Сказки и сны

И вот ты чувствуешь силу, ту самую волшебную, которую чувствовал в себе. И бежишь за Белым Кроликом, да с таким отчаянием и радостью, что неоднократно обгоняешь его, возвращаешь, потом уже бежишь рядом. И мир прежний остается позади. Обращается в пыль. И ты уже летишь в обнимку с этим Кроликом в бездну. И это совсем не страшно. Это когда один туда сверзился – жутко. А когда кто-то милый добрый и волшебный дальше некуда, как и пообещал, падает вместе с тобой, это уже не страшно, это уже весело даже. Легко. Потому что ты скорее понимаешь, что вовсе ты не падаешь – вы вместе летите. В Страну Чудес. К болтливым цветам и безумным Шляпникам, чье искреннее безумие куда добродушнее и человечней оставшегося в предыдущем мире благоразумия. И вот вы летите между мирами, и образы из любимых датских сказок ветрами летят вместе с вами. Небо, будто палитра, и краски на ней совсем свежие. Или небо – не палитра, а динамичная картина из грёз абстракционистов? А что тогда облака? Белые, серые, почти чёрные, фиолетовые? Неравномерные, будто брошенные на половине пути и благополучно заброшенные поделки? И мы кружишь вокруг облака, которое особо приглянулось. Оно несколько невзрачно, похоже на покрытый солидным слоем пыли грунтованный холст. Сдуваешь с него пыль. Ну как сдуваешь, призываешь один из сказочных ветров и он с размаху врезается в этот холст, сдувая пыль ожидания. И оставляет контуры себя, а вернее фрагмент из собственной души, на холсте. У ветров тоже есть души, а у некоторых они совсем как человеческие, хотя ветра не очень любят в этом сознаваться. Сознайся они вот всерьёз, что у иных из них человеческая сущность, эти сознавшиеся становятся плотными, летают всё ближе и ближе к земле, а потом и вовсе перерождаются. Кричат. Не понимают, как ещё вчерашний ветер, который дул, где в голову взбредёт и пел колыбельные ворчливому старику Вулкану, сегодня сам хочет колыбельную, вполне так материален и видим сам, и его обзывают младенцем. И теперь это же надолго. Такова цена беспечности ветров – признал в себе сущность, стал ей. С точки зрения вечности, всё не так плохо. Как будто в углу пару часов постоять, рассержено сверля взглядом несовершенство обоев и сетуя на несправедливость в факте двойки в дневнике и какому-то избыточному её значению в глазах родителей. Ну двойка же и двойка. Просто цифра. Она ж от стояния в углу никак не изменится. Странные люди. Надо бы отсюда лететь. И они улетают в конце концов. Думают, хорошо, что недолго. Отделались испугом. Они снова летят по мирам, складывают баллады, чтобы потешить заскучавшие озера, заигрывают с танцующими деревьями и несут в себе покой и волю. И память о том, как угораздило быть людьми. Память складывается в сказки, сказки становятся мифами, а после, перейдя незримую черту – сбываются вновь. В другом месте в иное время точно так же, но и немного иначе. И вот отпечаток такой сказки сейчас осел на облаке-холсте. И нужна только кисть, чтобы сделать образ живым. Это очень нужно сказкам, они так легче остаются в живых. Бывают и мёртвые сказки. Одни стоят воскрешать, другие лучше не трогать. Но лучше, чтобы сказки оставались живыми без применения прикладной некромантии. Возвращенная из Ничто сказка – это уже легенда. А они работают совсем иначе, чем мифы, и не так лояльны к миру, где сочтут уместным прозвучать снова. Отпечаток сказки проступает на холсте. И в руках появляется кисть. Сперва, конечно, отпечаток скрывается широкими мазками всех оттенков неба. Пусть будет ночное небо и звездопад. Яркий, как детский сон или фейерверк. И пусть будут горы. И река. И то самое время, когда весна уже шагнула в отпуск, лето только занялось текущими делами, но легкое дыхание предшественницы и её магия всё ещё не растаяла. Она всё ещё сильна. И пусть будут двое. Мальчик и девочка возле реки. Хотя детей не стоит оставлять без присмотра. Пусть будут феи прятаться в травах. И берегини чутко следить, чтобы дети дошли до дома или куда их там понесло, не сверзившись в реку и не став добычей недобрых зверей хоть истинном обличье, хоть в человеческом. Дети о своих хранителях не знают. Но догадываются, наверное, что они рядом. Близко-близко. Последние штрихи. Готово. И сказка вновь полна жизни. И своего мира. Дальше она сама выстроит свою реальность, ведь дети куда-то всё-таки идут. Волшебной вещью вовсе не обязательно должна быть палочка с выдранным из гривы единорога волосом, да и жилы из дракона тянуть не лучшее дело. Единороги и драконы давно уже против такого вероломства. Они отказываются жертвовать часть себя на поделку, через которую волшебник будет учиться направлять свою силу. Тем более, что волшебным предмет делает не кусок сказочного создания внутри, а руки, этот предмет взявшие. Это может быть ручка. Гитара. Кисть. Футбольный мяч. Может быть даже рояль, но с роялем не особенно попутешествуешь. Разве что заболтать его так, чтобы он передвигался сам по себе и даже по мере необходимости левитировал. А с другой стороны – вступить в новый, только что созданный свежий мир можно с чем угодно. Хоть на деревянной лошадке-качалке верхом, хоть с зачарованной кистью. Кто-то является с флейтой. Кто-то с цветочным горшком, в котором роза, розе нужна свежая земля, земле нужны розы. Магия в предметности своей чужда условностям и ценит индивидуальность.