Мои фантазии о дальнейших судьбах героев

      В 1890 г. Татьяне Зотовой тоже исполнилось тридцать лет.       И в её жизни наметился новый этап. Её ожидали кардинальные перемены. Тата молилась, чтобы в новой жизни её всё было замечательно. Она надеялась, что с прежним расплатилась по счетам.       Она опять приехала в Москву из Крыма, где она с 1880 года жила с Дмитрием Александровичем из-за его болезни. Боялись, что у него tbc, но, скорее всего, это был хронический бронхит и эмфизема лёгких из-за химикатов, с которыми профессор много работал в университете.       Тата была по рождению москвичкой, и она любила свой город, скучала по нему в разлуке.       Вот опять вокзал у Покровской заставы, шум и суета Москвы. Родной город встретил Тату августовской прохладой.       А в Крыму сейчас была самая жара. Дети пропадали на море. Курортники и курортницы заходили в море в смешных специальных костюмах для купания, похожих на закрытые облегающие полосатые пижамы.       Тата тоже любила рано утром или поздно вечером пройтись к морю и выкупаться.       Митя и Настя, когда были маленькими, со знакомыми мальчиками и девочками бегали в укромные уголочки, где-то за скалами, чтобы купаться там, где никто не видит. Настя тоже научилась хорошо плавать и заплывала далеко. Митя боялся за сестру, но она его с собой не пускала, бегала с девочками. Девчонки всегда пронзительно визжали, видя приближающихся парнишек. К августу море кишело медузами, которые обжигали кожу и уменьшали желание лезть в воду, однако жара заставляла пересиливать себя, погружаться в море и разгонять этот живой жгучий студень. А сейчас дети Зотова были тоже в Москве, и Тата ждала встречи с ними.       Соня пригласила Тату, как всегда, к себе. Тата не хотела злоупотреблять – и так она слишком обязана друзьям, но Софья и слушать ничего не хотела. Она извинилась в письме, что не сможет встретить: занята с детьми.       Тата взяла на вокзале извозчика и поехала к Воронцовым. Короткий путь через Новоспасский мост почему-то был закрыт – дрожки объезжали по Воронцовской улице. «Забавно!» – подумала Тата. По бокам Тата видела огороды, деревянные домики, по обочинам паслись овцы и козы, щипали сочную травку. По деревянному мосту переехали Москву-реку, потом по Садовому кольцу ехали долго и нудно, уступая конке, пока не показался жёлтый институт и, наконец, усадьба друзей.       Соня встретила подругу с восторгом. Они пять лет не виделись, за это время Софья успела родить ещё троих детей, но изменилась мало, или Тате так казалось. Соня сияла зрелой материнской красотой. Её глаза так же излучали доброту и любовь, как в институте. Она готова была с каждым поделиться своим ощущением счастья.       – Тата, ты располагайся, пожалуйста, во флигеле! Пока не кончились каникулы, ты возьмёшь к себе Настеньку, тут поживёте вместе, места хватит!       Флигель, такого же сиреневого цвета, как основной дом, был маленький, но две аккуратные кроватки, шкаф для одежды, стол и два стула в нём помещались.       У Воронцовых и здесь стоял книжный шкаф: граф и графиня жить не могли без чтения! Соня ведь преподавала словесность! Через стеклянную дверцу с деревянным переплётом в виде буквы Х Тата уже заметила корешки нескольких интересных книг, которые она собиралась вечерами почитать. Поэт Апухтин, которого современники ставили выше Некрасова. Четырёхтомник Марии Крестовской - женщины занимали всё больше места в общественной жизни России.       Тата обратила внимание на овальную оловянную ручку шкафа, довершавшую набор исключений из правила об одном и двух Н в прилагательных. «Ах, Сонечка, и тут у неё намёки на любимый русский язык!» Но на самом деле, Софья об этом не думала; скорее, Татьяне самой пришла в голову такая метафора: она тоже была женщиной с чувством юмора!       Она показала слуге, куда поставить чемодан, женщины сели: Тата на кровать, Соня на стул.       – Таточка, рассказывай, как живёте? Как Дмитрий Александрович?       Соня улыбалась, широко раскрытые серые глаза сделались такими же большими, как в институте. Тата ответила:       – Спасибо, душечка, ему уже гораздо лучше. Может быть, нас вскоре ожидает новая жизнь!       Она говорила намёками. Вот уже три месяца, как она была беременна. Вырастив и воспитав детей, которых ей передала Алевтина, она, наконец, решилась родить! Дмитрию Александровичу стало в Крыму настолько лучше, что они с Татой надеялись вырастить ещё одного ребёнка. Дмитрий стремился перед его рождением заработать побольше денег! А Тата была исполнена самых радужных надежд на будущее. Она молила Бога, чтобы всё плохое осталось позади! Эта беременность проходила у Татьяны легко. И опять было ничего не заметно.       – Ой, да что ж это я! Тебе же умыться с дороги надо! – спохватилась Соня. – Сейчас пошлю к тебе горничную!       Тата не привыкла к горничным и смутилась.       – Ничего, ничего, поживёшь у нас как барыня! Я сама успеваю только заниматься с детьми, совершенно нет времени хлопотать по хозяйству! – весело оправдывалась хозяйка.       Тата мечтательно улыбнулась на эти слова, представив, как она сама будет возиться со своим ребёночком. Соня уже убежала. Тата у неё ничего не успела спросить, но по виду кажется, у Сонечки всё хорошо.       Тата привела себя в порядок. В столовой, куда её пригласили на обед, гостья увидела старших Сониных детей. Сейчас, когда она ждала своего ребёнка, ей было особенно интересно понаблюдать за ними.       Серёжа – кадет. Он очень вырос: ростом почти сравнялся с Татой. Да, 12 лет прошло с тех пор, как Тата увидела его впервые, в пелёнках! Она сама тогда потеряла своего малыша, и даже готова была взять Серёженьку себе. Но Нина Воронцова, первая жена графа, могла его доверить только Соне.       И правильно! Соня стала ему настоящей матерью. Воронцовы стояли как скала: наш мальчик, наш сын! Они были полны решимости за него жизнь отдать!       Надо же – у Таты сейчас мог бы быть такой же сын! А будет маленький. Или дочь.       Средняя дочь Воронцовых – шумная непослушная Вера – вызывала у Таты и раздражение, и жалость. Такой ребёнок нуждается в жёстких рамках, а родители, похоже, не могут их предоставить девочке. Тата думала, что Вера страдает оттого, что она – средний ребёнок.       Серёжа – старший; рассудительная Люба – первенец у родителей, как ни крути. Маленькие – кровный сын, что само по себе влечёт особое внимание; и самая младшая и беззащитная малышка, которую все любят больше всех! А Вера оказывается здесь «дитя без глазу». Но она своими силами пробивает себе место под солнцем. Она добьётся. Только какова будет цена этого?       Но критиковать воспитательные методы подруги Тата никогда не станет. «Сонечка сама педагог, сама всё видит и знает», - подумала Татьяна.       После обеда Тата собралась в институт. Ей не терпелось увидеть Настеньку. Насте уже 17 лет, последний год в институте!       * * *       Сколько связано с этим зданием! И радость познания, и надежды на счастье, и дружба, и любовь, и разочарования, и трагедии потерь, и поиски своего места в жизни. Тата потянула на себя тяжёлую дверь и оказалась нос к носу с Василием Палычем!       – Ба-арышня! Здра-авствуйте, милая!       Палыч будто вчера только видел Ильинскую - сразу узнал. А сам постарел, поседел, подряхлел… Боится, наверное, оказаться на улице на склоне лет, держится за место из последних сил.       – Добрый день, Василий Павлович!       – Сейчас позову мадам фройляйн! – с ударением на последнем слоге сказал Палыч.       Тата улыбнулась: это ей напомнило институтские дни.       Эмма Оттовна появилась, расцеловалась с Татой.       Тата заметила, как постарела её классная дама! Морщин прибавилось, глаза, прежде тёмные и цепкие, сейчас посветлели, и взгляд расплылся. Платье новое, а фасон всё тот же: с рюшами на лифе, с горизонтальными защипами по груди, расклешённая, мягко драпирующаяся юбка до полу, с небольшим треном.       – Таточка! Как я рада вас видеть, милая!.. Ирина! – обратилась она к пепиньерке в сером платье с большим белым воротником, – позовите, пожалуйста, из выпускного класса мадмуазель Зотову Анастасию. Скажите: за ней приехала… мама. Да, Татьяна Павловна? – уточнила она.       Тата кивнула. Настя почти сразу стала звать Тату мамой, хотя у них разница была всего 13 лет.       Штольц постояла с Татой, позадавала ещё какие-то вопросы о жизни, о здоровье. Тата кратко ответила.       – Я ведь, Таточка, иногда расспрашиваю Софьюшку обо всех вас! Вы такие умницы, что храните дружбу, что всё ей сообщаете! Я так вами горжусь!       Эмма хотела сказать: «Я так вас люблю», но постеснялась. Наиболее откровенна она была только с Горчаковой, считая Софью почти своей дочерью.       Настя пришла, присела в книксене. Штольц (сейчас она стала не классной дамой, а инспектрисой – наконец, управление выделило средства на такую ставку) скомандовала мадмуазель Зотовой идти собирать вещи.       – До начала занятий, до 20 августа, вы, мадмуазель, свободны. Главное – будьте вовремя в институте! Счастливо отдохнуть, Настенька! – отставила она напоследок официальность.       Вышла Настя в институтской форме и соломенной шляпке с цветочком у ленты. Девушка была счастлива встретиться с Татой, держала её всё время за руку. Они отнесли чемоданчик к Тате во флигель и почти сразу отправились в общежитие к Дмитрию.       Они только зашли в тёмный подъезд, постучались в тёмную же дверь комнаты, как оттуда вышел Настин брат и предложил скорее выйти на улицу. Он не хотел, чтобы сестра и Тата находились в этом мрачном месте, которое по старой привычке так все и называли «Ад».       Мите был уже 21 год. Он был не очень высоким, но плотным. Тёмные мягкие волосы привычно ниспадали локонами, но сейчас это не делало его уже похожим ни на девочку, ни на «королевича». Руки, как у отца, изъедены химикатами. «Перчатки, что ли, ему не на что купить?!» – подумала Тата.       Митя надеялся заработать денег на съёмную квартиру, чтобы не жить в той же куче, где раньше обитали Соколов и Полозецкий, Каракозов и прочие террористы.       В университете чувствовалось усиление жандармского режима. Оно и понятно после очередного покушения на царя, на Александра III. Студенты-террористы были чуть старше Мити Зотова. После их казни никакие сборища в университете или общежитии не допускались. Но кто удержит молодёжь?       Мите, правда, революционные настроения были чужды. Во всяком случае, он так говорил Тате. Юноша учился, занимался в лаборатории, готовил свою докторскую работу.       Было уже темновато, но они гуляли по Москве, расспрашивали друг друга о том, как живут. Тата пока молчала о грядущем прибавлении в семействе. А вдруг что-то пойдёт не так?       – Митенька, а ты как думаешь, чем после института заняться Насте?       – А продолжить учёбу на Высших женских курсах ты не хочешь, Настасья?       – Так сейчас они закрыты! – сказала Анастасия, которая узнала об этом из разговоров девочек и пепиньерок.       – Нет, оказывается, профессора с курсов читают общедоступные лекции в Политехническом музее, - пояснил брат. – Там разные есть дисциплины. Я знаю, что ведут лекции В.О.Ключевский по истории, А.Н.Веселовский по истории словесности, И.М.Сеченов по медицине, К.А.Тимирязев по ботанике, В.И.Вернадский по естествознанию и другие. Сам В.И.Герье философию читает!       – Посмотрим, что будет через год. Может быть, я и буду слушать эти лекции. А потом что? В университет не примут, а учительницей быть я не хочу. Не моё это.       Настя упрямо задрала нос.       – А что, Настасья? Замуж? Есть у тебя за кого выходить? – спросил брат, подкалывая её.       – Я в институте кавалеров не вижу. В общежитие ты меня не пускаешь. С кем и где я познакомлюсь?! И вообще, мне ещё рано об этом думать! – упёрто продолжала она.       У Таты промелькнула мысль, что ей тоже в семнадцать лет было рано об этом думать, а не думамши, она и получила в юности вот такую тяжкую судьбу. Это её крест! Но насильно выдавать девочку замуж она не будет!       – Настя, успокойся, никто тебя ничего не заставляет. Мы озабочены твоей судьбой.       – Вы озабочены тем, что я не пристроена! – прозорливо заметила девушка.       – Да, мы за тебя отвечаем. Мы тебя любим и хотим, чтобы у тебя всё было хорошо! Не спеши выскакивать замуж за первого кавалера, с кем будешь танцевать на балу. У вас же в этом году будут балы с юнкерами, студентами! Мадам Можайская позаботится об этом! И ты сможешь познакомиться с молодыми людьми.       Тата вспомнила балы в выпускном классе. На первом балу она танцевала с Серёжей Шестаковым… Вспомнила, как мадам Соколова, не дожидаясь его окончания, посреди танцев, вызвала её, в светло-зелёном праздничном, бальном платье, к себе в кабинет и с каким-то издевательским торжеством сообщила о гибели отца!       Тата любила людей, но не могла простить мадам Соколовой то, как жестоко начальница выбросила её из беззаботного детства во взрослую жизнь, полную горя и лишений, соблазнов и обманов, труда и забот. Никто не был озабочен тем, что Тата «не пристроена».       Но ничего возражать названой дочке Татьяна не стала.       – Мама! А как выбирать?!       – Настя! Выбирай как интуиция подскажет.       Тата вспомнила одноклассницу и подругу по судьбе и улыбнулась.       – Если спросишь у Софьи Ивановны, она тебе непременно ответит: выбирай сердцем. Я не знаю, как тебе выбирать. Я выбрала твоего отца, вернее за меня жизнь его выбрала. Когда жизнь выбирает – это судьба.       О подробностях судьбы Татьяна Павловна предпочитала Насте не рассказывать.       * * *       После начала занятий Тата брала Настю только на выходные. В третью субботу сентября Соня пригласила Зотовых на именины и на встречу с подругами.       Была в гостях Оксана Нечипоренко, из Минска приехала Катюша Шестакова со старшими детьми, и в самом конце, когда Тата с Настей уже собирались в свой флигелёк, появилась Надежда Бутова с мальчишками. Тата была рада со всеми встретиться, на всех посмотреть.       День ангела отмечала не только Софья, но и все три дочки. Тата испекла для них именинный пирог по своему уникальному рецепту. Сейчас было время яблок – аниса и коричного полосатого, поэтому Тата сделала яблочную начинку. Но в конечном итоге вкус пирога получался такой, что было совершенно непонятно, из чего он сделан. Все ели, хвалили, думали, гадали и никак не могли догадаться, что это за райская амброзия! Только Владимир Сергеевич и Оксана определили, что внутри яблоки.       Про свою беременность Тата подругам сказала не сразу. Только когда пришла Оксана Нечипоренко – женский доктор, – секрет Зотовой был раскрыт. Как Сонечка обрадовалась – будто это она сама ждёт ещё одного ребёнка!       Но, похоже, ей и с этими не остаётся времени ни на что. Последующие дня три Татьяна вообще не видела подруги. Зато к ней во флигель заходили Оксана, Катя, даже Наденька Бутова. Но и они не могли ничего посоветовать Насте на будущее.       Надежда сказала, что по своему опыту может порекомендовать только пепиньерский класс и карьеру педагога. Но Насте это не интересно.       – Может быть, Тата, вы вместе сходите к фройляйн Штольц? То есть к мадам Проскуриной? Она может посоветовать что-то дельное: она ведь знает Настеньку?       Но что Эмма знает о жизни вне стен института, что она может подсказать?       * * *       Тата с Настей гуляли все воскресенья по Москве.       Настя Москву плохо помнила. Когда они тут жили в детстве, мама или Тата нечасто возили её по городу. Да Настёнка и маленькая была. А теперь, в институте, девушка тем более сидела в четырёх стенах. Мадам Можайская вовсе исключила свободное перемещение институток по городу.       Поэтому девушка очень ценила, что Тата брала её с собой на прогулки по центру.       Больше всего Татьяна любила бродить по Бульварному кольцу. Они доезжали до храма Христа Спасителя - величественного сооружения, освящённого всего семь лет назад, - и выходили на Пречистенский бульвар.       Храм смотрелся огромной доминантой всего пейзажа. Всё окружающее казалось мелким, как букашки. В поисках гармонии Тата поворачивала на бульвар. Там дома, строения, шедевры архитектуры, украшенные лепниной, львами, драконами, химерами, напоминали Тате прежнюю жизнь, когда она девочкой гуляла по улицам, когда папа был жив.       Новые здания строились в стиле модерн: это определённая форма окон, дверей, причудливо изогнутые украшения в виде металлических накладок, кованых решёток, деревянной резьбы.       В преддверии осени листья деревьев приобретали желтоватый оттенок, сначала по краям, и это придавало бульвару благородный цвет старинной меди. Если посмотреть на Бульварное кольцо с высоты птичьего полёта, наверное, оно походит на антикварный браслет.       А потом наступала пора золотой осени, когда бульвары светились золотом и парчой, как дворцы!       Самый длинный и уютный – Тверской бульвар. Он был самым старым. Ещё Пушкин по нему ходил, когда и Бульварного кольца не было! И сейчас памятник Пушкину стоял на Тверском бульваре! Тата и Настя подошли поближе       Соня и её муж граф Воронцов рассказывали Татьяне, что было на открытии памятника великому поэту десять лет назад. Тата слушала и не верила: ей казалось, что бронзовый Пушкин стоял тут всегда – так он пришёлся к месту! Бабушки сидели рядом на лавочках, внуки копошились у подножия. «Здравствуй, племя младое, незнакомое!» – казалось, говорил задумчивый поэт. Тата слыхала, что дети Пушкина тоже бывают здесь. Она всматривалась в лица, но, конечно, никого не узнавала.       – Хорошо было Пушкину! – вдруг сказала Настя. – Пиши себе стихи! И думать не надо, каково твоё будущее!       Тата ответила:       – Пушкин с 15 лет знал, чем он будет заниматься! «И знай: мой жребий пал, я лиру избираю!»       – Ну да, ему шестикрылый серафим явился и объявил волю Господню! Хорошо Пушкину!... Мама! – вдруг воскликнула девочка, что-то вспомнив. – А вы гадали в институте?       Тата живо воскресила в памяти картинку обгорелого матраца, в котором она и Варя нашли свои восковые слепки, похожие на букву С и на мужчину с бородой. Бородатый мужчина – это оказался Татин Зотов, а буква С – не Серёжа Шестаков, как девочки подумали, а Саша Соколов… Тата нашла глазами Страстной монастырь и перекрестилась на него: «Упокой, Господи, души усопших раб твоих, Александра и Варвары!»       Настя смотрела недоумённо.       А Тата улыбнулась и предложила:       – Ты у Софьи Ивановны спроси про гадания! Она будет рада тебе рассказать, как она гадала и как гадание исполнилось! Но не думай, что судьба так легко даётся. И ей счастье далось очень трудно и тяжело!       – А тебе, мамочка? – Настя заглядывала ей в глаза.       – Настя, я надеюсь, что у меня теперь всё будет хорошо. К твоему выпуску мы приедем: я или папа. А ты учись, заканчивай институт, не волнуйся, думай хорошенько, чего тебе хочется, к чему душа лежит. Если твоё сердце откроется любви, слушай его. Я тебя прошу: посоветуйся с Софьей Ивановной, она тебе плохого никогда не подскажет! Принуждать она тебя тоже ни к чему не будет. А мне спокойнее будет, если ты доверишься ей, как мне, в трудной ситуации. Она же мне как сестра! И я ей, надеюсь.       * * *       Наконец, Соня выкроила время прийти к Тате поговорить.       - А помнишь, душечка, мы с тобой секретничали в умывальной...       - Я этого никогда не забуду, и сейчас кажется, будто вчера это всё было.       Тата заметила Сонино печальное выражение лица.       - Что случилось?!       - Таточка, всё хорошо. Просто устала. - Соня ни за что не хотела волновать подругу. - Расскажи, как вы живёте в Крыму. Я ведь была там с мамой... Давно...       Сонино лицо затуманилось от воспоминаний: в одну минуту перед глазами возникли Хованский с его притязаниями, лицо Владимира, шепчущего с болью и ужасом «Прощайте!», крымская весна 1878... Нет, не дай Бог ещё раз такое пережить!       - Соня, ты знаешь, что мы в Ялте живём. Море, море - вот что главное! - Тата поспешила отвлечь подругу. - Природа красивая. Море, горы, степи. Люблю степь весной - маки цветут! Летом всё выжжено. С Митей облазили генуэзские крепости, с Настей собираем сердолики в бухте Карадага. Дмитрий Александрович угощал шампанским из голицынских подвалов. Сонечка, ну что о Крыме рассказывать! Ты приезжай лучше!       - Тата, ну куда я поеду, душечка?! Я тогда всех должна с собой везти. Что же я буду отдыхать, в море купаться, а мои будут в душной Москве сидеть?       - А приезжайте все!       Соня подумала, что и вправду надо показать детям море. Хотя младшие слишком маленькие ещё.       - Знаешь, если бы мы были посвободнее, наверное, Владимир снял бы дачу на всё лето. В Алупке, например! Многие же ездят! Но я не уверена, можно ли это осуществить в нашей занятой и неожиданно меняющейся жизни.       Воронцовы ждали, что Владимиру Сергеевичу вскоре дадут генеральскую должность, хотя говорить об этом Тате Софья не стала. Если всё получится, то совсем сложно будет выкроить 3-4 месяца для отдыха. Вообще, в жизни они столько времени подряд не отдыхали!       Тата думала о своём и спросила, отвечая собственным мыслям:       - ...А родить ты больше не хочешь?       - Пока нет. Динка ещё мала. Теперь твоя очередь, Тата! Пусть у тебя будет всё, всё хорошо!       - Благодарю, душечка! А ты-то как сама?       - Тата, но ты же видишь! Дети, семья! Хочу вернуться в институт...       - Вижу, Сонечка! И тебе с графом всего-всего наилучшего желаю. Любит он тебя... Как прежде.       - Даже больше! - с замиранием сердца прошептала Соня. - И я его люблю...       С Татой можно было об этом поговорить.       - Счастья тебе! - растроганно сказала Тата.       Вот где не хотелось перемен. Любовь Воронцова и Софьи вдохновляла девочек ещё в институте. Бывает же такое - всем преградам вопреки! Тата была счастлива за Сонечку.       Она расцеловала подругу, женщины обнялись, как бывало раньше, в институте, положив голову друг другу на плечо. Обе слышали, как бьются сердца.       Тата ещё немного погостила в Москве и вернулась к Дмитрию Александровичу в Ялту.