Цикл рассказов о Снотворце и Кобальте

Внезапно мне почудилось какое-то инородное движение воздуха, совсем не такое, какое до того преобладало в зданьице «гостевого двора». Я оглянулся и был совершенно очарован, когда увидел, как среди серым цветом раскрашенных людей, разговаривавших кто о чем, неожиданно появился явный просвет. Да, именно лучом света казался появившийся так внезапно молодой человек в крошечной черной шапочке и перчатках цвета некрашеной гортензии на тонких руках. Этот бледно-зеленый оттенок белого как ничто другое контрастировал со слегка смуглой кожей и темным одеянием; он шел играючи, на губах его извивалась улыбка, и, глядя поверх голов сидящих здесь, незнакомец в изяществе своем казался существом до безумия инородным серо-коричневому люду; совершенно чуждый их заботам, он был неизъяснимо далек от них. Толпа желала и готова была поглотить, но юноша не поддавался; руки его призрачно мелькали среди острых локтей и корешков раскрытых книг, но не задевали никого и не касались ничьей треснутой тарелки на краях грубых деревянных столов. Я продолжал следить за ним одними глазами, когда, причудливо перебегая из угла в угол, молодой человек резко остановился у барной стойки рядом с нами. - Ах, вот ты где, моя миролюбивая ведьма, - чуть поскрипывающим голосом окликнул пришедший мою новую знакомую и губы его растянулись, обнажая поблескивающую полоску зубов. Он остановился, внимательно изучая глазами мою внешность. Девушка меж тем заметно взволновлась то ли его приходом, то ли тем, что ее так вульгарно только что назвали ведьмой. В подтверждение моей догадки она шутливо-угрозливо кольнула пришедшего юношу взглядом, сдержанно-гневно воскликнув «Ведьма???», после чего, впрочем, продолжила нарочито вежливым тоном: - Какая наглость называть меня так, да еще и в присутствии кавалера, - она улыбнулась уголком губ и повернулась затем ко мне: - Дружище, это Кобальт, - представила она мне вошедшего. Юноша, недовольно-нетерпеливо прищурив глаза, тут же отмахнулся от брошенной ею фразы ладонью, демонстрируя изящный изгиб тонких пальцев: - Да, ну, уж это лишнее, - и прибавил, нагнувшись над столиком и заглядывая мне в глаза, перейдя от пафоса на притушенный шепот: - Скорее забудь услышанное, мальчик, я не уважаю людей, бросающих в меня этим едким прозвищем. Я невольно улыбнулся, услыхав его речь: манера выражаться, свойственная Кобальту, непроизвольно завоевывала симпатию со скоростью десяти граней моей души в секунду. - Быть может, вы захотите назвать мне свое имя, дабы мне не запомнилось прозвище? - рискнул ответить я, и тут настал черед улыбаться Кобальту: он почувствовал свое поражение в такой короткой словесной схватке. - А впрочем, почему нет? - отбросив со лба темные волосы, рассудил он, после чего посмотрел на меня пристально и начал произносить странно-причудливые имена, словно декламируя, и каждому слову соответствовал свой наклон головы: - Валтасаар, Саар, Саарен... - Или Сарра, - смеясь, вставила девчонка. - Так называю его я. Кобальт кивнул. - Ну, да, - он посмотрел вновь на своего собеседника в моем лице, на сей раз - с явным простодушием. - Называй, как хочешь, юнец. Будет даже лучше, если ты сам придумаешь, как мое длиннющее имя еще видоизменить. Изначальное - Валтасаар Саарен, но мало кто из моих друзей еще помнит его полностью. Он говорил с ярко выраженной открытостью, так, как говорил бы с давним другом, а не с первым встречным, кем для него, по сути, был я. Но, вопреки этой преувеличенной, гиперболической открытости, я углядел в том, как сначала отмахивался от прозвища, а затем и представлялся Валтасаар Сааррен, некоторую скованность его, да и их обоих (от моего взора не укрылось то, как настороженно девочка помалкивала после неудачно брошенного слова). Поэтому всё мое существо с этого дня всегда подсказывало мне, что передо мной - именно Кобальт, и никто другой, кроме Кобальта; и тянулось оно именно к Кобальту, легкому, как мотылек, всегда пребывающему в состоянии плохо скрываемой саркастической радости. - Теперь, если не хочешь, чтобы я до твоего совершеннолетия обращался к тебе свысока и запросто кликал «мелочью», можешь назваться сам, - предложил Валтасаар. Я медленно и членораздельно произнес свое имя. - Как-как?.. - хихикнув, переспросил Кобальт, изгибая тонкий свой рот в дугу. Вместо ответа я потянулся к ротовой машинке, чтобы снять ее и произнести имя по-человечески, но девушка мигом цепко ухватила мое запястье у самого моего лица. - Не надо снимать ее, иначе ты просто перестанешь видеть всё в ином свете. Пойми, заприметив тебя в этом, кхем... облачении, я сразу признала в тебе своего. И, я так думаю, не ошиблась в выборе, но, сняв сейчас свои путы, ты только углубишь истинные оковы, что держат тебя, - и она заглянула в мои глаза почти просяще. Я повиновался не задумываясь. - Прими уж его таким, каков он есть, Сарра, - обратилась она затем к Кобальту. - Имя мальчика очень красиво, хотя и предельно старо́. На Кобальта она смотрела совсем иначе, не так, как на меня или кого бы то ни было в «гостевом дворе». Это был взор, до краев полный преданности и почитания; вместе с тем она то и дело пыталась подсмеиваться, говоря с ним так весело, как того требовало само существование Кобальта, но, стоило ему обратиться к ней, как тотчас приоткрывалась эта затаенная преданность, если не сказать больше - глубинная и неискоренимая любовь. Чего вовсе нельзя было сказать об ответных взглядах Сааррена, по природе своей человека колючего. По крайней мере, мне так казалось со стороны, а я, как-никак, привык смотреть на людей более, чем просто внимательно. Мне нравилось читать суть в кидаемых случайно взглядах, допытываться правды в артистических гримасах, угадывать простоту в манерности и природную аристократичность в кажущемся простодушии. Именно такой была моя незнакомка - обыкновенная на вид, глубокая внутренне; Кобальт был совершенно иным. Кардинально. Его можно было бы назвать зеркалом в отношении этой девушки, потому как весь его облик был насыщен манерной важностью и великолепием, но оно являлось ложным. Я видел это, потому что научился видеть. Между тем появление в «гостевом дворе» Кобальта вызвало среди посетителей некоторый ажиотаж; они сначала несмело и нерешительно, но с каждой минутой всё более уверенно и громогласно чествовали его, нестройным хором голосов прося станцевать им. Это несколько удивило меня, хотя, еще раз оглядев юношу, я теперь убедился, что он облачен в костюм лицедея. Выслушав обращения, Кобальт согласился, но только с условием, что ноги его сами пустятся в пляс, а для этого ему требуется хороший бокал вина. Гости, переговорив между собой, тут же собрали кое-каких денег, и самый смелый из них заказал бутылку бургундского для Сааррена. Кобальт принял ее и, угостив всех, кто протянул свой стакан, вышел в центр зала. - Да будет вам сегодня тот чудодейный сон, что прихватил я в далеком городе друга своего Снотворца. Публика жадно зааплодировала, вперив одиночные взгляды в артиста. Подняв в особом изгибе руки, Валтасаар в чрезвычайном сосредоточении начал свой танец, но я скоро убедился, что не танец то, а сакральное действо, при виде которого перед гостями заведения разворачивались неописуемой красоты картины, то ли воображаемые, то ли реальные, но, несомненно, чарующие: подобная гойевской Вендимии, безгрань рядов полей и виноградников, словно окно, распахнулась перед глазами зрителей. Все мы плавно погружались в очарование. Краем глаза я успел перехватить игривый взгляд моей спутницы, но тут же и потерял его из виду. Всё запылало и закружилось передо мной, лишая способности видеть четко. Туман с улицы, затягиваясь в тонкие щели, просачивался внутрь помещения, которое помещением уже, собственно, и не являлось: оно стало открытым пространством, постепенно разверстывающимся в подлинную свободу.