Легенда о Полумесяце и проклятом Ночью

      Днем следующего дня Эгель продолжала беседовать с сестрами, чтобы как-то скрасить монотонную работу. Поначалу ей приходилось выдавливать из себя каждое слово. Аристократию и прочих богатых людей она никогда не любила, но то было двадцать лет назад, когда и сама аванийка была ветреной, упрямой, и бросающейся в глаза. Годы заключения забрали не только её красоту, но и переменили многие взгляды на вещи. Первым делом она осознала, что в рабстве все становятся равными, независимо от положения в обществе.       «Старею я…» — промелькнуло в голове. А ведь и правда, Эгель с трудом помнила свой день рождения, отчего возраст её останавливался на «примерно». Попала в рабство она в двадцать лет, значит ей было примерно сорок, а Савро — сорок четыре. Воспоминания Марлин были правдивее всех, ведь девушка провела тут не так много времени, если судить по другим заключенным. Прохвостке было двадцать четыре, в поместье она оказалась где-то в восемнадцать. Девушка своей историей не делилась, лишь хвасталась, что смогла отучится год в престижной академии Ристелии, но ей не хватило денег учиться дальше. Она, конечно, была невероятно умна и смышлена, но хвасталась она своими знаниями так же, как и Аль своей силой, если не чаще… Вторая была всё же чуток скромнее. Да и как ей не быть? Насторожила бы своими «особенностями» пугливого Ключника, и мошенник бы мигом от неё избавился — отправил бы на шахты или на выставку рабов. А вот умные рабы ценятся выше — Марлин это поняла и начала добиваться внимания от надзирателя Тавреля. Девушка борется за свой кусок хлеба любым возможным способом.       — Неудивительно, что образованные рабы востребованы, — согласилась Мелоди, налегая на рычаг толкушки. — Качественный товар нужен каждому хозяину. Однако, образование означает, что у человека есть деньги и есть влияние. В свою очередь, это значит — его обязательно будут искать…       — Слишком сложными словами глаголишь… — перебила её Эгель, стараясь перевести непонятные слова. — Я не умный раб, за двадцать лет языка не выучила.       — Я к тому, что… — продолжила девушка чуть медленней, подбирая легкие слова. — Марлин набивает себе цену. Она умна, но всех нужных знаний у неё нет. Совсем скоро её обман раскроется.       — Почему же?       — Марлин убедила надзирателей в том, что она училась в Законо-правовой Академии Ристелии… Это значит, что она училась на судью, на человека, что защищает права других людей. Но там не учат пользоваться реагентами!       Эгель вопрошающе подняла брови.       — Она ведет к тому, что Марлин училась в другом месте, не в Академии, — объяснила Арин.       — И если правда вскроется, то её статус «академистки» сразу же спадет, — заключила Мелоди.       Аванийка тяжело вздохнула, скинула с мокрого лица кудрявые волосы и подвинула к себе следующее ведро оливок.       — Покуда она хорошо работает, то к ней вопросов нет, — сухо произнесла она. — И слухов тут не начинайте, не ведает никто всей правды.       — А вы разве не знаете? — полюбопытствовала Арин, сверкнув серыми глазами. — Неужели за столько лет вы не знаете всё про друг друга?       — Знаем только то, что нужно, — строго отрезала Эгель. — Нам нет дела до прошлого, главное — можно ли доверять человеку в настоящем.       Резкий ответ женщины ненадолго осадил пыл сестёр и свёл разговор до пары фраз в полчаса. Вздергивая худенькими плечами вверх, девушки вернулись к работе. Всё это время Марлин стояла поодаль от них, около стола с реагентами. За толкушками она больше не работала — лишь добавляла в необработанное масло добавки и следила за тремя рабынями не хуже Тавреля. Эгель даже начало казаться, что лицо девушки переняло звериные черты, что были присущи почти всем шавкам господина Ференцо. Щеки её впали, выделив ровные скулы, тонкие губы посинели, а вокруг глаз от недостатка сна проступили темные круги. За последние три дня девушка заметно исхудала: небольшая пухлота ушла, на теле её стали проступать ключицы, выразилась талия и грудь. У всех на глазах Марлин преобразилась, но чуяло сердце аванийки, что те изменения далеко не в пользу.       — А ведь она стала выглядеть заметней, — заметила Арин. — Не дай Владыки, ей тоже наденут браслет…       — Не кликайте беды, — цыкнула Эгель, щелкнув девушку по лбу и оставив красное пятно. — Она больна, разве не видно, что ей плохо?       — Зря вы её защищаете… — огорченно покачав головой, произнесла Мелоди. — Разве не она сейчас стоит над нами, как тот же господин Таврель?       — Я буду защищать и её, и Аль, покуда у меня будут силы, — гневаясь, прошипела женщина. — Марлин не успела сделать ещё ничего столь же ужасного, с чем мы сталкиваемся каждый божий день! Она хитра, это правда, но кто знает вас — может быть и вы ради своей выгоды пойдете на сделку с дьяволом.       С другого конца мастерской послышался звон подошв надзирателя. Обернувшись, Эгель увидела мельтешащую около мужчины Марлин. Девушка что-то шептала тому на ухо и лицо Тавреля багровело с каждым её словом.       Мелоди неожиданно схватила женщину за руку.       — Вы знаете только то, что вам сказали. Есть смысл узнавать прошлое человека, потому что только тогда можно отличить лжеца от праведника. В следующий раз, когда заговорите с Марлин об Аль, смотрите ей прямо в глаза. Лжецы всегда отводят глаза в сторону, когда лгут.       Как только последнее слово слетело с её губ, Таврель схватил девушку за волосы и бросил на пол. Арин вскрикнула, а все остальные рабыни заинтересованно подняли глаза.       — Много ты себе позволять стала, прокаженная! — злобно крикнул надзиратель, прижав шею Мелоди ботинком. — Вам, дуры, кончины розоволосой не хватило? Скольких ещё мне прибить надо, чтобы до вас дошло, что перечить словами вашего хозяина нельзя?       — Я не рабыня! — прохрипела девушка сквозь зубы. — Делайте со мной что хотите, но я никогда не назову кого-то своим хозяином! Вы все — нелюди! Изверги и живодеры, в том числе и ты!       Последняя фраза была обращена к Марлин, которая на тот момент притаилась за спиной Тавреля. За наказанием Мелоди она не следила, её взгляд уходил куда-то в пустоту. Даже вид чужой крови, проступившей из разбитых губ и царапин, никак не ошеломил остекленевшее бледное лицо. Надзиратель мучил одну сестру, чтобы наказать вторую и преподать урок всем остальным. Мелоди кричала и рыдала, но от слов своих так и не отказалась. Вбить в неё ценный урок о покорности и служении у Тавреля не получилось, зато вид избитой девушки довел ранимую Арин до истерики.       Спустя продолжительное время бичевания, надзиратель уволок Мелоди в одиночную камеру под душераздирающий плачь её сестры. Все рабы вернулись к работе, а другие сторожа смеху ради приказали Арин оттереть пятна крови с пола. Эгель пыталась успокоить бедного ошеломлённого ребёнка, но всё было напрасно — воспаленное сознание больше не могло справляться с происходящим вокруг ужасом. Девочка начала бредить, пугаться любого резкого звука и она стала больше походить на запуганного зверька, нежели на человека. До перерыва, а затем и до конца дня, она не проронила ни слова.       Всё это время над ними стояла Марлин. Бледная и безмолвная, словно мраморная кладбищенская статуя, она продолжала работать, не обращая внимания на слезы Арин. Эгель чувствовала на себе её взгляд, но стоило ей обернуться, как девушка тут же отводила глаза в стену или в пол. Сомнений не было в том, что наказание Мелоди — её рук дело. За что же она с ней так обошлась? За какие такие грехи эти девочки должны так сильно страдать? Им и без того было тяжело в этих гниющих стенах, но теперь, до кучи, они были разделены. И если Арин ещё не до конца понимала весь надвигающийся ужас, то Эгель уже могла это представить. Она знала, что сёстры сохраняют свою невинность благодаря сыпи от красок. Женщина даже договорилась с одной из рабынь, что была ей должна в прошлом, что та будет время от времени эту самую краску выносить из мастерской. Девушек каждый день проверял лекарь, давал настойки и мазал сыпь лечебной мазью, из-за чего действовать им нужно было быстро. Краски Мелоди хватит лишь на неделю, после чего её тут же заберут в поместье хозяина. А Арин останется, даже не догадываясь о том, что происходит с её сестрой. Эгель всё же должна была вновь предложить им изувечить себя, ведь их план не может просуществовать долго. На Арин могла повлиять только Мелоди, поэтому они снова пришли к тому, с чего начали, только на этот раз Аль не было рядом.       На перерыве Эгель позволила девочке сесть рядом с ней. Есть она отказалась, лишь уткнулась белобрысой головой в плечо женщины и тут же заснула. Лишнюю похлебку поделили, а кусок хлеба незаметно положили в карман её рубахи. Савро узнал о произошедшем в мастерской и печально оглядел красное от слез лицо Арин.       — Как Марлин могла так поступить? — повторил он. — Неужели она забыла о том, какими были её первые дни в подземелье? Этим девочкам, кажется, даже двадцати нет.       — Они ещё дети, — подтвердила Эгель, приглаживая белокурые волосы. — Им семнадцать и пятнадцать. Мелоди — старшая.       — Ты успела с ними подружиться? — удивился мужчина. — Хотя с другой стороны, они кажутся очень разговорчивыми. Наверное, сами тебе всё выложили ещё вчера… Чем-то они мне напоминают Аль — так же любят болтать…       — Пожалуйста, не надо об этом… — нервно произнесла Эгель.       Савро остановился на полуслове, после чего медленно поднял на неё свои голубые глаза. Он ничего не спросил, она и без вопросов ему ответила.       — Таврель её убил. Он сам признался сегодня утром.       Она сказала это слишком громко, едва сдержав подступившие слезы. Друг бросился к ней и притянул её голову к своей груди. Сидящие рядом рабы это услышали. В считанные минуты по обеденному залу прошелся встревоженный гул. Ещё позже к ним один за другим стали подходить сочувствующие заключенные со всех этажей. Особо буйные рабы начали восклицать на весь зал, тем самым усиливая недовольство толпы.       — Да как этот подонок посмел убить ребёнка?! — крикнула одна женщина.       — Они все — греховные нелюди! — ответил пожилой мужчина с другого конца помещения. — У них нет ни совести, на них нет суда Фронелисса! Поднимать руку на беззащитное дитя — есть страшных грех, за который каждый должен гореть в аду!       Рабы одобрительно гудели. Ситуация стремительно обострилась, когда возмущенные взрослые потребовали ответа от самого детоубийцы. Ни Савро, ни Эгель даже предположить не могли, что всего пару слов сможет так легко обозлить почти полсотни каторжников. Сами они в выступлении против произвола не участвовали, хотя их и на то подстрекали. «Оставьте нас в покое!» — ответила аванийка, сжавшись в плечо друга. Прижимая проснувшуюся Арин к груди, трое людей затаились в тени колонн, судорожно наблюдая за бушующей толпой. В дверях обеденного зала показался Свин, пухлый надзиратель с легкой залысиной, пара сторожей и Косой. Услышав возгласы рабов, Свин ушел, заперев зал с внешней стороны.       К удивлению друзей, и к радости бунтующих, спустя время Таврель всё же соизволил показаться. Да не один, а с целым отрядом сторожей и парой других надзирателей. Для полного торжества не хватало самого хозяина, но господина Ференцо не было видно. Виновный надзиратель, уверенно распрямив плечи, предстал перед заключёнными с насмешливым выражением лица.       — Значит, когда ваши мрут как мухи во время работы — это нормально, — медленно начал он. — А как одну девчонку наказали за дело, то вы сразу же бросились за вилы?       Начавшая весь переполох женщина выступила вперед.       — За убийство людей вас карать уже бесполезно. Вам плевать на нас. Но смерть ребёнка вам ещё воздастся с большей силой, ироды!       — Нас ещё за прошлые грехи наказать не успели, — рассмеявшись, произнес Таврель. — Ваши «боги» слепы и глухи, раз ваши молитвы до сих пор до них не дошли. В ином случае, я бы уже давно истлел в ярком святом пламени.       — Урод! — зарычала толпа.       — Мешкам с костями слова не давали! Заткнитесь! — грозно крикнул надзиратель, вскинув над собой небольшой клинок. — Я знаю, что кто-то из вас любит молоть языком, и мне пора с ним разобраться. Где наша танцовщица?       Зал в одно мгновение утонул в гробовой тишине. Головы рабов крутились из одной стороны в другую, они переглядывались с рядом стоящим и задавали один и тот же вопрос: «Про кого он говорит?». Был ли среди них кто-то с таким прозвищем? Нет. Танцевал ли в подземелье кто-то хотя бы раз? Нет, многие даже не знали, какого это. В этих стенах никогда не звучала музыка, никто не пел, не читал стихи, и уж тем более не танцевал. Так о ком же говорил надзиратель?       Таврель, угрожающе сжав в кулаке клинок, медленно расхаживал между рядами каторжников, окидывая каждого хищным взглядом. Пройдя мимо полсотни рабов, он добрался до конца зала, и в конце концов наткнулся на спрятавшихся в тени троих людей. Им пришлось выйти из укрытия.       — Ты что, уже нашла себе новую соплячку? — ядовито произнес мужчина, нависнув над головой Эгель. — Недолго ты горевала по прошлой, как я погляжу…       Пока он говорил, ошеломленная Арин попыталась спрятаться, но грубая рука надзирателя выхватила её из объятий аванийки.       — Пошла прочь отсюда! — рявкнул он. — Нечего тебе ошиваться около этого сброда!       Маленькое детское тельце отлетело прямо в ближайшую колонну. Там оно и обмякло, медленно скатившись на холодную кирпичную кладку. Следом на пол упала и Эгель. Надзиратель вытолкал женщину на середину зала, закрутил на свободную руку кучерявые волосы и жестко оттянул голову назад. Холодное лезвие клинка коснулось шеи, прошлось по линии подбородка, задело рубцы глубоких шрамов на лице…       Когда её волокли, за ней пытался последовать Савро. Увидев мужчину, Таврель направил клинок в его сторону.       — Сделаешь хотя бы шаг, и я тебя отправлю на шахту Костей вне очереди.       Друг замедлил. Краем глаза Эгель увидела его бегающий испуганный взгляд. Он замялся, чуть подавался вперед, но тут же делал шаг назад. Воспользовавшись его смятением, рабы схватили его под руки и не дали пройти вперёд.       — Куда прешь, дурак? Если сдохнешь ты, то сдохнут и все остальные!       Савро пытался вырваться, высвободить руки, но делал он это не достаточно настойчиво. Сопротивлялся он всего пару минут, после чего окончательно сдался, стыдливо подняв глаза на подругу. Вот она. Вот та черта, что никогда не проявлялась.       А Таврель продолжал. Повалил её на пол, прижал коленями руки и всем своим весом надавил на грудь.       — Одна история, — сказал надзиратель с тихой яростью, даже легкой одержимостью, поглотившей воспаленное сознание. — Одна история, а столько проблем на наши головы. Знаешь, сколько нам за этих девок влетело? А за то, что померла розоволосая? Хозяин за неё когда-то десять серебряных кропий отвалил лишь потому, что у неё глаза чудные! А сейчас что? Хочешь знать, где она?       — Лучше просто убей меня, — едва разборчиво шикнула Эгель.       — Слишком просто для тебя, сказочница! Нам рабы нужны ещё. Я просто вырежу корень всех проблем…       Лезвие проскользнуло через губы и стукнулось о зубы. Свободная рука открыла рот. Челюсть тут же онемела. На языке появился вкус железа и крови. Эгель крутилась, вырывалась, словно песчаная змея в земле, но от этого становилось только хуже — клинок слетал с языка и изрезал щеки и десна. В глотку начала стекать кровь, ей становилось трудно дышать. В неравной схватке аванийка проигрывала более крупному врагу, давившему на неё весом всего своего тела. Лучшим решением было просто сдаться, не травмировать себя ещё больше. Или же сделать так, чтобы терпение надзирателя оборвалось и тот в приступе гнева забил её прямо на месте. Лучше было умереть. Ей было нечего терять. Аль умерла от рук безбожного урода, Марлин изменилась, а Савро оказался трусом. Всё её нутро кричало о том, что с неё хватит.       Истратив последние силы, Эгель просто замерла, решив позволить Таврелю в очередной раз совершить своё изощренное наказание. На самом деле, Эгель и знать не знала, о какой истории шла речь. Она рассказала Аль так много реальных и выдуманных рассказов, что уже и сама не знала, где ложь, а где — правда. Единственной правдой было только то, что её слова стали загробной песней маленького, очень наивного существа…       Неожиданно тяжёлая дубовая дверь обеденного зала с громким грохотом отворилась. Все рабы, и Таврель в том числе, устремили вопрошающий взор на вошедшего малознакомого сторожа.       В то же мгновение в затылок надзирателя прилетел крепкий удар руки шахтера. Мужчина сбросил палача на пол и сел на него так же, как и он сидел на аванийке пару секунд назад. Град беспощадных ударов посыпался на непонимающее лицо. Толпа рабов радостно заликовала, в то время как второй бунтарь оттащил окровавленную Эгель в сторону.       На помощь Таврелю быстро прибежали другие охранники, однако и этого было достаточно для того, чтобы полностью разукрасить и без того непривлекательное лицо палача. Озлобленный, оскорбленный такой дерзостью надзиратель, утерев с разбитой губы кровь, набросился на главного виновника.       — Какого чёрта ты здесь забыл?! — крикнул он вошедшему сторожу.       Тот, бледный словно чистейший горный снег, медленно зашаркал в его сторону.       — Я был на четвертом этаже… — судорожно пролепетал мужчина. — Таврель, дело дрянь. Двадцать шестая… Ну та, которая розоволосая…       — Да знаю я про кого ты, полоумный! — перебил его Таврель. — И что? Померла она, ещё четыре дня назад! Ты трупа испугался?!       Пропуская мимо ушей гнев товарища, сторож остановился прямо перед обезумевшим надзирателем. Он окинул остекленевшим от ужаса взглядом весь зал, других охранников, и в конце остановился на измученной Эгель.       — Она проснулась, — тихо произнёс сторож, указав на стоявшую в проходе фигуру.