«И почему все произошло именно так?»
«И правда, почему?» — думала Аль, валяясь уже на каменном влажном полу, в непонятном закутке между подземными коридорами. Левое запястье девушки было заковано наручем, а конец тяжелой цепи заканчивался где-то за углом. В первые минуты после пробуждения она никак не могла найти в себе сил и желания подняться. В ушах всё ещё стоял зверский гул снежной метели и вой животных. Обморок совершенно неожиданно выкроил в её сознании странный, очень реалистичный сон. Но с другой стороны, если так подумать, то у Аль на виске действительно был еле заметный шрам… Что же за ересь ей снится в последнее время? Это так на неё выпарившиеся масла подействовали? Каким же образом она всё-таки умудрилась потерять сознание от запаха… Даже после полного отрезвления от бредового сна, Аль продолжала лежать, но уже не по своей воле. Ни её руки, ни ноги не реагировали на все порывы подняться или хотя бы перевернуться на бок. Тело было ватным, словно в нём и вовсе не было мышц и костей. Она чувствовала себя мешком с мукой, брошенным на дно склада. Только один единственный мизинец на правой руке отвечал и тихонько дергался. Аль окатил холодный пот, когда в коридоре послышался стук твердой подошвы ботинка о гладкий камень. Господин Таврель выглянул из-за угла, сначала одарив валявшееся в потугах тело холодным взглядом, а затем и дьявольской ухмылкой. — Что, шавка, двигаться не можешь? — ядовито процедил мужчина, раскатывая между пальцев полупрозрачный пузырек с мутной жидкостью внутри. — Ты знаешь, как нам влетело от хозяина, когда у тех девок заразу нашли? Они должны были отойти кое-кому очень важному, а в итоге из-за одной швали сделка сорвалась. Хозяин все утро рвал и метал, велел он нам допросить всех, с кем они вчера говорили. И тут ты, такая беззащитная. Аль проглотила всю подступившую к горлу злость. Ей хватило ума не дерзить, когда она находилась в столь уязвимом положении. Надзиратель мог спокойно задушить её прямо здесь, словно брошенного щенка, а тело бросить гнить в братскую могилу. Или сделать чего похуже, о чем Аль не хотела думать. Таврель сел на корточки прямо над её головой. В его руках уже была приготовлена дубинка. — Говорил я тебе, что твоя добродетель тебе аукнется, — шикнул он, смотря на неё сверху вниз. — Теперь признавайся: о ком ты рассказала сестричкам? — Я не знаю, — честно ответила девушка. — Я эту историю услышала от других рабов, можете спросить. — Мне другие к черту не сдались, говори что знаешь! Первый удар пришелся на закованную руку, чуть выше ладони. Кровавый подтек появился тут же, принеся за собой слабый запах металла. — Я же сказала, что не знаю! — процедила она сквозь стиснутые зубы. — Это просто история. Её кто-то придумал, вот и все! — Врешь, скотина, врешь и не сожалеешь! Трудно было сказать, сколько времени её избивали. Но это определенно было дольше, чем если бы этим занимался Косой. И больней. Тяжелые удары падали на руки, предплечья, колени, голени, суставы… Казалось, внутри какой-то конечности хрустели кости. В один момент Таврель, вконец обезумев, набросился на неподвижное тело с кулаками, криками пытаясь выудить из девушки ответ. Если он так яро боролся за правду, то значит ему это было необходимо. Если надзиратели как можно скорее не принесут ответ хозяину, то всех уродов ждет расправа. Поэтому мужчина нацелился на ту единственную, которую можно было во всем обвинить. Даже если бы Аль и знала имя девушки из истории, то всё так же сохраняла молчание назло Таврелю. Пусть хоть прибьет её, кишрено, и он всё равно ляжет в яму вместе с ней. Надзиратель отступил в тот момент, когда Аль перестала реагировать на удары. Не получив из неё ответа, мужчина утер кровь в рук и вынул сигару. — Ну ладно, мерзавка, я с тобой позже разберусь. Схватив за пучок волос обмякшее тело, больше походившее на кровавое месиво, он потащил Аль куда-то вглубь коридора, в противоположную сторону от темниц. Та всё еще была не способна двигаться. Да и сомневалась она, что руки и ноги её остались целыми после пытки. Везде виднелись огромнейшие кровавые ссадины и бордовые синяки, а алая жидкость оставляла за ней характерный след. Она чувствовала только боль и невыносимое жжение в каждой клетке своего тела. Кровь из разбитого носа и губ смешивалась со слезами, потом и грязью. К её чести, при таких травмах девушка чудом оставалась в сознании. К тому же все бессонные ночи в качестве сторожа друзей не прошли для неё бесследно — Аль в последний момент сумела притвориться, что потеряла сознание. Надзиратель ещё какое-то время лупил её что есть сил, но угомонился, когда понял что она отрубилась. Теперь же он тащил Аль в неизвестную ей часть подземелья, где она никогда не была. Мельком девушка поднимала опухшие веки для того, чтобы запомнить все пройденные повороты и коридоры. Нужно же было ей так вляпаться… Шансы исполнить план стремительно таяли, так же как и возможность проникнуть на склад. Ключ все это время был при ней, под длинной рубахой, между лоскутами ткани, прикрывающими подобие груди. Обычно надзиратели не упускали шанс запустить свои руки на тела рабынь во время осмотра, но Таврель был другим человеком. Не в том смысле, что он был целомудрен и благороден, а в том, что женщины вовсе его не интересовали. Аль могла не переживать, что мужчина случайно найдёт ключ. Он мог её избить и пытать, это правда. Но всё же это было лучшим исходом. Хоть где-то она могла выдохнуть спокойно. Её все волокли по полу куда-то вглубь темниц, вырывая клочья малиновый волос. Боль не стихла, но все же отошла на второй план, когда Аль поняла, куда же её все-таки тащат. Четвертый этаж. Последний уровень в подземелье хозяина, где происходило все самое мерзкое и грязное. Неугодных рабов здесь забивали до смерти, особо провинившихся морили голодом. Здесь же всем заключённым в первый их день ставили специальное клеймо, выжигая на коже определённый символ. У Аль такой тоже был, однако она никак не могла вспомнить, когда ей его ставили. Скорее всего ещё в детстве, когда её приволокли сюда с рынка беспризорников. Сам символ представлял собой крест, описанный тонким кругом, а номер раба выжигался на предплечьях. У Аль и Марлин клеймо находилось на лопатке, у Савро — на ключице, а клейма Эгель не было видно. Оно было одной из немногих вещей, из-за которых люди не стремились сбежать: клейменного раба быстро находили и возвращали обратно. И наказание за побег было не самым приятным. Часть людей, что сумела сбежать, но не смогла обратиться за помощью, предпочитала покончить с собой на воле, нежели гнить во мраке… Теперь Аль точно вспомнила это место. Таврель с ноги открыл решетчатую дверь и бросил все ещё «спящую» девушку внутрь. Зажимая меж зубов толстую зажжённую сигару, мужчина заковал обе руки Аль в наручники на стене. Ненадолго застыл над ней, усердно всматриваясь в окровавленное лицо. Затем приложил два пальца к её шее, проверяя пульс, и ворчливо приговаривая: — Была б ты мальчишкой, мы, может быть, смогли бы подружиться. Тельце, да и лицо у тебя совсем не девчачье. Ты и твоя подружка словно день и ночь. От неё хотя бы польза будет… А я, так уж и быть, могу быть с тобой помягче, если ты отрежешь свои гребаные лохмы. Не к лицу тебе быть девочкой. Если бы не цепи, Аль бы набросилась на ублюдка после первых его слов. Но она держалась. Притворялась спящей, пока он говорил. Молчала, когда он провел рукой по длинным волосам, по подбородку, по голым плечам. Ей было отвратно чувствовать на себе его руки, однако в мыслях она только и делала, что молилась на то, чтобы он случайно не нащупал под рубахой что-то твердое. К счастью, руки надзирателя не опустились ниже плеч. — Жаль, что мальчишки на рынке не востребованы, — продолжал разглагольствовать мужчина с самим собой, словно с каким-то призраком за своей спиной. Всё же Аль чувствовала на себе его пожирающий взгляд и старалась не выходить из роли. К её облегчению, совсем скоро послышались знакомые шаркающие ботинки Косого. — Тав, там хозяин в мастерской… — пробубнил здоровяк. — Тебя звал. Надзиратель злобно зашипел. Но делать было нечего. Он поднялся, потеснил в проходе Косого и мигом испарился в лестничном пролете. Сторож, в свою очередь, пошел в противоположную сторону. Он с любопытством оглядел все камеры, пока не добрался до той, где только что заковали Аль. Из-за темноты и залитой кровью лицом Косой не сразу узнал подопечную с его этажа. — И за что это тебя так высекли? — глуповатым тоном обратился к закованному человеку Косой. Аль, хоть уже и решила выйти из образа и открыла глаза, насколько это было возможно, не хотела с ним говорить. В горле стоял резкий вкус крови, ей было трудно дышать, а конечности еле как справлялись с эффектом парализующего яда. Ей сейчас было не до него. Только вот Косой был куда настырней. Не получив ответа из темноты, сторож повесил свою лампу на крюк около клетки и отворил засов двери. Спустя пару секунд после того, как слабый свет осветил её избитое лицо, Косой воскликнул с удивлением, и даже неким негодованием в голосе. — Двадцать шестая? — снова обратился он с округленными глазами. — Чем ты так разозлила надзирателя? К её удивлению, голос Бимбо казался обеспокоенным, сочувствующим. Она не хотела верить в то, что эта гора мышц могла хоть как-то сопереживать другому человеку. Зная, скольких людей он убил случайно или нарочно ради забавы. Больше было похоже на то, что сторож воспользуется своим шансом, чтобы поглумиться над ней еще раз, после чего развернется и оставит её во тьме. — Ты живая вообще? — продолжал допытываться до неё Косой, потряхивая девушку за плечи. В один момент здоровяк неудачно пихнул её в бок, где предположительно было сломано минимум одно ребро. Аль, не найдя в себе сил сдерживаться ещё больше, внезапно взвыла от невыносимой боли. Из рта хлынула кровь, по щекам снова потекла влага. Малейшее касание до неё причиняло боль. — Хватит, хватит! — истошно завопила она, заливаясь слезами. — Не трогай меня! Мне больно! Бимбо, напуганный её вскриком, отпрянул назад. Аль, во мгновение потеряв весь свой оптимизм, заревела во все оставшиеся силы. Это единственное, что ей оставалось. Потому что её вряд ли выпустят на свой этаж раньше недели. Может быть, её решат продержать в цепях весь месяц. Тогда Аль не сможет достать красок для Мелоди и Арин, не сможет добраться до склада, не заберет белолистник… не поможет Эгель. Осознание того, что она, возможно, больше не сможет увидеть матушку, еще больше сдавливало и без того искалеченное сердце ребенка. На неё положились, ей доверились, но всё пошло прахом из-за одной рассказанной истории. Аль было страшно ловить себя на мыслях насчет того, что она жалеет об оказанной когда-то поддержке. «Нужно было оставить сестер в покое. Тогда бы ничего не произошло.» — вертелось где-то глубоко голове, под коркой сознания. Такие мысли Аль поспешно уводила прочь. Благо, ей было о чём жалеть. Отчаянный плачь растянулся по всему пустому этажу. Легкие потихоньку стали слабеть, а спустя время горло девушки охрипло полностью. Потеряв голос, она могла только невнятно завывать, глотая собственные слезы. За всем этим действом наблюдал ошарашенный Косой. Он молчал и мялся на одном месте, будто бы пытаясь придумать куда бы ему деться. — Н-не кричи так! — неожиданно выпалил здоровяк, нервно проглатывая слова. — Двадцать шестая же н-никогда так не к-кричала! Аль с трудом заставила себя закрыть рот. Всё её тело продолжало содрогаться, но боль постепенно утихла до приемлемого жжения. В то же время, слова Косого её поразили. — А ты бы разве не кричал, если бы тебе ломали кости? — хрипло спросила она, заглатывая стекающие в горло кровь и слезы. — Бимбо не могут сломать кости. — горделиво ответил здоровяк, ударив кулаком в грудь. — Потому что тебя не били по-настоящему, — девушка устало склонила голову вниз. — Не встречал ты человека, что был сильнее тебя. — Почему же… — возразил Косой — Таврель сильней Бимбо. Таврель бьет Бимбо за ошибки, но не ломает кости. Таврель бьет всех, кроме господина Ференцо. И господин Ференцо всех бьет. «Боги Фронелисса, да заткнись ты.» — подумала про себя Аль, но язвить она не поспешила. Что-то внутри отдернуло её от этих слов. Пустая болтовня Косого была лучше терзающей тишины. С ним хотя бы можно было поговорить. А поговорить ей нужно было о многом. — Значит вы тут такие же рабы, только с работой другой… — Бимбо не такой как вы! — возмутился сторож. — Бимбо не грешил, как вы! — О чем ты вообще? — удивленно спросила Аль, совсем немного подняв голову. — Бимбо сказали, что все рабы стали рабами из-за своих грехов, что все рабы — преступники. И если двадцать шестая здесь, то значит она тоже преступник. А Бимбо и его друзья карают вас за ваше зло. Говоря всё это, Косой расхаживал из одного угла камеры в другой, энергично размахивая большими руками. На последних словах он развернулся лицом к Аль и указал на неё пальцем. Девушке хотелось плакать и смеяться от того, насколько же глупым и наивным оказался этот взрослый на вид человек. Она предприняла жалкую попытку его переубедить. — Бимбо, я попала сюда совсем ребенком, — спокойно произнесла она, посмотрев ему прямо в глаза. — Как ребенок может совершить ужасное преступление? Я даже своих родителей не помню, что уже до своего детства. Её слова не возымели эффекта. Косой лишь шмыгнул носом, после чего продолжил оправдываться. — Еще как могут! Бимбо не любит детей, потому что они злые к Бимбо. Всегда бросают камни и грязь, всегда грубят и плюются… А в детстве Бимбо били за его глаз и лоб. Раздосадованный Косой неожиданно поведал Аль о своем детстве. Как и ожидалось, из-за внешности и проблем с головой, от него рано отреклись, по сути выбросив его на улицу. Ленивый глаз был получен во время драки, а после стал объектом насмешек. Будучи подростком, Бимбо попал в банду разбойников, несколько лет грабил и мародерствовал, а уже затем приглянулся господину Ференцо в качестве сторожа. Он искренне считал, что новая работа состоит в «исправлении» преступников через изнурительный труд. Этим ему тщательно промыли мозги. И, как оказалось, даже у сторожей есть собственные клейма, но с иным узором и уже на запястьях. — Ну хорошо, — в конце концов согласился Бимбо. — Двадцать шестая, может быть, и не преступник… — А остальные? — Остальные боятся Бимбо и грубят ему, — ответил он, шмыгнув носом. — А двадцать шестая с ним говорит и слушает. Она добрая, всем помогает. И хорошая, когда не выводит Бимбо из себя. — Я же не специально… — попыталась оправдаться Аль. — В тот раз я очень хотела есть. — Бимбо тоже любит поесть, но он же не ворует со склада хозяина, — строго произнес мужчина, переведя взгляд на девушку. — И если двадцать шестая хотела есть, то она могла попросить у Бимбо. Услышав это, Аль, честно говоря, встала в ступор. Говорил он вполне убедительно и спокойно. Она никак не могла поверить своим ушам. Может она всё-таки потеряла сознание? Это всё ещё сон? Или она действительно была настолько глупа для того, чтобы хотя бы чуток попробовать понять Косого? Зацепилась за его внешность, как те злобные дети, и всячески обманывала его, когда был возможен другой путь. В ней мешались двоякие чувства. С одной стороны ей стало искренне жаль Бимбо, с которым так жестоко обошлись, а с другой она была зла на него так же, как и все другие рабы за нанесенные побои. Не стоит забывать, что этот человек убил и заморил голодом около пяти человек, и кто знает, скольких же он убил, когда был бандитом. Проклятьем Бимбо была его глупость, у него были большие проблемы с головой и гневом, которые помешали ему жить нормально. Он оступился, но явно не понимал, куда именно. В любом случае, Аль смутилась. Ей пришлось извиниться. — В следующий раз Бимбо сам даст тебе еду, — довольно промычал здоровяк, улыбнувшись во весь рот. — Двадцать шестая перестанет плакать, если она поест? Она и забыла, что слёзы до сих пор тихо стекали по щекам на пол. Разговор она слушала отдаленно, сквозь бурный поток неприятных мыслей. К переживаниям за жизнь Эгель добавился ещё и страх за свою. Аль чувствовала, как внутри неё легкие чем-то наполнялись, а кожа в некоторых местах ног заметно набухла и покраснела. Ей вспомнились слова Савро о том, что если легкие человека сильно повредить, то в них может начать накапливаться кровь. И что без помощи лекаря человек с такой травмой вряд ли способен выжить. «Я не переживу эту ночь.» — пронеслось в голове. Бимбо внимательно смотрел на неё, ожидая хоть какого-то отклика на своё предложение. Сплюнув кровь, она всё же ответила. — Я думаю, что следующего раза не будет, — прохрипела девушка, чувствуя давление в груди. — Я умираю. Стоило последним словам сойти с её губ, как Косой неожиданно взбесился. Сторож резво вскочил на ноги и принялся негодующее качать головой. — Нет, нет! — закричал он. — Двадцать шестая не может умереть! Двадцать шестая хорошая, она не должна умереть! С этими словами Косой в гневе выбежал из клетки. Издавая громкий топот и завывающие звуки, сторож просто сбежал с этажа, оставив Аль одну. Голова начала кружится, мир в глазах темнел, время от времени погружая девушку в короткий сон. Она просыпалась, понимала, что ничего не изменилось, после чего снова впадала в дрем. В этих коротких перерывах Аль старалась вспоминать своих друзей как можно больше… И всё же, ведь Марлин её предупреждала, а Савро всегда предостерегал от рискованных действий. Будь бы она сильней, у неё бы всё получилось. Открыв глаза в очередной раз, перед глазами Аль возникло размытое лицо Марлин. Около побледневшей подруги монолитом стоял Таврель, закинув свою руку ей на плечо. — Погляди, до чего доводит альтруизм, — сказал мужчина, специально освещая фонарем окровавленное тело Аль. — Работай усердно и веди себя прилежно, иначе закончишь таким же образом. «Я ещё жива.» — хотела было сказать девушка, но вместо слов из горла полился лишь поток крови. Марлин испуганно взвизгнула и прижалась лицом к холодным трубам клетки. — Боги Фронелисса! Аль, прошу тебя, держись! Не оставляй нас! — заревела она, рукой пытаясь дотянуться до подруги, но расстояние оказалось в разы больше. — Пожалуйста, прости меня! Это я им всё сказала! Марлин повторила своё признание ещё несколько раз, с каждой фразой всё ниже оседая на пол. Она рыдала, хватаясь за волосы и лицо. А Аль смотрела на неё остекленевшим взглядом. Это ведь не правда, да? Это невозможно. Марлин бы её никогда не выдала. Может её вынудили это сказать? Так же пытали её и угрожали расправой? Аль могла поверить во всё угодно, но не в предательство кого-то настолько близкого. Разве они не обе устроили весь этот спектакль только для того, чтобы помочь Эгель? Осознание постепенно одолевало. Марлин упала на колени, не прекращая извиняться перед подругой. Она призналась, что сдала её. Они обе рассказали сестрам ту злосчастную историю, обе придумали этот чертов план, а теперь выясняется, что Марлин предпочла просто сдать её, чтобы остаться целой?! Аль было плевать на её мотивы — хотела ли она сохранить расположение у Тавреля или же просто испугалась пыток. Она была зла. Чудовищно зла. Но была не в состоянии пошевелить и пальцем, чтобы хотя бы ударить подругу по протянутой к ней руке. Двуличная кишрено. Марлин истошно рыдала в попытках докричаться до неё, а Таврель за её спиной заливался дьявольским смехом. Аль с трудом собрала силы и подняла голову вверх. Янтарные глаза сверкнули в темноте, пронзив Марлин озлобленным взглядом. — Я тебя ненавижу, — прохрипела Аль, раз за разом сплевывая кровь, которой становилось всё больше. Дыхание медленно замедлялось, голова сама по-себе опускалась к груди. Боль тоже становилась менее заметной. Аль закрыла глаза, чтобы больше не видеть лица своих мучителей. Она надеялась, чтобы все рассказы о чудесном мире после смерти оказались правдой. Ведь всё же, она получила возможность освободиться от кандалов, хоть и таким печальным способом. Быть может, ей достанется шанс переродиться кем-то иным? «Мир, где нет лжи и несправедливости…» — думала девушка, вспоминая чужие слова. В ушах завыла уже знакомая снежная буря, рев зверей и неизвестного страшного существа. Все её мысли, сны и воспоминания слились в одну странную кучу и раз за разом повторялись, будто бы желая, чтобы она хорошенько все запомнила. Наравне со сказками Эгель и рассказами Савро в сознании вновь всплыло давнейшее стихотворение:Спи спокойно, добрый путник,
Звери твой покой хранят.
Этой ночью все невзгоды,
Сгинут словно дым костра…
…Бдят все звери очень строго,
За покоем малыша.
Будь спокоен, мой волчонок,
Не встревожит враг твой сон…