьезнее, чем мои.  — Это ничем не лучше. Кто я такая, чтобы умирать за меня? Друг притворно вздыхает и протягивает руку, чтобы коснуться моего лба.  — Видимо, ты сильно приложилась головой о камень, когда падала, раз забыла, кто такая.  — Не смешно, Гейл, — сердится Прим.  — А мне кажется, даже очень. Снотворного мне не давали, но веки вдруг становятся слишком тяжелыми, чтобы продолжать держать глаза открытыми. Я мирно засыпаю под перебранку сестры и друга. Мне снится, что Примроуз на самом деле наша с Гейлом дочь. Странные у меня все же сны, даже без морфлинга.