***
- Мало кому известно, что стать подмастерьем циркача - худшее, что только может произойти с юным дарованием вроде тебя. Но одновременно и лучшее. Всё равно что стоять на леске: справа пропасть и слева - тоже она, но ты паришь над землей, и тебе обе они не страшны. - Так почему же обе, если и справа и слева - одна и та же пропасть?.. Они занимались с самого утра, и Валтасаар, пользуясь моментом и отдыхая, уже без особого интереса смотрел, как наставник ходит по натянутой почти над самым полом леске, показывая пример. - А потому, что другая у тебя над головой, - ухмыльнулся Сторри. - И не вздумай смотреть, Саарен!.. Посмотришь в нее - и провалишься. Такую «фамилию» Сторри дал мальчику то ли в шутку, то ли всерьез, но так и повелось. Во всем, что делал директор бродячего цирка, было нечто покровительственное, как будто забота о людях стояла в списке его ежедневных обязанностей. Делал ли он комплимент толстушке Сейми, клоунессе, или же взбирался посреди ночи на ко́злы, дружески веля дежурному возничему отдохнуть, или даже просто улыбался кому-нибудь без особых на то причин - он делал это с любовью и до того непринужденно, что окружающие розовели, подобно рассвету, вне зависимости от времени дня и ночи. Валтасаар про себя называл это «шитьем крепких уз» - ему это было ох-как знакомо, - и изо всех сил старался не быть вот так же невидимо пришитым к личности Сторри: важно было остаться самим собой и не подпасть под обаяние. - Ты похож на дядю Орро, - улыбнулся Саар, снимая обувь и сменив учителя на упругой леске. - Он тоже всегда говорил о небе как ты... с мечтой в глазах. - Так может быть я он и есть? - искренне поинтересовался Сторри, отходя на шаг. - Расскажи, какой он. Ходи и рассказывай. Задача была не из легких: Саар очень любил поболтать, однако отсутствие земли под ногами как будто сковало его разум, не давая думать, что говорить. - Он был кривоватый, мой Орро, - еле-еле проговорил мальчик. - Шел и спотыкался, и тогда или ругался, или рыдал. Я любил его, - мальчик ненадолго призадумался, раскачиваясь на леске, а затем добавил: - Он хотел бы летать, да не умел. - Теперь летать будешь ты, - подсказал Сторри, невидимо подставляя ладонь за спину ученика. Краем глаза Саар заметил белый луч света возле входа в тренировочный шатер, но полноценно оглянуться было никак нельзя: умения еще не хватало, Сторри занимался с ним всего третий день. Дневной свет зашел внутрь и не погас, даже когда красная шторка вернулась на свое место; белесое облако почти достигло их фигур, застыв в рядах зрителей, и теперь молча глядело в спины. Сторри кратко обернулся и развел руками в стороны, приветствуя обладательницу света. - О дивная греза, - театрально бросил он в зал. - Вы снова с нами? Облако рассмеялось, и Саар, не выдержав накатившего любопытства, оглянулся, спрыгнув на пол. Вместо света глаза отыскали среди рядов сидений девчушку лет четырнадцати в белом оборчатом платье. Она прятала пухлые щеки в ореоле легких волос цвета пшеницы и активно стреляла глазами - от любопытного взора не укрылось унизительно невыское расстояние над полом, на котором была натянута леска, а также то, что ученик Сторри не смог даже на такой ерунде устоять. Не дожидаясь приглашения, девочка спрыгнула с сидения, направившись к центру манежа. - Отец отпустил меня поглядеть на мальчишку, - сообщила она Таллеру. Так, словно Саара вовсе не было рядом. Или так, будто была настолько взрослой, что уже считала его ничего не смыслящим ребенком. - В таком случае знакомьтесь, - Сторри с улыбкой отошел в сторону и, подхватив по дороге брошенный пиджак, махнул детям рукой, уходя. - Твоя кожа как из бронзы, - сразу же восхитилась девчушка вместо ненужных предисловий. - Она сияет в темноте, ты знал? - Это потому, что я цыган, - с гордостью ответил Саар. Девочка аккуратно сложила руки на пышном подоле платья и, криво улыбнувшись, глянула на мальчика сверху вниз. - А что, цыгане не учат своих детей, что находиться босиком перед дамами неприлично? Саар чуть не поперхнулся глотком воздуха, но силой сдержал кашель, сделав картинно возмущенное лицо и как следует выпучив глаза, чтобы выступивших слез не было заметно. - Мы вообще не носим обуви! - А вот и врешь, - фыркнула девчонка, носком туфли подталкивая к Саару брошенные им потертые башмаки. - Васиковка! - проскрипело издали. - Иду, папа, - девочка закатила глаза и картинно вздохнула. Напоследок стрельнув в Саара глазами, она таким же мимолетным лучом света выбежала из шатра.***
Раппачини оберегал свою дочь, словно хрупкую китайскую вазу, которую ненароком мог разбить каждый случайный знакомый. Таким случайным знакомым казался ему и юный Саар, задетый за живое коротким знакомством с Васиковкой: девочку практически не выпускали из закрытой повозки, служившей им домом, а когда гонимый любопытством Саар стучал в дверь, старик, не выходя, отвечал, что девочка болеет. Любой из циркачей с готовностью подтверждал это: Васика часто заболевала от какой-нибудь ерунды и пропадала на неделю-две, но, выходя, была неизменно весела и лучезарна, хоть и с капелькой ехидства. Этим она была похожа на Сторри: и своей открытостью, и склонностью честно и безжалостно покритиковать. Последний, как настоящий тренер, не давал Валтасаару много отдыхать и занимался с ним до седьмого пота, надеясь взрастить достойного канатоходца, так что ежедневные побеги из лагеря скоро стали необходимой жизненной нормой. Выбираясь из очередного заточения, Васиковка научилась быстро находить Саара в любом месте, где бы тот ни прятался от остальных, будь то вершина холма, берег реки или даже незаметная пещера, покрытая древесными корнями, словно прутьями решетки. Всё то время, что Васике было дозволено проводить на свободе, они единогласно коротали вместе, и никакие тренировки не могли изменить положения вещей. То, что это было заточение, а вовсе никакая не болезнь, Саар раскусил сразу. - Зайди вот сюда, - ухватив девочку за руку, цыган поместил ее между показавшихся из-под земли корней дуба. Золотые от прикосновения осени листья расстелили внутри пещерки уютно шуршащий пестрый ковер. - Привычно? Почти что твоя клетка. - Не смешно, - надулась Васика и в противовес собственным словам хитро усмехнулась, зачерпывая с земли горсть листьев, чтобы запустить ими в Саара, и не успокоилась, пока не загнала цыгана в ту же древесную «клетку», оставшись на свободе, радостно кружась и топоча листву. Платье ее при этом делалось круглым, как кружевной блин, и девочка терялась в нем, непринужденно хохоча. Саар смотрел и не понимал, как это создание вообще можно куда-то насильно прятать. - И когда твой старик это прекратит? Круговерть притормозила, словно остановившаяся карусель, и Васика посмотрела на Саара серьезными, недовольными глазами. - А не лез бы ты не в свое дело! И унеслась в глубину леса, а Валтасаар, вывернувшись из древесных прутьев, помчался следом, что-то крича вдогонку. Приблизилась зима, а цирк Симеона Снотворца нагнал южный город под названием Кастильончелло и поселился в нем на время холодов. Здесь у Раппачини стоял старый неухоженный дом, в котором, однако, не могли остановиться циркачи - строение окружало озерцо, и не было и речи о том, чтобы держать поблизости животных. Поэтому лицедеи расположились в отдалении, на обширной и во всех отношениях уютной поляне, как будто специально созданной для поселения цирка. Дрессировщикам и вольтижировщикам здесь хватало места для того, чтобы не ссориться и заниматься своим ремеслом отдельно друг от друга; гимнасты, как и прежде, тренировались в шатре, а жили во всё тех же домах на колесах. Ужинали часто на свежем воздухе, собравшись в круг возле трескучего костра и исполняя тихую музыку. Валтасаар наловчился договариваться со своей капризной мандолиной и сочинял песни, чтобы вечером тоже играть что-нибудь, и решительно чувствовал себя как дома. Там же Саар справил свой тринадцатый день рождения. Коллеги-артисты, узнавшие об этом дне заранее, постарались на славу: для паренька был приготовлен большой торт, женщины сшили для юного арлекина настоящий сценический костюм из толстой фактурной парчи, а Сторри Таллер во всеуслышание объявил, что его ученик наконец-то готов выступать на публике. Но настроение Саара, однако, было тревожным, несмотря на все эти радости: на торжестве отсутствовала Васиковка, впрочем, как и сам Раппачини. - Хоть я и понимаю твое искреннее желание видеть нашего любезного доктора на твоем празднике, - усмехнулся Сторри, когда Саар спросил о них, - но ты ведь не захочешь, чтобы Раппачини примчался сюда, оставив дочку дома одну. - Мы могли бы прийти к ним сами, - буркнул цыган, глядя в свою тарелку с внушительным куском торта и понимая, что никуда они не пойдут. Характер врача не располагал к себе других, и кроме того праздник был в самом разгаре: большинство артистов уже уютно расположились на настилах возле мягко греющего пламени, да и сам он не чувствовал в себе никакого желания навещать Раппачини, который так или иначе всё равно не впустил бы его в свой дом. Не существовало ни единой причины, по которой врач позволил бы кому-либо, а тем более ему, навестить замаскированную в болезнь девочку. Разве что... Когда совсем стемнело, Саар незаметно, пятясь, отделился от остальных, большая часть которых мирно дремала, и пересек поляну, покинув лагерь. Он очень спешил - нельзя было допустить, чтобы его отсутствие кто-нибудь заметил и решил нагнать, в особенности проницательный Сторри. У озера, как всегда, ночевали пустые лодки, и Саар оседлал одну из них, принявшись грести стоя, как было принято в этой провинции. Окошки дома светились несмотря на поздний час - старик, видно, читал одну из своих таинственных врачебных книг. Собравшись с духом, цыган постучал в высокие двери. Дом ожил; зашуршали тени, блики от свечей заметались в разные стороны, но явственней всего откликнулись аритмичные старческие шаги. Раппачини не заставил себя ждать и отворил, а увидев у порога Саара, изобразил на своем сероватом лице искреннее удивление. - Снова ты? - В лагере нужен врач, - как можно более взволнованно протараторил Саар. - Меня послали за вами. Похоже, мой именинный торт оказался отравлен. - Отравлен? - расхохотался Раппачини, и его трясущиеся ладони оказались прижаты к плечам мальчика. Старик явно издевался. - Я тебя поздравляю, дитя! И кто же умудрился так испортить праздник? - Умоляю, им нужен доктор, - стараась ничем себя не выдать, продолжил Саар. - Быстрее. Старик пристально вгляделся в его лицо, сощурив и без того узкие глаза-щелочки. - Что ж, вижу, ты не врешь, - констатировал он и вернулся в дом, ища свою сумку со снадобьями, а найдя, перекинул ремень себе через плечо и махнул ладонью мальчику. - Дело не терпит отлагательств. Подай мое пальто! Валтасаар сделал несмелый шаг за порог, окунувшись в желтый свет прихожей, и послушно подал старое потрепанное пальто блекло-коричневого цвета, водрузив его на худые плечи старика. Нахлобучив на голову еще и мятую шляпу, Раппачини напоследок обернулся к Саару, всё еще стоящему внутри. - Поплывешь со мной? Или позволишь мне рассчитывать на то, что ты выполнишь небольшую просьбу, согласившись потушить свет в комнатах? Я уже не успеваю. Цыган лишь кивнул, не веря собственной удаче; стараясь не расплыться в довольной улыбке, он проводил старика до лодки и вернулся, сияя от проделанной авантюры. Дом встретил его букетом едких запахов, каждый из которых усиливался, стоило только подняться на второй этаж. Саар «выполнял» просьбу Раппачини и по очереди открывал комнаты, где горел свет, впрочем как и те, где царила темень. Внутри оказывались стены высоких полок, утыканные книгами, уютные письменные столы и несколько спален, но Васики нигде не было. Он даже окликнул ее пару раз, но девочка словно испарилась. Наконец Саару удалось найти ее; он чудом не пропустил эту комнату, такую же темную, как многие из предыдущих, и его задержало лишь любопытство - это оказалась лаборатория, матово блестевшая в лунном свете множеством запотевших колб и склянок, приборов из стекла и металла, настолько захламленная, что разглядеть что-либо отдельное было крайне трудно. Из недавно потушенного камина струилась изгибистая ниточка дыма; пол устилали исписанные листы бумаги и во всем этом витало что-то неуловимо знакомое. Чуть в отдалении, в абсолютной темени стояла больничная кушетка, с края которой свисал подол светлого платья. Васиковка лежала без чувств и выглядела до странного неживой, почти восковой. Увидев ее, мальчик едва не подпрыгнул, но тут же велел себе успокоиться и подойти ближе. Первое никак не удавалось; сердце стучало где-то в ушах, рука, которой он рискнул коснуться девочки, дрожала. Он видел, что она не просто спит, но всё равно слабым голосом позвал подругу и решил даже потрясти ее за плечи, но не тут-то было. Саара резко оттянули в сторону, и он увидел блестящие в темноте глаза Раппачини. - Ты думал, я с первого взгляда не раскусил твой трюк? Смотри, еще чуть-чуть, и я сам угощу тебя отравленными яствами! А может быть, мне предложить их твоему бесценному наставнику? Как тебе такое, а, малец? Саар содрогнулся. - Так она действительно больна?.. Раппачини замолк на полуслове и разом как-то сник, скукожившись, что опавший лист; не глядя, опустился на стул и прикрыл отощавшее лицо сухими ладонями. - Мою жену отравили, - устало проговорил он сквозь пальцы. - Это было давно, дитя, но тогда я поклялся... Поклялся, слышишь? Что моя дочь останется невредима, и что ни один на свете яд не сможет убить ее, как убил ту, что должна была жить. Старик импульсивно поднялся на ноги и резко схватил остолбеневшего Валтасаара за руки, начав горячо шептать тому на ухо: - О да, я прививаю моей Васиковке яд в саму кровь, и каждый раз она восстает с новыми силами... Осталось совсем немного, поверь, и она перестанет страдать от моего маленького эксперимента, но зато он обезопасит ее от подобного случая раз и навсегда. - Вы сумасшедший, - Саар отшатнулся, качая головой, не в силах вымолвить больше ни слова. Раппачини в ответ лишь горько улыбнулся, а затем, склонясь над кушеткой словно над колыбелью, ласково провел по волосам дочери костлявой рукой. Он не заметил, как мальчик сбежал вниз по винтовой лестнице, а затем, сломя голову, - к лодке, и дальше, и как можно дальше, лишь бы быстрее забыть болезненное лицо подруги. Васика пришла в лагерь через двое суток и нашла Саара не сразу - тот оказался валяющимся в разобранной постели посреди бела дня. Остальные давно оставили мальчика в покое, понимая, что тот пережил, узнав самую страшную тайну их цирка. Девочка аккуратно присела на краешек кровати. Саар лежал, отвернувшись лицом к стенке, но прекрасно знал, кто к нему пришел. - Прости, что сама не рассказала тебе. Отец говорит, ты навещал меня. Она почему-то шептала, словно обожгла горло, и Саар, заподозрив неладное, с тревогой оглянулся на гостью. - С днем рождения. Васиковка была неправильная. Саар не сразу понял, в чем дело, но потом внезапно осознал: она исхудала. Под глазами были огромные черные круги, словно она не спала неделю, кружавчатое платье висело бесформенным мешком. За какие-то считанные дни девочка изменилась так, что стала чем-то походить на своего отца, в том числе и затравленностью взгляда. - Не смотри на меня так и не смей говорить, что мне всё это к лицу, - нахмурилась Васиковка, и Валтасаар с облегчением понял, что она всё-таки прежняя. - Отец рассказал, что за день я теряла во сне по три килограмма, а затем мне просто нельзя было почти ничего есть - аллергия. Ребята все как один говорят, что я стала стройной и красивой. - Неправда, - не выдержал Саар. - Ты страшная стала. Раньше была лучше. Между ними зазвенела напряженная, гулкая тишина. А потом Васика вдруг протянула к Саару тощие руки и схватила его, крепко-крепко прижав к себе. - Спасибо. И цыган знал - она ничуть не обиделась. С тех пор Васиковка исчезала всё реже, и, хоть выглядела она теперь значительно слабее, чем прежде, ее здоровье на удивление всё больше укреплялось. Уже через год она начала выступать вместе с Сааром в акробатическом дуэте, выполняя гимнастические трюки и веселя публику изящной пантомимой по мотивам итальянской комедии Дель арте и примеряя на себя то грустный образ плаксы Пьеро, подметая манеж длинными рукавами, то мигом перевоплощаясь в хохотушку Коломбину в усеянном цветными ромбами платье. Дела в цирке Симеона Снотворца налаживались и даже шли в гору; теплый Кастильончелло не хотел отпускать артистов, и по указу мэра городка на ярмарочной площади построили большую настоящую карусель. Раппачини не прекращал экспериментов над дочерью. Однажды, когда ей было уже шестнадцать, после очередного внедрения незнакомого яда на коже Васиковки стала появляться тонкая золотистая корочка. Она с недовольством стряхивала ее, но к утру образовывалась свежая. - Побочный эффект, - пожимала плечами девушка. - Отец говорит, со временем это пройдет. Что-то вроде юношеских прыщей, только красивое. И даже перестала избавляться от шелухи, обозвав ее «бесплатным гримом». Но всё оказалось гораздо хуже, чем кто-либо предполагал: в тот же день, выступая клоунессой вместе с дрессировщиками собак и выполняя акробатические трюки на канате, Васика, сама того не ведая, осыпала красный пол манежа крошками своего золотого «грима», и болонки, играючи поймавшие золотой дождь зубами, пали замертво, не доиграв разученных трюков. Скандал был грандиозным. И несмотря на то, что в прессе случившееся описывалось скорее как таинственный несчастный случай, тем же вечером Раппачини и его дочь держали совет с директором цирка. Саар ждал снаружи, ходя взад-вперед, пока не увидел, как подруга выходит из повозки Сторри, удерживаемая рукой отца. Оба были сосредоточенны и куда-то торопились, но от Саара не укрылось, что глаза Васики как-то уж слишком сильно блестят. Она не взглянула на друга, уводимая отцом, но вот сам Раппачини, проходя мимо цыгана, задержался на долю секунды, приподняв край шляпы и отвесив вежливый поклон. Они ушли, а Валтасаар так и остался стоять посреди опустевшей поляны, до конца не понимая, что случилось. Васиковка покинула цирк. Девушка, которую с детства приучали к ядам, стала действительно неуязвима, однако теперь кто угодно мог случайно пострадать от яда, расцветшего в ней: она сама стала ядом. Саара, впрочем, это не пугало, и тот неожиданный поклон Раппачини он воспринял как приглашение заходить в гости. Раппачини действительно, казалось, был рад юноше. Немного скучая по прежней жизни, доктор с удовольствием беседовал с Сааром и слушал его рассказы о буднях артистов. Деля общую печаль, оба научились понимать друг друга. Старик больше не запрещал видеться с Васиковкой, в какое бы время дня или ночи юноша ни приходил. Однако сама девушка, перестав общаться с людьми, заметно переменилась - теперь уже внутренне, внешне оставаясь прежней; у нее как будто случился перелом характера: Васика стала тихой, порастеряла всё свое природное озорство, став медлительной и при этом ужасно переживая от произошедших с ней перемен и больше всего на свете боясь вновь причинить кому-нибудь вред. Саар поддерживал ее, смеясь над ее страхами, но девушке было неуютно рядом с ним, таким живым, здоровым и свободным, и она стала всё чаще прогонять артиста обратно в цирк, не давая переброситься даже парой слов. Саар смеялся, видя, как она выталкивает его из своей комнаты - потому что это были живые эмоции, а не «тихая тишина», как прозвал он ее новый образ жизни. Васиковка действительно полюбила тишину, ей было хорошо в пустой комнате, а главное - спокойно; она стала жутко пугливой и почти поверила, что умерла и ожила снова - для новой жизни в сонном забытии. Так прошли почти два года. Валтасаар приходил всё реже, хотя и не забывал свою подругу детства, иной раз даже присылая в дом Раппачини корзинку сладостей или букет полевых цветов. Волнения улеглись, он мастерски овладел своим ремеслом, хотя и понемножку завидовал каждому выступлению своего учителя. В свой шестнадцатый день рождения юноша нагло сбежал с традиционного праздника и даже рискнул пропустить свое выступление, зная, что Сторри его всё равно не прогонит без веских причин. Прикупив на ярмарке карамельных нарциссов и какой-то популярный толстенный роман, он со всем этим направился к озеру. Как ни странно, Васиковка оказалась в этот раз не дома; она прогуливалась у самого берега, рисуя босыми ступнями узоры прямо в холодной воде. Длинный белый подол платья стекал к серой сухой траве, волосы молоком разлились по худым плечам. Увидев ее в свете дня, под лучами зимнего итальянского солнца, Валтасаар вдруг понял, насколько Васиковка красива. Девушка оглянулась на гостя, и янтарные глаза стрельнули с тревогой. - А я вот... пришел поздравить тебя с моим днем рождения. Держи подарки. Девушка не сдвинулась с места. - Ты как раз вовремя. Я должна кое-что показать, только не подходи близко. Саар молча опустил корзину на траву, глядя с любопытством, и девушка подошла к молодому вечнозеленому кипарису, осторожно обняв деревце и облокотившись лбом о листву, прикрыв глаза. Сначала Саар не мог понять, на что же он должен смотреть, но через несколько мгновений Васиковка отпустила растение, и юноша увидел, как оно приняло новую форму: листья, которые секунду назад обнимала Васика, были сожжены. - Видишь? - девушка отстраненно улыбнулась. - А если сделать вот так... - она снова приблизилась к многострадальному деревцу и прошептала в самую листву: - Здравствуй. Прости меня, - и подарила кипарису быстрый поцелуй. Тонкий ствол загорелся. Валтасаар машинально потянулся к руке Васиковки, чтобы отстранить ее подальше и потушить кипарис, но она молниеносно отпрянула, не дав ему коснуться ее даже пальцем, и сама зачерпнула в озере воды, смеясь. Окропив погибшее растение, девушка оглянулась на остолбеневшего Саара, улыбаясь, как никогда прежде. - Я дракон, - проговорила она, шутя. - Ко мне нельзя прикасаться, нельзя быть рядом с моим обжигающим дыханием, понимаешь? Разве это не весело, Саар?.. Юноша смотрел очень печально. Он молча сделал шаг к ней, другой. Поднял ладонь, желая провести ею по золотисто-белым волосам, но рука сама застыла, так и не дотронувшись. Чего-то ожидавшая Васиковка улыбнулась еще шире и, чтобы Саар не увидел ее слез, убежала в дом. Больше они не виделись до того дня, когда Саар прислал на остров записку, в которой сообщал, что цирка больше нет. Он оповещал также и о своем уходе из города. Васиковка натянула бархатный костюм Пьеро - длинные рукава и когда-то стелящиеся по полу брюки-дудочки пришлись теперь как раз впору, - забрала длинные волосы в маленькую шапочку и пришла на опустевшую ярмарочную площадь. Осень клонилась к закату, раздувая в разные стороны опавшие листья, а Саар, облаченный в темный бархат сценического костюма Сторри, уже ждал ее на ступеньках старой карусели. Без лишних слов он протянул Васиковке свою любимую мандолину, и девушка, ухватившись за длинный гриф, немного покачала им из стороны в сторону, словно пожимая руку. Оба непроизвольно улыбнулись. - На самом деле я Кобальт, а вовсе не Саар, - юноша нервно пожал плечами, отпуская мандолину и разрывая ненастоящее рукопожатие. - Я подумал... Кто-то должен знать. Васиковка молча кивнула. Кобальт сделал пару шагов назад, всё еще не стирая с лица невольную улыбку, а затем быстро отвернулся и пошел вперед. За ним на некотором отдалении осторожно, боясь быть замеченной, последовала тень совсем юной девчонки. Когда оба были уже достаточно далеко, Кобальт обернулся и протянул ладонь к спутнице, которая тут же кинулась к нему, принимая его руку в свою. На глаза налипал теплый снег, и черничная фигурка арлекина и его тени медленно таяла вдали. Васиковка стояла одна на ступеньке их карусели, кружилась, кружилась, ухватившись за витой шест, всё скорее, и скорее, и старея, старея, старея...