*
Он обнаруживает себя бредущим по улице, сознание слегка проясняется и снова исчезает, будто бы мерцая. В руке — длинная трубка, в кармане — рассыпанный порошок. Ён нетрезв. Блаженно нетрезв и спокоен. Ему нужно отыскать дорогу домой, но он помнит только путь из дома. До рассвета ещё долго, улицы теряются во мгле, а кумихо даже не пытается внимательно смотреть: натыкается на заборы, скамейки и неработающие фонари. Он теряется в темноте, пока не забывает, зачем ему вообще возвращаться. Присаживается на одну из скамеек, почти падает на неё, крепко прижимает к груди трубку и, наконец, засыпает. Ему ничего не снится. Он улыбается во сне.*
Ран просыпается медленно, но стоит ему увидеть пустую постель брата, сон смывает испугом. Он будто бы уже знает, что произошло, но всё же мечется по дому, ища другое объяснение. Ёна нет в постели, его нет в саду, на кухне и у двери. Ран боится, что его теперь совсем нет, поэтому одевшись только условно, бросается его искать. Син Джу и Ё Хи обнаруживают только распахнутые во всём доме двери. Полулиса ведёт, если не чуйка, то путеводная нить. Как та, что он давал Ли Ёну, — другому Ли Ёну, напоминает он себе, — когда тот отправлялся туда, откуда мало кто возвращается. Он следует за ней и обнаруживает брата на скамье, беззащитно обнимающего себя за плечи, бледного и холодного. Когда он подходит ближе, он видит, что Ён прижимает к груди длинную тонкую, не похожую ни на что другое, трубку. Сердце замирает от облегчения, а потом сжимается болью. Ран не может поверить, что всё это придётся повторить. Не может поверить, что надеялся, что всё будет так просто, что достаточно отобрать трубку и опиум, чтобы Ён перестал быть зависим, чтобы Ён перестал страдать. Он напоминает себе про десять лет, которые Ён провёл так, но всё равно злится. Злится на себя, на Син Джу, на всех, кого не было рядом с его братом. Злится на Аым и её смерть, злится на Ёна за то, что девятихвостый лис всего лишь человек. Только теперь Ран знает, что злость способна только разрушать, и лучше поддаться отчаянию. Так он и делает. Подходит к брату, бережно толкает его плечо, дожидаясь, пока тот подаст признаки жизни. Ён и правда открывает глаза через несколько минут, выглядит он сонным и умиротворённым, спокойным. — Ран, — протягивает кумихо и улыбается. Его лицо больше не сковывают спазмы, он расслабленно потягивается, привычно держа трубку меж тонких бледных пальцев. — Я так хорошо поспал… На скамье, на улице, в холоде и под опиумом. — Я знаю, — отзывается полулис устало. — Пойдём домой.*
Он ведёт Ёна домой, под взглядом Син Джу, укладывает его на кровать, позволяя не переодеваться и не отдавать трубку. Накрывает покрывалом и выходит из комнаты. — Господин Ли Ран, — окликает его лис, но тот молчит в ответ. Идёт на кухню, чтобы чем-то занять руки: попробовать приготовить еду, убрать посуду, заняться чем-то полезным. Но складывая тарелки одна к одной, как делала прежде Ё Хи, он не сдерживается и швыряет одну из них в стену. Осколки разлетаются и царапают кожу, но Ран кидает ещё несколько. Звон битого стекла много тише, чем крик в его голове. Он хочет кричать о том, как он устал, как невыносимо ему. Но не может разбудить брата, не может отчаяться сейчас. И не может уйти. Ран колотит стол, когда в комнату входит русалка. Она испуганно глядит на него покрасневшими глазами, медленно подходит, крадётся. Полулис швыряет в стену топор, он пролетает в нескольких дюймах от её головы и проламывает дверь. Но она всё равно подходит и обнимает его со спины, и только теперь Ран перестаёт колотить мебель. Замирает и вдыхает полную грудь воздуха, будто бы готовясь издать вопль. Но вместо этого он накрывает руки русалки, — кольца звякают друг о друга, — и начинает плакать. Он содрогается от беззвучных всхлипов, и Ё Хи ничего не говорит.*
Успокоившись, Ран начинает убирать весь бардак, который навёл. Ему удаётся убедить невесту и Син Джу, что будет в порядке, а им следует сходить и купить посуду, иначе они будут вынуждены вчетвером хлебать из миски. Син Джу немного беспокоится, что Ран не выдержит и всё же убьёт Ёна: из милосердия. Но тот клятвенно заверяет, что не будет этого делать. Тот всё же настаивает, что отправится куда-либо, когда приведёт дом в порядок. И когда они заканчивают, только проломленная дверь и немного покорёженный стол напоминают о том, что утро выдалось паршивым. Когда братья остаются наедине, Ран заходит в спальню Ёна и присаживается на кровать. Ему кажется, что он видел эту картину уже тысячу раз, так ярко впечаталась она ему в память. Непроницаемое бледное лицо, расслабленные в полуулыбке губы и трубка, прижатая к груди. Первый порыв — выбросить и её, но дело совсем не в ней. Поэтому полулис только гладит брата по волосам и сидит рядом до тех пор, пока Ёну не станет легче. Это случается через час: кумихо начинает пинаться и ёрзать, отбрасывает покрывало и наконец распахивает чёрные глаза. Ран сидит рядом, глядит на него без укора, но и без радости. — Выспался? — спрашивает он негромко, когда Ёну удаётся сфокусироваться. Кумихо кивает, выглядит как нашкодивший ребёнок, хотя в полной мере не чувствует вины. — Хорошо, — продолжает Ран. — Давай поговорим.*
Ён смотрит так потеряно и удивлённо, будто бы пытается взять в толк, зачем с ним вообще говорить. Засовывает руку в карман: порошок царапает его кожу, напоминая о содеянном. Он опускает голову и смотрит на брата снизу вверх. Если Ран хочет говорить — пусть говорит. Полулис ищет в себе всё принятие, которое способен наскрести. Сбегать было действительно проще, злиться и ненавидеть — тоже. А смотреть на Ёна и понимать его — тяжело и страшно. Но он всё же начинает: — Я больше не стану отбирать у тебя опиум. И трубку тоже можешь оставить. Ён крепче сжимает предмет в ладони. Ожидает какого-то подвоха, условия, но Ран молчит. — Но? — пытается переспросить кумихо, но брат пожимает плечами. — Никаких «но». Я просто не стану прятать от тебя наркотики и не стану тебя осуждать. Если ты сделал это, значит у тебя были на то причины. У тебя всегда есть причина. Я просто хочу её знать. Если ты не хочешь говорить, не можешь или не готов, я не стану спрашивать. Только прошу, не уходи из дома, — говорит он тихо и слабо улыбается, пытаясь ободрить. — Я страшно перепугался, когда не увидел тебя утром. Наверное, ничего труднее Рану не приходилось делать. Каждое слово давалось ему с трудом, а в груди колотилось сердце, будто бы сейчас его проткнут мечом. Ён бегает глазами по комнате, сидит неподвижно, боится взглянуть на брата, так болезненно отзывается в нём эта речь. — Я боюсь, — произносит кумихо, не зная, как продолжить предложение, потому что боится слишком многого. Всего того же, чего и Ран, он не боится только смерти. Прикусывает губу, костяшки пальцев белеют от напряжения. — Боюсь, что ты не выдержишь. — Не беспокойся об этом, — отвечает Ран на осторожную откровенность. — Это моя забота. Я буду рядом, сколько тебе будет нужно. Прямо здесь, — он кивает на своё спальное место. Ён втягивает губы, задумчиво смотрит в пол. Слегка расслабляет пальцы на трубке, а потом и вовсе откладывает её. — Я действительно старался, — выдавливает он из себя, Ран садится рядом и приобнимает его за плечо. — Я знаю. Ты всегда стараешься, — отвечает он, позволяя уткнуться в себя старшему брату. Ёну неудобно из-за разницы в росте, но он терпит эту лёгкую боль в шее, чтобы спрятать своё лицо. — И я не справился, — совсем тихо добавляет Ён, и Ран невольно посмеивается. — Один раз за полторы тысячи лет, Ён. Всего один раз. Ли Ёну всегда казалось, что этого достаточно. Одной ошибки достаточно, чтобы быть отвергнутым, он всё своё детство думал о том, что сделал не так, раз его родной отец поступал с ним так жестоко. Ён даже не сразу понял, что это жестокость, ведь не было никого, кто сказал бы ему об этом. В каждом жестоком поступке маленький лис учился находить признаки любви, безразличие он считывал как заботу, потому что отчаянно нуждался именно в ней. Каждый раз, когда к нему прикасались, ему хотели причинить вред. Внутри он всё ещё был тем, кого не любили в детстве. Ран мог понять это лучше многих, и сейчас сам удивлялся, как долго этого не понимал. Что из того, что он, — они оба, — пережили, можно было сделать только два вывода: обозлиться на весь мир или попытаться исправить то, что можно исправить. Ран выбрал первый, Ён всегда выбирал второй. Осознав это, полулис протягивает ему руку, Ён вкладывает в неё свои холодные влажные пальцы, но Рану плевать — он всё равно сжимает эту руку, чтобы увести брата из леса, в котором на него снова и снова нападают чудовища воспоминаний и вины. Изо всех сил Ран хочет избавить брата хотя бы от той вины, которую сам на него возложил. Сжимает руку крепче. — Шрам прошёл, — говорит он. Полулис заметил это на днях, когда принимал ванну. Было так странно от мысли, что он столько лет лелеял свою травму, что даже не попытался от неё исцелиться. А теперь чувствовал себя дураком, поскольку всё прошло, стоило ему ненадолго перестать думать только о себе. Ён вскидывает брови. Каждый раз за последние столетия, как он видел Рана, тот не упускал возможности напомнить о том, как Ён пытался его не убить. Иногда его даже посещала мысль, что Ран гордится этим ранением. И отчасти это было правдой, только след от меча Ёна долгое время связывал братьев. Видимо теперь, вместо этого у них появилось нечто другое. — Как? — спрашивает кумихо. — Когда? — Сам не знаю. Его просто нет, — Ран по-мальчишечки довольно улыбается. Гордится своей лисьей половиной. — Остались только мы. Кумихо понимает, что всё ещё сжимает ладонь брата, возможно даже причиняет ему боль, потому ослабляет хватку. Отрывает голову от его плеча и внимательно глядит на Рана, пытаясь найти между ними похожее. Получается на удивление плохо, но всё равно Ён чувствует что в груди теплеет от того, что его способны принимать и таким.